История русской культуры и народа в истории слов

Введение

1. Русская этимология.

2. История русской культуры и народа в истории слов.

3. Заключение

4. Список использованной литературы

Русская этимология

Этимология — раздел науки о языке, изучающий происхождение слов. Этимология изучает также все изменения, которые происходят в жизни слов. А изменения в языке происходят постоянно: появляются новые слова, новые значения у давно знакомых слов. Например, слова пчела, бык и букашка произошли, оказывается, от одного и того же слова бучать. Сейчас это слово ушло из языка, всеми забылось, а когда-то оно было знакомо каждому и употреблялось в значении «жужжать», «гудеть». И сегодня никому не придёт в голову назвать быка, пчелу и букашку словами-родственниками, хотя этимологически это так и есть.

Некоторые слова изменили не звучание, а смысл. Например, словом гость мы называем сегодня человека, который пришёл нас навестить, а в давние времена так называли приезжего купца.

Когда-то слово лихой имело значение плохой, дурной, а в наши дни оно употребляется в почти противоположном значении — удалой, смелый.

Ещё один пример. Сегодня у слова зараза есть 2 значения: оно обозначает ругательство, а также употребляется в значении источник инфекционного заболевания. Но в конце XVIII века слово зараза употребляли для обозначения прелести, привлекательности.

Многие слова нам предельно понятны — как с точки зрения их значения, так и с точки зрения их понимания. Другие же слова окружают нас каждый день, употребляются практически в любых бытовых и профессиональных ситуациях, сопровождают нас в поездках, на рабочем месте, дома, в школе, на дискотеке и др. Но, несмотря на то, что с этими словами мы хорошо знакомы, происхождение их остается для нас загадкой.

Из истории некоторых русских слов

Рукавицы, перчатки, варежки

Предполагают, что из всех перечисленных слов самым древним является рукавицы. На древность этого слова указывает его распространение во всех или почти во всех славянских языках.

Слово рукавица составлено из 2 корней: первый корень определить легко — это рука, второй — известен у нас в глаголе вить. Получается, рукавица — значит “обвивающая руку”

А вот со словом перчатки история другая. Сначала в языке использовалось словосочетание перстяные или перста-тые рукавицы. Со временем словосочетание заменилось одним словом перчатки, но везде хорошо просматривается старый корень перст, то есть палец. Перчатки — это рукавицы с пальцами.

А вот по поводу происхождения слова варежки существует даже не одна версия. Например, М. Фасмер считал, что слово варежки и известное в русских говорах слово вареги образовались из сочетания варяжские рукавицы. Другая версия (закреплённая в Этимологическом словаре русского языка под редакцией Н. Шанского) рассказывает о том, что слова вареги и варежки производятся от древнерусских глаголов варити и варовати, употреблявшихся в значении охранять, защищать.

Ладонь

У наших предков слово ладонь звучало когда-то совсем по-другому: долонь. И значение у слова было такое: обращенная к долу (то есть вниз, к земле) сторона руки. Со временем в слове долонь произошла перестановка звуков, и оно стало звучать иначе: лодонь. А затем (под влиянием господствующего в литературном языке аканья) безударная гласная о в слове перешла в а: ладонь. Так получилось современное написание и произношение этого знакомого всем нам слова.

Однако родственные слова до сих пор живут в языке в своём первоначальном виде: долина (низина), подол (низ одежды), Подольск (город в низине реки).

История русской культуры и народа в истории слов

Культура — это исторически развивающаяся, многослойная система созданных человеком материальных и духовных ценностей, социокультурных норм и способов их распространения и восприятия. Культура выступает и в качестве внешнего выражения коллективной памяти народа, и как способ человеческого бытия в мире.

Словарный состав современного русского языка прошел длительный путь становления. Наша лексика состоит не только из исконно русских слов, но и из слов, заимствованных из других языков. Иноязычные источники пополняли и обогащали русский язык на протяжении всего процесса его исторического развития. Одни заимствования были сделаны еще в древности, другие — сравнительно недавно.

Но основной фонд русского языка — это исконно русские слова. По подсчётам учёных, они составляют около 80 % слов, употребляющихся в настоящее время.

Среди исконно русской лексики различают:

общеславянские слова- которые вошли в русский язык из славянского языка, это прежде всего слова таких тематических групп: названия лиц по родству, названия некоторых орудий труда, наименования лиц по роду их занятий, названия жилища, названия продуктов питания и т.п.

