О том, как мои взгляды на жизнь круто изменились 6 глава

Джейн Ван Лоуик-Гудолл, изучая шимпанзе, обнаружила, что по иронии судьбы поведение этих обезьян, хоть они и принадлежат к другому виду, по отношению к своим детенышам даже ближе к человеческому континууму, чем поведение современного человека. Она взяла на вооружение пример обезьян и применила его по отношению к своему ребенку. Вот что она пишет: «Мы никогда не оставляли сына плакать в кроватке. Куда бы мы ни собирались, мы всегда брали ребенка с собой. И несмотря на то, что его окружение непрерывно менялось, он неизменно оставался рядом с родителями». Далее она сообщает, что в четыре года ее сын «послушный, очень сознательный и жизнерадостный, быстро находит общий язык с детьми и взрослыми, относительно бесстрашный и чуткий к другим людям». Но самое важное заключается в следующих ее словах: «Ко всему прочему, несмотря на предостережения и предсказания знакомых, наш сын совершенно независим». Но, опять же, она не поняла основных принципов континуума, и следующая ее фраза низводит всю ценность ее прозрения до нуля: «Конечно, он мог бы стать таким в любом случае, даже если бы мы вырастили его совсем по-другому»[5].

Английская королева Виктория первая начала пользоваться детской коляской, а затем она распространилась среди народа. Чрезвычайно интересные результаты могло бы дать исследование по воздействию использования коляски на последующие поколения и жизнь западной семьи. Жаль, что коляску не постигла судьба манежа, изобретению которого я была свидетелем в деревне екуана.

Я видела, как индеец Тудуду что-то мастерил. Оказалось, что это был почти законченный детский манеж. Он представлял собой вертикальные колышки, привязанные сверху и снизу лианами к квадратным рамам. Эта конструкция смахивала на доисторический детский манеж из комиксов. Тудуду положил на него немало труда и с довольным видом подгонял по длине последний колышек. Затем он отправился на поиски своего сына Кананасиньювана, который начал ходить лишь неделю назад. Завидев малыша, Тудуду схватил его и триумфально посадил в свое новое изобретение. Кананасиньювана, постояв пару секунд с непонимающим видом посреди манежа, двинулся в одну сторону, потом повернулся и понял, что он в ловушке. В следующее мгновение ребенок в ужасе заливался слезами, что нечасто увидишь в его племени. Все было четко и ясно. Манеж не нужен и бесполезен человеческому ребенку. Сильное, как и у всех екуана, чувство континуума Тудуду немедленно прореагировало на вопли сына. Он вытащил ребенка и отпустил восвояси, чтобы тот нашел утешение у матери перед тем, как снова пойти играть на улицу. Тудуду безоговорочно осознал провал своей затеи; в последний раз окинув взглядом свое творение, он раскрошил манеж в щепки топором. А так как оставшаяся куча древесины была молодой и сырой, то не годилась даже для разведения костра. Я не сомневаюсь, что это не первое и не последнее изобретение екуана подобного рода, однако с их чувством континуума столь явные ошибки будут исправлены незамедлительно. Чувство континуума было стержнем человеческого поведения на протяжении двух миллионов лет и могло с успехом сдерживать опасность, исходящую от высокоразвитого интеллекта. С недавних пор чувство континуума было совсем забыто, человечество утратило равновесие и уже считает «прогресс» своим светлым будущим. Тем не менее континуум по-прежнему является неотъемлемой частью человеческой природы. Любой из нас поступил бы как Тудуду, если бы наше чувство континуума осталось незамутненным.

Глава четвертая

Ребенок растет

Получив сполна весь опыт на руках у матери, ребенок, уверенный в себе и привыкший к благополучию, которое теперь поддерживается всем его существом, уже может идти дальше в мир, что гораздо шире и разнообразнее мира матери. Малыш ожидает нового опыта, подходящего для его дальнейшего развития. И он начинает ползать, часто возвращаясь, чтобы проверить, на месте ли мама. Убедившись, что на месте, он уползает все дальше от нее и возвращается все реже. Ползание сменяется бегом на четвереньках, и подвижность ребенка возрастает вместе с его любопытством, как это и заложено континуумом.

Если необходимость постоянного контакта с матерью была к этому времени полностью удовлетворена, то потребность быть на руках быстро отпадает, и ребенок начинает жить за счет энергии, накопленной во время «ручного периода», которая требует подпитки лишь в экстремальных ситуациях. Тогда он вновь обратится к матери за поддержкой. Эти чрезвычайные ситуации случаются все реже, и независимость ребенка укрепляется так всесторонне и быстро, что немало удивила бы любого наблюдателя, знакомого только с детьми цивилизованного мира, с детьми, лишенными опыта «ручного периода». Неравномерное развитие ребенка (в одном направлении он идет вперед, в другом — отстает и ожидает возможности получить недостающий опыт) ведет к раздвоению его желаний: в любых своих действиях он хочет быть центром внимания; он никак не может полностью сосредоточиться на поставленной задаче, в то время как часть его души все еще жаждет беззаботного существования на руках матери, решающей все проблемы. Он не может вполне применить свои растущие силы и навыки, если часть его хочет быть беспомощной на руках. Любое усилие в какой-то мере вступает в противоречие с постоянно присутствующим, но скрытым желанием получать все безо всяких усилий, как то происходит с любимым матерью младенцем.

Ребенок, получивший в полном объеме опыт, предусмотренный континуумом, обращается за утешением к матери лишь в чрезвычайных ситуациях. Один знакомый мальчик екуана пришел ко мне, вцепившись в мать и вопя что есть мочи от зубной боли. Ему было около десяти лет, и он всегда был самостоятелен и отзывчив. У меня сложилось впечатление, что он был очень дисциплинированным мальчиком. С моей цивилизованной точки зрения, он мог искусно скрывать свои чувства, и в данной ситуации я ожидала, что он приложит все усилия, чтобы сдержаться и не заплакать, по крайней мере не показывать свои страдания друзьям. Но, очевидно, он и не собирался скрывать свою боль и потребность в ласке и поддержке матери.

Его поведение всем было понятно. Никто не смеялся и не пожимал плечами. Несколько его товарищей стояли и смотрели, как я вырывала зуб. Они совершенно спокойно приняли его внезапное превращение из храбреца в маленького ребенка, которому нужна мама; не было даже и намека на насмешку с их стороны или на чувство стыда за него. Мать просто тихо стояла рядом с ним, пока я делала свое дело. Мальчик вздрогнул и завопил еще громче, когда я дотронулась до зуба, но не стал мотать головой или зло коситься за причиненную ему боль. Когда наконец я выдернула зуб и наложила на его место тампон, лицо мальчика стало бледным как мел, и, обессиленный, он пошел к своему гамаку. Меньше чем через час, он вернулся один, спокойный и румяный. Он ничего не сказал, но улыбнулся и повертелся около моей хижины несколько минут, показывая, что с ним все в порядке, после чего ушел к своим товарищам.

В другой раз ко мне привели двадцатилетнего мужчину, у которого началась гангрена на большом пальце ноги. При свете фонарика я делала попытки остановить ее. Должно быть, боль была чудовищной. Он не сопротивлялся моим действиям (я скоблила рану охотничьим ножом) и безудержно плакал на коленях у своей жены. Как и мать мальчика, она была совершенно расслабленна и совсем не сопереживала мужу. Она просто была вместе с ним, и он мог уткнуться лицом ей в живот, когда боль была особенно невыносимой, или с плачем поворачивать голову из стороны в сторону на ее коленях. При этом присутствовала половина деревни, что, как мне кажется, его совсем не волновало, и он не старался ни драматизировать происходящее, ни скрыть свои чувства.

Женщина екуана живет с матерью, пока та не умрет, но мужчина после женитьбы оставляет свою мать и входит в семью жены, поэтому в кризисных ситуациях жены довольно часто играют роль матери по отношению к мужьям. У жены есть своя мать, к которой можно обратиться за помощью, и инстинктивно жена по-матерински поддерживает мужа, когда он в этом нуждается. Также существует обычай принимать в семью одинокого взрослого. Поскольку взрослый екуана привносит в семью больше, чем потребляет, нагрузка для принимающей стороны минимальна, а он получает гарантированную поддержку в случае необходимости. Даже если ему никогда не придется прибегнуть к помощи, сама по себе гарантия поддержки помогает сохранить эмоциональное равновесие. Екуана признают потребность человека чувствовать себя защищенным и понимают, что в интересах всего общества не оставлять эту потребность неудовлетворенной. Это еще одна гарантия того, что под действием тяжелых обстоятельств кто-то из племени, несмотря на присущую ему склонность жить в коллективе, не станет замкнутым, необщительным или даже опасным.

Ребенок начал ползать. С этого момента он пускает в дело накопленные в «ручном периоде» опыт и способности, позволяющие ему использовать свои силы, Сначала он редко уползает далеко или надолго. Он очень осторожен, и матери или другому попечителю нет нужды вмешиваться в его занятия. Как и во всех детенышах животных, в человеческом ребенке прекрасно развиты способность к самосохранению и знание пределов собственных возможностей. Если мать дает ему понять, что от него ожидают уступить ей заботу о его безопасности, то, повинуясь своим социальным инстинктам, он пойдет ей в этом навстречу. Если за ребенком постоянно следят и направляют его движение туда, куда матери кажется правильным, а когда он проявляет инициативу, за ним бегают и останавливают, он очень быстро учится не отвечать за себя, как того и требует от него мать.

Один из основных импульсов человека как животного, живущего в коллективе, — это поступать так, как, ему кажется, от него ожидают. В ребенке интеллектуальные способности находятся в зачаточном состоянии, но инстинктивные склонности уже необыкновенно сильны и останутся такими на всю жизнь. Комбинация и взаимодействие этих двух сил — разума, зависящего от обучения, и инстинктов (врожденных знаний, подобных тем, что руководят животными на протяжении всей их жизни) — и является особенностью человека. В человеке заложена уникальная возможность эффективно действовать, следуя инстинктам, облагороженным разумом.

Помимо склонности к экспериментированию и осторожности, у ребенка, как всегда, есть ожидания. Он ожидает, что ему будут открыты столь же широкие возможности, как и его предкам. Ожидает не только пространства и свободы перемещения, но и разнообразия событий. За время «ручного периода» ожидание строго определенного опыта и обращения постепенно сменяется к периоду ползания и бега на четвереньках более общим ожиданием опыта определенного рода.

Все же ребенок может извлечь пользу из опыта, только если последний соответствует некоторым критериям. Ребенок не может правильно развиваться, если окружающие неправильно к нему относятся или если отсутствуют разнообразные возможности для получения нового опыта. Необходимо, чтобы предметов, ситуаций и людей вокруг ребенка было больше, чем он может использовать в данный момент, чтобы он мог открывать и расширять свои способности. И конечно, окружающее пространство должно в достаточной мере и достаточно часто меняться, но не слишком резко и не слишком часто. Достаточность, опять же, определяется характером опыта наших предков в детстве.

К примеру, в деревне екуана более чем достаточно подходящих ползающему ребенку диковинок, опасностей и встреч. Во время своих первых вылазок он пробует все, что ему ни попадется. Он проверяет свою силу и ловкость, а также все, что встречается ему на пути, и составляет представление о времени, месте, форме. Изменяются и отношения с матерью: на смену полной от нее зависимости приходит осознание ее надежности; ребенок все реже и реже прибегает к ее помощи. На этом этапе развития, в зависимости от того, насколько готова мать помочь ребенку в сложной ситуации, его уверенность в себе либо укрепится, либо ослабнет.

У екуана мать или тот, кто ее заменяет, очень спокойно относятся к ребенку и обычно заняты каким-нибудь не связанным с ним делом. Между тем они в любой момент готовы встретить малыша, ползком или на четвереньках возвращающегося после очередного приключения. Мать не перестает готовить или заниматься каким-нибудь другим делом, если только не требуется ее полное внимание. Она не бросается к малышу с распростертыми объятиями, но спокойно и по-деловому позволяет ребенку быть рядом с ней или, если она ходит с места на место, сажает его на бедро и носит с собой, поддерживая рукой.

Она никогда не вступает первая в общение с ребенком и участвует в этом общении только пассивно. Это ребенок находит ее и показывает ей своим поведением, чего он хочет. Она с готовностью сполна исполняет его желания, но и только. Во всех случаях ребенок играет активную, а мать — пассивную роль: он приходит к ней спать, когда устал, и есть, когда проголодался. Изучение огромного мира перемежается со встречами с матерью. Эти встречи придают ему силы, и, когда он отлучается, уверенность в постоянном присутствии матери еще больше ободряет его.

Ребенок не требует и не получает полного внимания матери, ибо его не обременяет груз нереализованных бессознательных желаний, и положение вещей в настоящем его полностью устраивает. В природе все устроено экономно, и ребенок не требует больше, чем ему нужно на самом деле.

Ребенок может очень быстро бегать на четвереньках. У екуана я с замиранием сердца наблюдала, как один малыш разгонялся и останавливался у самого края ямы в полтора метра глубиной, вырытой ради добычи глины, которую используют для строительства стен. Путешествуя по деревне, ребенок проделывал это несколько раз на день. С безразличием животного, пасущегося у края обрыва, он садился то лицом, а то и спиной к яме. Играя с камнем, палкой или с пальцами рук и ног, он катался по земле во всех направлениях, кроме ямы, и не обращал на нее никакого внимания. Инстинктивный механизм самосохранения действовал безотказно и четко на любом расстоянии от ямы. Иногда за малышом вообще никто не наблюдал; иногда он был в поле зрения играющих детей, которые также не обращали на яму никакого внимания, и он взял на себя ответственность за все, что с ним может случиться. По всему было видно, что его семья и община ожидали, что он сам может о себе позаботиться. Он еще не умел ходить, но уже почти не нуждался в посторонней помощи (хотя он знал, где можно получить помощь в случае необходимости). Отправляясь на реку или на дальний огород, мать обычно брала его с собой. Она поднимала ребенка за предплечье, сажала себе на бедро и рассчитывала, что он будет сам следить за равновесием или держаться за перевязь, которую она иногда носила, чтобы поддержать его вес. Где бы она ни находилась, опуская его на землю в безопасном месте, она ожидала, что он будет в безопасности безо всякого наблюдения. У ребенка нет суицидальных наклонностей. Кроме того, он обладает высокоразвитыми механизмами самосохранения: от чувств на самом грубом уровне до некоторого подобия бытовой телепатии на более тонких уровнях. Он ведет себя как любой детеныш животного, не способный принимать решения на основании своего опыта: он избегает опасности и даже не сознает, что может быть иначе. Для ребенка естественно поддерживать свое благополучие; от него этого ожидают окружающие, и на то у него имеются врожденные и некоторые приобретенные способности, а также уже и определенный собственный опыт. Но в возрасте шести, восьми или десяти месяцев собственный опыт столь мал, что в любом случае мало чем может помочь даже в знакомых условиях, а в новых ситуациях и вовсе бесполезен. Именно инстинкт ведает самосохранением ребенка. Но при этом он уже не просто примат; он начинает обретать человеческие черты. С каждым днем малыш склонен все больше узнавать культуру своего народа. Он начинает различать роль матери и отца в своей жизни. Мать так и остается тем, кем по отношению к младенцу до этого были все люди: той, кто обеспечивает ребенка всем необходимым и дает, ничего не ожидая взамен, кроме удовлетворения от «отдавания». Мать ухаживает за ним просто потому, что он есть; его существования достаточно, чтобы гарантировать ее любовь. Ее безусловное принятие ребенка остается постоянным. Отец же становится персоной, заинтересованной в социализации ребенка и в его продвижении к независимости. Отец выказывает одобрение, когда ребенок его заработает; материнская же любовь безусловна. Отец так же, как и мать, безусловно любит ребенка, но при этом его одобрение зависит от поведения малыша. Таким образом природа обеспечивает равновесие и поощряет общественное поведение. Позднее отец будет все более отчетливо становиться представителем общества и, показывая своим примером, что ожидается от ребенка, подведет его к выбору поведения, соответствующего определенным традициям, частью которых будет и ребенок.

Братья, сестры и другие люди начинают занимать свои места в мире ребенка. Еще некоторое время во всем его окружении будет присутствовать, хотя и в меньшей степени, элемент материнской заботы. Пока он не станет совсем самостоятельным, ему все еще будут нужны уважение, помощь и защита. Малыш по-прежнему будет показывать, что ему нужно, и эти знаки будут совершенно понятны старшим вплоть до того времени, как они постепенно исчезнут к подростковому возрасту. По мере взросления уже он станет понимать ласковый язык младших детей и обращаться с ними по-матерински, при этом по-прежнему вызывая умиление у старших детей и взрослых, от чьей поддержки он все еще в некоторой степени зависит.

Подражая мужчинам, мальчики узнают о своем месте в культуре и об устройстве своего общества. Чуть повзрослев, девочки станут следовать примеру женщин и активно участвовать в их занятиях.

Ребенку дадут необходимые инструменты, если он еще не может смастерить их сам. Например, малыш может грести в каноэ или играть в греблю задолго до того, как сможет сам вырезать для себя весло. Поэтому когда наступит время, ребенку дадут маленькое весло, сделанное взрослым. Мальчикам делают маленькие луки и стрелы еще до того, как они научатся говорить; и у них появляется возможность тренироваться и совершенствоваться в стрельбе.

Мне довелось присутствовать при первых минутах рабочей жизни одной маленькой девочки. Ей было около двух лет. Я и раньше видела, как она играла среди женщин и девушек, трущих маниоку. Теперь она брала кусочек из кучи маниоки и терла его о терку сидевшей рядом с ней девочки. Кусок был слишком велик, и она несколько раз роняла его, пытаясь провести им по шершавой доске. Соседка ласково улыбнулась и подала ей кусочек поменьше, а ее мать, готовая к неизбежному проявлению тяги дочери к труду, протянула ей крошечную терку специально для нее. Малышка всю свою жизнь видела, как женщины трут маниоку, и незамедлительно стала тереть свой кусочек о доску, как и все.

Меньше чем через минуту ей надоело, она бросила терку в корыто и убежала. На кусочке маниоки не было и следа от ее трудов. Никто не дал ей понять, что ее поведение было странным или неожиданным. Напротив, женщины ожидали, что рано или поздно ей наскучит тереть маниоку; им было известно, что дети входят в культуру каждый по-своему и в своем темпе. Ни у кого не вызывало сомнения то, что в конечном итоге дети совершенно добровольно станут членами общества и научатся сотрудничать. Роль взрослых и старших детей сводилась только к обеспечению инструментами, которые ребенок никак не может для себя изготовить, и к помощи, без которой он не может обойтись. Еще не умеющий говорить ребенок может совершенно ясно объяснить, что ему нужно, и нет смысла давать ему что-либо сверх того, что он просит. Занятия ребенка имеют конечной целью развитие независимости. Помогать ребенку больше или меньше, чем ему нужно, значит мешать достижению им этой цели.

Уход за ребенком, так же как и помощь, осуществляется только по его просьбе. Так заведено, что малыш всегда может поесть, если голоден, и прижаться к матери, если устал или расстроен. Взрослые никогда не отказывают ему в пище для тела и для души, но и не предлагают ее сами. И что самое главное — ребенка глубоко уважают и считают его хорошим во всех отношениях. Не существует таких понятий, как «хорошие» или «плохие» дети. То, что каждый ребенок стремится к гармоничной жизни в коллективе, а не к конфликтам, не ставится под сомнение. Все, что он делает, принимается как действие по своей сути «правильного» существа. Эта аксиома правильности и социальности как врожденной черты человека лежит в основе отношения екуана к людям любого возраста. Тот же принцип лежит в основе отношения к растущему ребенку родителей и всего его окружения.

Первоначальное значение слова «образование» — это «лепить по какому-то образу», и хотя это, может быть, несколько лучше, чем более распространенное представление об образовании как о «зубрежке» и «вдалбливании», ни один из этих подходов не соответствует врожденным ожиданиям ребенка. Вылепливание ребенка по какому-то образу взрослым является лишь помехой в его развитии, ибо естественный и самый эффективный образ заменяется менее естественным и эффективным. Аксиома врожденной социальности совершенно противоположна господствующему в цивилизованном обществе поверью, что ребенок может стать общительным (социальным), только если сдерживать его порывы. Одни считают, что вразумление и «сотрудничество» с ребенком позволяют лучше с ним справиться, чем угрозы, оскорбления или розги, но в основе обоих этих взглядов, а также всех промежуточных подходов, лежит представление о ребенке как об антиобщественном существе, которым необходимо манипулировать, дабы сделать его приемлемым. Если общества, следующие континууму, такие, как екуана, чем-то в корне отличаются от нашего общества, так это безоговорочным принятием ребенка как правильного существа. Именно отталкиваясь от этой аксиомы и того, что из нее следует, можно понять то, что изначально кажется необъяснимым: отчего индейцы с их странным поведением столь благополучны, а мы, с нашими изощренными расчетами, столь несчастны.

Как уже было показано, избыток или недостаток помощи мешает развитию ребенка. Получается, что если взрослые по своему усмотрению вмешиваются и делают что-то, о чем их не просят, это не может принести ребенку никакой пользы. Ребенок может развиваться лишь настолько, насколько он сам склонен. Любопытство ребенка и собственное желание определяют, чему и в каком объеме он может научиться безо всякого ущерба своему целостному развитию. Руководство со стороны взрослых может способствовать развитию одних способностей за счет других, но весь спектр способностей никак не может быть развит сверх врожденных границ. Если родители, как им кажется, ведут ребенка в наилучшем для него (или для себя) направлении развития, он платит за это своей целостностью. Напрямую страдает его благополучие, зависящее от полного и гармоничного развития всех способностей. Старшие во многом определяют поведение ребенка собственным примером и тем, чего, как ему кажется, от него ожидают, но они никак не могут улучшить его целостность, заменяя его мотивацию своей собственной или указывая ему, что делать.

В идеале взрослые подают ребенку пример не с тем, чтобы повлиять на него, но просто своим естественным поведением: сосредоточенно занимаясь обыденными делами, не обращая особого внимания на ребенка и замечая его только тогда, когда он того потребует, и только в необходимой мере. Ребенок, сполна получивший опыт на руках у матери, не будет требовать внимания сверх того, что ему физически необходимо, ибо у него в отличие от детей, известных нам по цивилизованному обществу, не будет потребности в доказательствах своего существования или привлекательности.

Следуя этим принципам с самого начала, мать в нашем обществе занималась бы работой по дому, позволяя дочери-малышке участвовать в уборке настолько, насколько ей хочется: мести пол маленькой метлой, вытирать пыль, пылесосить (если она может справиться с пылесосом, который у них есть) или мыть посуду, стоя на стуле. Она почти ничего не сломает и не разобьет и уж, конечно, не упадет со стула, если только ее мать не сделает ясным свое ожидание катастрофы. В последнем случае склонность ребенка к социальному поведению (делать то, чего, как ей кажется, от нее ожидают) заставит ее подчиниться. Беспокойный взгляд, словесное выражение матерью тревоги («Не урони!») или обещание типа: «Смотри, упадешь!» — хотя и идут вразрез со склонностью девочки к самосохранению и к имитации, могут в конечном итоге заставить ее уронить тарелку и/или упасть со стула.

Одна из отличительных черт человека как вида — способность интеллекта противоречить врожденным наклонностям. Как только человек сходит с пути континуума и полностью выводит из строя его балансирующие механизмы, возникает множество всякого рода извращений, ибо велика вероятность того, что несведущий, благонамеренный, последовательный интеллект наломает дров, ибо он не способен принять во внимание бесчисленное количество факторов, определяющих выбор правильного поведения.

Одно из самых нелепых следствий неверия в континуум — это способность взрослых сделать так, чтобы дети убегали от них. Ничто не может быть ближе сердцу ребенка, чем желание быть рядом с матерью в незнакомом месте. У всех млекопитающих, а также птиц, пресмыкающихся и рыб малыши держатся вблизи своих родителей. Такое поведение совершенно понятно. Ребенку екуана, научившемуся ходить, и в голову не придет оторваться от матери на лесной тропе. Мать не оборачивается, чтобы посмотреть, следует ли он за ней; она дает понять, что у ребенка нет никакого выбора и что это не ее дело — забота о том, чтобы он следовал за ней; она лишь замедляет шаг настолько, чтобы он мог поспевать за ней. Зная обо всем этом, ребенок крикнет, если по той или иной причине отстал. Если он упал и может сам подняться, то он даже не станет звать мать, а всего лишь пробежит немного, чтобы ее догнать. Если ей приходится ждать, она ведет себя деловито и терпеливо. Она дает понять, что знает: он не станет тратить больше времени, чем ему необходимо, — и они вскоре смогут вместе продолжить свой путь. Мать никак не оценивает ребенка. Она исходит из того, что его врожденная социальность работает вкупе с тенденцией делать то, чего, как ему кажется, от него ожидают. Эта основная предпосылка никак не изменяется и не ставится под сомнение, если матери пришлось подождать ребенка.

Однако несмотря на миллионы лет опыта и однозначное поведение не только похожих на нас животных, но и многих людей, мы умудрились заставить малышей убегать от нас.

После четвертой экспедиции мне бросилось в глаза количество малышей, удирающих от взрослых в Центральном парке Манхэттена. Там и сям сидели на скамейках мамки и няньки и болтали друг с другом. Вдруг то одна, то другая из них неуклюже наклонялась вперед, протягивала руки и, источая неубедительные угрозы, визгливо требовала, чтобы малыш-беглец немедленно остановился. Это душещипательное представление сменялось светскими беседами, которые обычно слышишь на лавочках в парке, и повторялось каждый раз, когда кто-то из детей приближался к границе дозволенного расстояния от матери. Порой женщины срывались с мест и бросались вдогонку за явными беглецами, которые, усвоив правила игры, принимали любое ослабление внимания матери за сигнал к бегству.

Сколько малышей, услышав простой намек типа: «Смотри не потеряйся!» — сказанный с опасением (а значит, ожиданием), оказываются в комнате для потерянных детей в полицейском участке! А сколько детей тонут, ломают руки и ноги или попадают под машины, если мать еще и пообещала им: «Смотри, ушибешься (или утонешь, попадешь под машину)!» Поведение ребенка в очень большой степени определяется тем, чего от него ожидают. Взрослый попечитель силой воли заставляет ребенка подчиниться и тем самым подрывает работу механизма самосохранения. Малыш перестает уверенно себя чувствовать в окружающем мире и вынужден бессознательно следовать абсурдной инструкции причинить себе вред. Если ребенок очнется в больнице и узнает, что его сбила машина, он не очень-то удивиться, ведь его няня так часто ему твердила, что именно этим дело и кончится.

Бессознательное не рассуждает. Оно делает из опыта привычку, а из поведения — автоматические действия, чтобы не отвлекать внимание разума на часто повторяющиеся действия и на поддержание равновесия психики, ибо интеграция и усвоение получаемой информации — слишком сложный процесс для такого ненадежного механизма, как ум. Кроме того, бессознательное настолько наблюдательно, что замечает не то, что говорят, а в первую очередь то, что имеют в виду, выказывая тоном голоса или поведением. По всем этим причинам логика бессознательного может быть прямо противоположна разуму. Таким образом, ребенок может совершенно ясно понимать рассуждения взрослого и даже соглашаться с ними, но на подсознательном уровне получать установку на поведение, противоположное увещеваниям взрослого. Другими словами, он скорее сделает то, что, как он чувствует, от него ожидают, чем то, что ему говорят делать. Ребенку настолько мучительно не хватает благосклонности матери, что он даже готов причинить себе вред, лишь бы оправдать ее ожидания. Ребенок со здоровым континуумом от природы склонен вести себя подобающим образом, например, имитировать, исследовать, не причинять вреда себе и другим людям, укрываться от дождя, издавать приятные звуки и улыбаться, если окружающие правильно к нему относятся, отвечать на сигналы младших детей и так далее. Если же ребенок лишен надлежащего опыта или если от него ожидают хулиганского поведения, он может так далеко уйти от своего врожденного чувства правильного, что перестанет быть чувствительным и к ожиданиям окружающих, и к своим собственным потребностям континуума.

Doing Kylie Jenner’s Halloween Makeup


Похожие статьи.

Понравилась статья? Поделиться с друзьями: