Но самым богатым источником идей для историков стала в посследние годы не литературоведческая теория, а культурная антропология. На первый взгляд может показаться непонятным, какое отношение к истории имеет изучение крошечных экзотических общин сущствующих в современном мире, но историки по ряду причин стали внимательно следить за достижениями антропологии. Эти причины особенно важны, если речь идет об исследователях, занимающихся тем или иным аспектом истории стран Третьего мира, однако они касаются и историков с более традиционной специализацией. Антропологические исследования дают некоторое представление о разнообразии менталитета людей, чья жизнь подвержена сильному влиянию климата и болезней, у которых отсутствует «научный» контроль за окружающей средой, которые привязаны к месту обитания — все эти условия были характерны и европейского средневековья и отчасти нового времени. Некоторые давно утраченные нашим обществом черты, такие, как кровная месть или обвинения в колдовстве, сохранились кое-где и поныне; непосредственное наблюдение за их современным вариантом позволяет лучше понять похожие черты нашего собственного прошлого, сведения о которых скудны или отрывочны. Главным толчком к использованию антропологии в истории стали труды французского этнографа и середины XX века Клода Леви-Стросса обосновавшего структурную антропологию как особую научную дисциплину. К.Леви-Стросс рассматривал первобытное мышление как проявление коллективного бессознательного — наиболее удобного объекта для выявления структур ума, единых для древнего и современного человека. В нем выделяются операции, осуществляющиеся с помощью бинарных оппозиций.
Поскольку описание ритуалов дает весьма ценные сведения об обществах прошлого, не обладавших грамотностью, неудивительно, что историки с готовностью воспользовались достижениями культурной антропологии. В исторической антропологии возникает интересная «стыковка» с теорией литературоведения: подобно тексту, открытому для множества прочтений, ритуал или символ обладает целым рядом смыслов».
Используя технику «глубокого описания» американскийй историк Роберт Дарнтон проанализировал тривиальный эпизод убийства кошек подмастерьями-печатниками в Париже в 1730-х гг. (книга Великое кошачье побоище и другие эпизоды из истории французской культуры ) Поместив воспоминания одного печатника в контекст разнообразных культурных свидетельств того времени, Дарнтон показывает, как в убийстве кошек косвенно проявились элементы охоты на ведьм, мятежа рабочих и изнасилования — и именно поэтому оно представлялось подмастерьям столь забавным способом «выпустить пар». «Понять юмор такой не смешной ситуации, как ритуальное избиение кошек — первый шаг к тому, чтобы «влезть» в данную культуру». В анализе Дарнтоном эпизода с кошками проявилась вся увлекательность подобного подхода, так и связанные с ним опасности. Если антрополог в роли участника-наблюдателя способен изучить ритуал и привлечь дополнительные данные из контекста, то историк должен осознавать ограниченность используемых источников.
Дарнтон рассматривает убийство кошек как восстание рабочих, предвосхитившее Французскую революцию. Но эта история может с таким же успехом послужить анализу подростковой культуры или исследованию принятого в обществе отношения к животным; единственный источник слишком легко «перегрузить символами».
Появились новые различия в расстановке акцентов исследования одного и того же исторического явления. Историк, анализирующий отношения в промышленности как ритуал, связанный правилами игры, сильно отличается от исследователя классовых противоречий в той же промышленности
Гендерная история
Вопросы гендерной истории вышли на первый план, когда в современной западной культуре половые различия перестали рассматриваться как биологическая данность. Как только традиционное разделение на мужское и женское модифицируется с учетом реально существующего гендерного разнообразия, формулировки о «мужественности» и «женственности» все больше превращаются в проблемы психологии и культуры. Ныне гендер — это нечто, требующее объяснения, а не готовое понятие, само по себе объясняющее все остальное.
Понятие «мужественности» и «женственности» действуют в рамках определенных культурных представленийо различиях между полами и развитии личности. Одним словом, ген дер — это знание.
В случае различий между полами самоидентификация в связи с «другим» особенно выражена, поскольку социальное сознание маленьких детей основано на фундаментальном различии между мужским и женским. На эту полярную противоположность можно «нанизать» любые качества.
В этом процессе «отчуждения» большую роль играет дискурс, частично потому, что бинарные структуры глубоко укоренены в языке (хороший — плохой, черный — белый и т.д.), а частично потому, что язык регистрирует противоположность между мужским и женским в повседневности.
Поворот к культурной теории в гендерных исследованиях отражает серьезный политический сдвиг. Первые работы в этой области сосредоточивали внимание на угнетении и неравенстве.
Понятие тендера сегодня все больше формулируется через различия, идущие дальше базовой поляризации мужчина/женщина; идентификационная политика также выражается через разделение по половому, этническому и возрастному признакам. Истоки гендерного подхода
Гендер — это структурный элемент любых общественных отношений, от самых интимных до самых обезличенных, по-скольку в них всегда присутствует предпосылка либо вытеснения одного из полов, либо тщательно регулируемых (и обычно неравнопавных) отношений между полами.
Понятие «women’s power» (власть женщин) используется в работах, анализирующих роль женщин в экономике, их воздействие на принятие политических решений, а также особенности так называемых женских сетей влияния, под которыми понимаются личностные связи между женщинами. Эта же концепция применяется при изучении способов активного влияния женщин на изменение и передачу новых культурных стереотипов.
Очень редко обладая формальным авторитетом, женщины действительно располагали эффективными каналами неформального влияния. Они устанавливали новые семейные связи; обмениваясь информацией и распространяя слухи, формировали общественное мнение, оказывая покровительство, помогали или препятствовали мужчинам делать политическую карьеру, принимая участие в волнениях и восстаниях, проверяли на прочность официальные структуры власти и т. д.
Одно из наиболее активно разрабатываемых направлений генендерной истории сосредоточено на изучении «мира воображаемого» — массовых, обыденных, стереотипных представлений о гендерных ролях и различиях.
Старая народная мудрость, которая присутствовала (с незначительными нюансами) в фольклоре всех европейских этносов и утверждала, что «внешний мир» принадлежит мужчине, а место женщины дома, задавала индивиду целостную культурную модель, всеобъемлющий образ, который, как и все ему подобные, помогал упорядочивать жизнь, придавая смысл хаотичной и запутанной действительности.
Движения историографии второй половины XX в. фиксирует следующие вехи: от якобы бесполой, универсальной по форме, но по существу игнорирующей женщин истории — к ее зеркальному отражению в образе «однополой», «женской» истории, от последней — к действительно общей гендерной истории, поставившей задачу переписать всю историю как историю тендерных отношений, покончив разом и с вековым «мужским шовинизмом» всеобщей истории, и с затянувшимся сектантством истории «женской».
В результате должна появиться обновленная и обогащенная социальная история, которая расширият свое предметное поле, включив в него все сферы межличностных отношений.