древнерусские слова — слова возникли в русском языке примерно в XI—XIV вв. таких слов очень много, они общие для русского, украинского и белорусского языков, составлявших единый восточнославянский язык. К ним относятся, например следующие: дядя, племянник, коромысло, скатерть, кочерга, лодка, овраг, крыша, кружево, мешок, зодчий и др.

собственно русские слова — к собственно русским словам, появившимся, начиная с XIV в. после разделения восточнославянского языка на украинский, белорусский и русский, относятся все слова, кроме заимствованных из других языков.

Исследование истории значений отдельных слов еще не образует исторической семантики, хотя и доставляет для этой научной дисциплины ценный материал.

Для того, чтобы история значений слов литературного языка стала существенной частью исторической семантики его, необходимо тесно связывать исследование семантической истории слов с историей литературного словообразования и шире – с историей морфологических изменений литературного языка (иллюстрация – семантическая история слов: мракобесие, царедворец, кругозор и др.).

Исследование истории значений слов русского языка помогает глубже осознать лексико-семантические связи и взаимодействия литературного языка с русскими народно-областными говорами и другими славянскими языками. Разнообразие этих связей и взаимодействий ярко отражается в истории таких слов, как отщепенец, никчемный, завзятый, охрана и т. п. Исследование семантической истории литературных слов создает базу для историко-идеологического словаря русского литературного языка. Изучение истории значений слова должно быть связано с историей тех семантических рядов, в которые вступает или с которыми сближается это слово в процессе своих смысловых изменений. В истории значений отдельных литературных слов отражается история стилей русского литературного языка. Поэтому исследование семантических изменений лексики должно носить историко-стилистический характер.

Изучение семантической истории «заимствованных» слов, связанное с сравнительно-историческим исследованием судьбы их в других языках, в том числе и в родном для них языке, содействует открытию семантических своеобразий русского литературно-языкового процесса. В семантической истории отдельных слов отражаются сложные процессы взаимодействий личности и коллектива в сфере духовного творчества (ср. историю слов и выражений: отсебятина, кисейная барышня и др.).

Слово и значение как предмет историко-лексикологического исследования

Строй языка определяется взаимодействием его грамматики и лексики. И в той и в другой выступают, как органический элемент языковой структуры, ее фонетические свойства и фонологические качества. Между грамматикой и лексикой тесная связь и соотношение. Так же, как принято говорить о грамматическом строе языка, следует говорить о его лексическом строе. Однако лексикология еще не может представить таких глубоких и разносторонних обобщений и выводов из своих исследований, как наука о грамматическом строе разных языковых систем и типов. Это несоответствие отчасти объясняется тем, что история лексического строя многих языков почти вовсе не изучена. Так, можно решительно утверждать, что историческая лексикология русского языка вообще, а литературного, в частности, еще только в зародыше. Вместе с тем для построения исторической лексикологии любого языка, в том числе и русского, необходимо установить более точные и определенные методы исторического исследования лексической системы и слова как элемента этой системы. Попытки систематизировать и свести основные семантические процессы в истории словаря к некоторым общим категориям и закономерностям до сих пор не увенчались успехом. Идеология и язык не являются зеркальными отражениями друг друга. Известно, что в языке, наряду с отражением живых идей современности, громадную роль играют унаследованные от прошлого, иногда очень далекого — технические средства выражения. К тому же о мировоззрении давних или древних эпох обычно у историков культуры складывается или одностороннеискаженное, или чересчур абстрактное представление. Мир значений, запечатленный в формах языка, имеет в разных системах свои законы связей, свои принципы построения. Наконец, для изучения истории даже отдельных слов необходимо воспроизвести полностью контексты употребления этих слов в разные периоды истории языка, а также разные виды их связей и соотношений с другими лексическими рядами. А это — цель почти неосуществимая. Слова, идеи и вещи должны изучаться как аналогические и взаимодействующие ряды явлений. Но соотношение между ними – сложное. В истории материальной культуры функции и связи вещей меняются в зависимости от контекста культуры, от ее стиля. Формы мировоззрений также эволюционируют, и едва ли воспроизведение идеологических систем прошлого возможно без помощи лингвистического анализа. Язык – это не только средство выражения мысли, но и форма ее становления, орган образования мысли — и вместе с тем сама сформировавшаяся мысль. Историческое изучение словаря невозможно без знания истории материальной и духовной культуры, но оно не должно состоять в механическом сцеплении фактов быта и мировоззрения с формами языка. Конечно, для понимания строя лексической системы, свойственной тому или иному периоду в развитии языка, необходимо знание типов мышления, свойственных разным эпохам, необходимо отчетливое представление исторических законов связи понятий и значений. Но тут получается своеобразный заколдованный круг. Открытие закономерностей в исторических изменениях форм и типов мышления невозможно без изучения истории языка, и между прочим, истории слов и их значений. История же языка, в свою очередь, как научная дисциплина, немыслима без общей базы истории материальной и духовной культуры и прежде всего без знания истории общественной мысли. В настоящее время частые провалы и блуждания на этом пути неизбежны. Достаточно сослаться на отсутствие разработанной семантической истории таких слов, как личность, действительность, правда, право, человек, душа, общество, значение, смысл, жизнь, чувство, мысль, причина. Правда, выяснению причин и условий семантического развитиялексических систем помогает знание общих этапов и направлений истории языка в целом. История значений слова может быть воспроизведена лишь на широком фоне истории семантических систем данного языка. Еще в 90-х годах XIX в. М. М. Покровский отстаивал этот тезис: «Отдельные явления языка вполне понятны нам лишь тогда, когда мы будем изучать их не только в связи с теми специальными категориями, к которым они принадлежат, но, по возможности, и в связи с общим развитием». Определение общих тенденций языкового развития в ту или иную эпоху содействует хронологическому приурочению отдельных семантических процессов в области лексики. Точно так же А. Мейе уже давно, еще в своей вступительной лекции к курсу сравнительно-исторической грамматики, заявил: «Языковые изменения могут быть вполне понятны лишь тогда, когда их рассматривают во всей совокупности развивающихся явлений, часть которых они составляют. Одно и то же изменение получает совершенно различный характер, смотря по процессу, который оно производит. Никогда нельзя пытаться объяснить известную частность без рассмотрения общей системы языка, в котором она является». О трудностях определить значения слова в далекую от нас эпоху и истолковать его употребление даже в известном кругу примеров писали многие лингвисты. Л. В. Щерба заметил: «Значения слов эмпирически выводятся из языкового материала, но в живых языках этот материал может быть множим без конца, и в идеале значения определяются с абсолютной достоверностью; в мертвых же языках он ограничен наличной традицией. При этом для одних значений его более чем достаточно, для других его мало, и каждый случай употребления данного слова может оказаться в той или другой степени ценным для разных выводов. И далее, в живых языках каждый, произвольно множа случаи употребления данного слова, может проверить выводы составителя словаря относительно значения данного слова; в мертвых языках для проверки нужно знать все наличные случаи употребления».Но и этого мало: значения слова и круг его употребления обусловлены лексической системой языка.

Слово раскрывается как отдельный исторический факт, который как бы самостоятельно развивает заложенные в нем потенции семантических изменений. Правда, при этом предполагается как фон некоторая общая последовательность языковых процессов и культурно-исторических изменений в быту и идеологии, отражающихся и на значениях слова. Здесь вырастает неустранимая опасность перенести принципы понимания, свойственные одной эпохе, на другую, далекую от нее. Путь от идеологии и быта к языку – путь не прямой, а очень извилистый.

Палеонтологическое и даже вообще историко-этимологическое изучение слова не должно быть отождествляемо и смешиваемо с изучением историко-лексикологическим. Вынесенное за пределы языковой системы, слово становится исторической абстракцией, которая объединяет все ответвившиеся от нее конкретные исторические факты. Оно, в сущности, перестает быть соотносительной единицей лексической системы, а становится отвлеченным морфолого-семантическим элементом, «корнем» многочисленной словесной поросли или сцеплением корней. Сэтимологической или палеонтологической точки зрения слово, как конкретно историческая данность, либо вовсе игнорируется, либо остается на заднем плане, в тени. Этимология воссоздает генезис и дальнейшее бытие или бытование морфологической, а не лексической единицы. Поэтому под знаком этимологического исследования одного языкового элемента она объединяет многие слова, иногда целое «гнездо» слов. Не то – в исторической лексикологии. Здесь отыскиваются законы изменения значений слов, как индивидуальных конкретно-исторических единств, как членов семантически замкнутых и исторически обусловленных лексических систем. Насколько пестры и разнообразны могут быть этимологические домыслы о составе и образовании слова – при отсутствии точных представлений об истории его значений, показывает «ученая судьба» слова полоумный.

Этимология, оторванная от реальной истории слова-вещи, теряет под собой твердую социально-бытовую почву и превращается в пустую игру воображения. Примером могут служить разные этимологические объяснения слова подушка.Миклошич, Богородицкий и Преображенский готовы были видеть в этом слове приставку под-, а вторую часть его связывать с ухо. Понятно, что вне истории слова подушка ни одна из этих этимологий не будет иметь ни малейшей убедительности. Примером могут также служить гипотезы о происхождении русского слова кондрашка в значении «нервный удар, паралич». Историк С. М. Соловьев и этнограф С. Максимов, обнаруживавший пристрастие к русской старине, старались связать происхождение этого слова с именем Кондратия Булавина и с поднятым им восстанием (отсюда будто бы и пошло выражение: кондрашка хватил). Никаких конкретных данных в пользу этого толкования не приводилось. М. Р. Фасмер — в силу своей специальности — стремился как-нибудь «прицепить» это слово к старославянскомпукондратъ. Тут припомнилось и имя Кондрата и диалект. Новгородский кондрaт – «сотоварищ, собрат», допускалась даже контаминация с немецкимkamrat! А. Г. Преображенский резонно заметил: «Но от собратадо паралича далеко!»Или: что может дать, например, исследователю истории слова салазки справка в словаре Преображенского? К истории значений слова все эти фантастические домыслы не имеют никакого отношения. Еще менее историчны такие размышления Преображенского по поводу глагола коверкать: «Не заимствовано ли из немецкого werk или wirken? Между тем, слово коверкать и производные от него коверкала, коверкаться, исковеркать, перековеркать и т. п. широко распространены в областных народных говорах коверкало непутное – все исковеркал. По-видимому, больше всего это слово распространено в северо-русском наречии. В литературном употреблении оно известно у М. Д. Чулкова в «Русских сказках» (Чародей) «коверканьем своим очаровал, что его невидимый огонь опаляет». В «Российском театре» ,«многие женщины усмотрят в лицах больше коверканья, нежели приятности». У А. Т. Болотова в «Записках». «Не успел он выпить, как начало его мучить и коверкать, и ровно так, как бы находился он в припадке».У Кирши Данилова в стихотворении «Про дурня»: «Схваталево, дурня, стал его бить, Костылем коверкать и костыль изломал весь». М. П. Веске в исследовании «Славяно-финские культурные отношения по данным языка»относил слово коверкать к числу финских заимствований в русском языке. Против этого не возражал и академик А. И. Соболевский.

Сомнительно этимологическое обоснование связи слова суслик с глаголом сосать. Кроме русского языка, это слово известно еще в словенском сyсоль, но также отлично от него по вокализму чешское sysel и его syslikТак как животные, которые в славянских языках обозначаются этими названиями, принадлежат к отряду грызунов, то тут не видно оснований отделять от этих слов известный корень «сос», «сосать» (срб. сaти, слв. sesati, чш. sesati, русск. сосать). Как это делает Фр. Миклошич ведь «сосание» и «грызение» на практике нередко бывают невозможны одно без другого, и поэтому нет ничего удивительного, что славяне назвали суслика по первому из этих двух характерных признаков. До известной степени эта этимология подтверждается белорусским суслик «сосущее дитя», рядом с которым употребляется и глагол суслиць «сосать».

Границы этимологических толкований слова узки. «Этимология в первую голову есть объяснение слов при помощи установления их отношений с другими словами. Объяснить – значит свести к элементам уже известным, а в лингвистике объяснить слово – значит свести его к другим словам, ибо необходимого отношения между звуком и смыслом не существует». Правильная этимология раскрывает лишь мотивы зарождения слова и первые шаги его социального бытования. Но и в этих случаях этимологические разыскания чаще всего направлены на открытие генезиса лишь тех слов, которые лежат в основе многочисленной лексической группы производных образований. По своему существу, этимология не имеет ничего общего с определением понятия и даже с определением первоначального значения слова. Этимологическое объяснение слова в большинстве случаев вовсе не является раскрытием предмета, обозначаемого словом. Понятно, что для правильного и продуктивного применения этимологического метода, кроме знания системы историко-фонетических соответствий между языками, опирающегося на сравнительно-историческую грамматику, кроме знания истории духовной и материальной культуры, лингвистической географии слов, необходимы также ясные и точные сведения по истории морфологического состава языков, по истории разных моделей и типов словообразования. Этимология, объясняя отдельные слова, редко сопровождает анализ их корневых элементов теорией их формативов, префиксов, суффиксов.

Этимология слов не только ограниченнее истории слов, но может быть и очень далека от этой последней. В самом деле, для этимологии центр тяжести – в родословной слова, в происхождении его элементов, в их генезисе. Этимология устанавливает, по выражению Ж. Вандриеса, – «послужные списки слов, выясняя откуда каждое из них пришло в данный язык, как оно образовалось и через какие изменения прошло». При всестороннем исследовании этих проблем вопрос об изменениях смысла и употребления слов не является чуждым этимологии. Но этимология меньше всего способна раскрыть все разнообразие смысловых изменений, переживаемых словом в разной социальной среде и в разные эпохи. Последовательность и ход изменения значения слова, разъяснение тех реальных исторических условий, в которых протекали эти изменения, остаются по большей части за пределами этимологического исследования. Кроме того, этимологический анализ нередко возводит слово или его основные значения к истокам их жизни, предшествующим образованию данного языка. В этом случае этимология выступает далеко из рамок истории того или иного языка и истории слов, мыслимой в границах изучаемого языка. Будучи исторической наукой, этимология дает лишь материалы для истории культуры. Но она не стремится установить по данным языка закономерную последовательность всех этапов духовного или материального развития каждого народа в любой сфере быта и познания.

Понятие семантических закономерностей в области этимологии обычно сводится или к принципу смыслового параллелизма между явлениями разных языков, или к методу аналогий между разными языками. Например, О. Грюненталь в «Этимологических заметках» возводит русское пьнь к тому же корню, что пята, выпятить, пнуть, пинать, пинок и т. п., и подкрепляет это заключение цепью иноязычных параллелей. Тот же метод сопоставления параллельных смысловых рядов в ближайших родственных языках применялся и И. А. Бодуэном де Куртенэ в «Лингвистических заметках и афоризмах».

Этимология изучает перемещения этого воображаемого центра во времени и пространстве и связанные с этим изменения его функций. А. А. Потебня заметил: «Как один из членов рода «хотя может служить посылкой к заключению о свойствах родоначальника, никаким чудом не станет понятием об этом родоначальнике». Подобным образом и корень как отвлечение заключает в себе некоторые указания на свойства корня как настоящего слова, но не может никогда равняться этому последнему. Верно и то, что этимология отдельного слова не представляет ценности сама по себе. Этимология лишь тогда получает твердый научный фундамент, когда она вливается в историческую лексикологию или историческую семантику. В этом случае этимологическое исследование слов расширяется до пределов историко-семантического. По остроумному выражению Шухардта, такая этимология есть не что иное как сокращенная история слова. В судьбах слов раскрываются законы изменения значений – на разных стадиях языка и мышления – со всеми социально-обусловленными отклонениями в развитии отдельных цепей явлений. Но стоит лишь сузить границы этимологического изучения, и сразу же обнаружится резкий разрыв между этимологией и историей значений слова.

В отличие от этимологии для истории значения слов, для исторической лексикологии представляют интерес все конструктивные элементы слова, все оболочки его смысловой структуры и все моменты семантического развития слова. Историко-лексикологическое изучение слова предполагает точное знание его семантических границ в разные периоды развития языка. Границы слова определяются его функциями в составе фраз и его местом в общей системе языка. Отграничение слова от других соотносительных с ним языковых структур – равносильно определению слова, как исторической или диахронической единицы. Эта единица, не распадаясь на самостоятельные, обособленные объекты, может изменяться и в своей фонетической внешности, и в разных элементах своего смыслового строя, в формах своих фразеологических связей.

Изучение исторических изменений слова относится к области применения проекционного метода. Слово выносится за пределы индивидуальных и коллективных языковых сознаний, языковыхсистем. Оно рассматривается как исторически данный объективный факт. Оно проектируется во-вне, как своеобразная реальная сущность, условно изолируется от конкретных языковых сознаний и языковых систем, как некая независимая в своем бытии «вещь». Эта «вещь» представляется непрестанно изменяющейся и в то же время неизменно тожественной. В самом деле, одни и те же слова – в каждом новом моменте своего исторического бытия – оказываются иначе распределенными и иначе понимаемыми в результате разыгрывающихся в языке событий. Но естественно, что и такое «диахроническое» изучение истории слова не может не сопровождаться хотя бы смутным представлением об исторических соотношениях его с другими словами и словесными рядами в рамках разных семантических систем. Полная изоляция слова от контекста его применения, от его разнообразных связей, от смежных, пусть и небольших участков семантической системы, невозможна. И все же семантические изменения слова в проекционном плане понимаются чаще всего на фоне всех изменений языковой системы в целом и не в связи с ними, а более или менее отрешенно, в отрыве от них. В этой невольной или вынужденной изоляции отдельного лексического факта заключается временный порок большей части современных историко-лингвистических исследований, а не органическая черта «диахронической лингвистики». Напротив, подлинный историзм неразрывно связан с широким охватом контекста эпохи или языковой системы в целом на разных этапах ее развития. Потому и для исторической лексикологии исследование истории значений слова и исследование истории целостных лексических систем – задачи соотносительные и взаимообусловленные. Чем шире и ярче в истории отдельных слов раскрывается история цельных лексических систем и отражаются основные тенденции их последовательных изменений и смен, тем история значений этих слов конкретнее, реальнее и ближе к подлинной исторической действительности. Проекционно-историческое изучение слова должно учитывать не только события во времени, но и пространственные изменения в жизни слова, которые, впрочем, тоже сводятся к моментам исторического движения слова. Здесь для оправдания сближения двух форм достаточно, если между ними есть историческая связь, какой бы косвенной она ни была. Такое изучение является социально-историческим и вместе с тем, социально-географическим. Оно следит и за последовательными сменами и наслоениями значений слова в пределах одной социальной среды и за переходами слова из одного социального круга в другой.

История отдельного слова не случайное, а последовательное историческое звено в общих сдвигах семантических систем, хотя многие изменения здесь могут быть вызваны частичными причинами и непосредственно не затрагивать всех элементов языковой системы. Но тем больше опасности при изучении истории отдельных слов оторвать судьбу слова от живых и изменчивых конкретных процессов в истории языка и исказить ход семантических изменений. Такое искажение иногда вызывается внушениями современности, модернизацией языкового прошлого. В самом деле, насколько всеобщи, типичны, и на какое время действительны семантико-грамматические связи понятий? А ведь мы охотно готовы признать их однородными на протяжении всей истории русского языка. Так, значения действующего лица и орудия в русском языке легко совмещаются в одном слове. Например: истребитель, разведчик, распределитель. Но можно ли на этом основании объединять соответствующие значения в слове наушник, или же целесообразнее видеть здесь два омонима? У Ушакова указано лишь одно слово наушник с такими значениями: 1) Часть теплой шапки, закрывающая ухо. Шапка с наушниками. Отдельный футляр из теплой материи, надеваемый на ухо.

2) Прикладываемый к уху или надеваемый на ухо прибор, соединенный с звукопередающим аппаратом.

3) Тот, кто «наушничает». Однако естественный языковой инстинкт противится такому объединению разных значений и обозначений разных предметов. Для современного сознания здесь два разных слова. Длинная цепь производных связана с наушником в значении лица: наушничать, наушничество, наушнический, наушница. Наушник как предмет связывается нами лишь с прилагательнымнаушный. Кроме того, для нас оба эти слова имеют совсем разные внутренние формы и различные экспрессивно-стилистические оттенки: наушник нашептывает на ухо кому-нибудь тайком разные доносы, сплетни, клевету; совсем иное дело наушник, надеваемый или натягиваемый на уши. Тут два разных морфологических и лексико-семантических омонима. С этим же звуковым комплексом наушник уже в XVI – XVII вв. могли сочетаться столь различные значения как:

1) Тайный клеветник, наговорщик.

2) Лопасть у шапки или шлема, покрывающая ухо.

3) Кусок плотной (шерстяной) ткани, для предохранения ушей от действия сильных морозов.

Были ли эти значения решительно дифференцированы и относились ли они и тогда к двум разным омонимам? Ведь смысловой объем слова прежде мог быть шире, и соотношение «внутренних форм» разных значений иначе направлено. Логические границы отдельных значений могли быть менее четкими и определенными. Во всяком случае без исторического исследования ответ на этот вопрос не может считаться предрешенным.

Для исторической лексикологии, для истории значений слов и словесных рядов, для истории лексических систем имеет громадную важность вопрос о единстве смысловой структуры развивающегося и меняющегося слова или иначе: вопрос о пределах тожества слова при многообразии его фонетико-морфологических и предметно-смысловых превращений. Единство слова не исключает различия его конкретных проявлений. Тожество слова не зависит ни от фонетической неизменности слова, ни от морфологического однообразия его, ни от его семантической устойчивости. Равенство слов само по себе не создает их тожества. Итак, единство смысловой структуры слова и потенциальное многообразие его исторических разновидностей – вот новая антиномия историко-лексикологического исследования. Проблему тожества, как основную для науки о языке, выдвигал еще Ф. де Соссюр. «Весь лингвистический механизм, – по его словам, – вращается исключительно вокруг тожеств и различий, причем эти последние – только оборотная сторона первых».В синхронном аспекте тожество слова определяется его значимостью в системе целого. Языковое тожество похоже на тожество поезда, отходящего каждый день в одно и то же время, хотя фактически тут и паровоз и вагоны, и поездная бригада все может быть разное. Или оно похоже на тожество улицы, которая может быть уничтожена, застроена заново и все-таки остается все той же. Ведь «сущность, в ней заключающаяся, не чисто материальна; сущность ее основана на некоторых условиях, чуждых ее случайному материалу, как например, ее положение относительно других улиц… И вместе с тем эта сущность не абстрактна: ибо улицу или скорый поезд нельзя себе представить вне материального осуществления». Таково же и тожество слова. Понятие тожества здесь сливается с понятием значимости выражения в языковой системе. Слово как конь в шахматной игре. В своей чистой материальности, вне своего места и прочих условий игры, он ничего для игрока не представляет, а становится он в игре элементом реальным и конкретным лишь постольку, поскольку он облечен своей значимостью и с нею неразрывно связан. Внутреннее обоснование значимостей сводится к обычаю и духовной деятельности данного коллектива – социальной группы, народа в целом. Вместе с тем совершенно очевидно, что самый акт смыслового превращения или осложнения слова не нарушает его тожества, так же, как ход коня не делает его новой фигурой. Перемещение отдельной фигуры есть факт абсолютно отличный от предшествовавшего равновесия и от последующего равновесия. Произведенная перемена не относится ни к одному из этих двух состояний: значение имеют лишь состояния. Так, по Соссюру, в системе языка нет места изменениям, происходящим в промежутках между одним состоянием и другим. Вот почему Соссюр считает вопрос о диахроническом тожестве слова, т. е. о тожестве слова в его истории, только «продолжением и осложнением» вопроса о синхроническом тожестве. Диахроническое тожество двух столь различных слов, как calidumи chaud попросту означает, что переход от одного к другому произошел сквозь целый ряд синхронических тожеств в области речи без того, чтобы связь между ними когда-либо нарушилась в результате последовательных фонетических трансформаций. Однако в действительности «совершенно невозможно, чтобы тожество было связано со звуком как таковым» и определялось в силу действия фонетических законов. Установление тожества обусловлено целой системой исторических соответствий – фонетических, грамматических, лексико-семантических, позволяющих распознать в двух различных формах одну и ту же языковую единицу. Нельзя сказать, чтобы анализ понятия о диахроническом тожестве у де Соссюра был очень глубок. Соссюр слишком узко и схематично понимает синхроническое тожество. Ведь в состоянии уже заложены потенции дальнейшего движения. Языковое состояние нельзя рассматривать механически как инертное и пассивное. В синхроническом тожестве слова есть отголосок его прежних изменений и намеки на будущее развитие. Следовательно, синхроническое и диахроническое – лишь разные стороны одного и того же исторического процесса. Динамика настоящего – порыв в будущее. Соотношение значений в современном употреблении слова, их иерархия, их фразеологические контексты и их экспрессивная оценка – всегда заключают в себе диахронические отложения прошлых эпох.

Как Русь стала православной державой? • Видеоистория русской культуры. Серия 2


Похожие статьи.

Понравилась статья? Поделиться с друзьями: