лицу; золотые пуговки сверкали на шелковом жилете. Он был виден всем в
полный рост: одну руку не вынимал из кармана, а другой помахивал над
головой.
— Любезные мои Торбинсы и Булкинсы, — начал он опять, — разлюбезные
Кролы и Брендизайки, Ройлы, Ейлы и Пойлы, Глубокопы и Дудстоны, а также
Бобберы, Толстобрюхлы, Дороднинги, Барсуксы и Шерстопалы!
— И Шерстолапы! — заорал пожилой хоббит из угла. Он, конечно, был
Шерстолап, и недаром: лапы у него были шерстистые, здоровенные и возлежали
на столе.
— И Шерстолапы, — согласился Бильбо. — Милые мои Лякошель-Торбинсы, я
рад и вас приветствовать в Торбе-на-Круче. Нынче мне исполнилось сто
одиннадцать лет: три, можно сказать, единицы!
— Урра! Урра! Урра! Многая лета! — закричали гости и радостно
забарабанили по столам. То самое, что нужно: коротко и ясно.
— Надеюсь, что всем вам так же весело, как и мне.
Оглушительные хлопки. Крики: Еще бы!, А как же!, Конечно!. Трубы
и горны, дудки и флейты и прочие духовые инструменты; звон и гул.
Молодые хоббиты распечатали сотни музыкальных хлопушек с странным
клеймом ЧРНРЧ: им было непонятно, зачем такое клеймо, но хлопушки
прекрасные. А в хлопушках — маленькие инструменты, звонкие и чудесно
сделанные. В углу шатра юные Кролы и Брендизайки, решив, что дядя Бильбо
кончил говорить (вроде все уже сказал), устроили оркестр и начали танцевать.
Юный Многорад Крол и молоденькая Мелирот Брендизайк взобрались на стол и
стали с колокольцами в руках отплясывать Брызгу-дрызгу — очень милый, но
несколько буйный танец.
Однако Бильбо потребовал внимания. Он выхватил горн у какого-то
хоббитенка и трижды в него протрубил. Шум улегся.
— Я вас надолго не задержу! — прокричал Бильбо.
Отовсюду захлопали.
— Я созвал вас нынче с особой целью. — Сказано это было так, что все
насторожились. — Вернее, не с одной, а с тремя особыми целями! — Наступила
почти что тишина, и некоторые Кролы даже приготовились слушать. — Во-первых,
чтобы сказать вам, что я счастлив всех вас видеть и что с такими прекрасными
и превосходными хоббитами, как вы, прожить сто одиннадцать лет легче
легкого!
Радостный гомон одобрения.
— Добрую половину из вас я знаю вдвое хуже, чем следует, а худую
половину люблю вдвое меньше, чем надо бы.
Сказано было сильно, но не очень понятно. Плеснули редкие хлопки, и все
призадумались: так ли уж это лестно слышать?
— Во-вторых, чтобы вы порадовались моему дню рождения.
Прежний одобрительный гул.
— Нет, не моему: НАШЕМУ. Ибо в день этот, как вы знаете, родился не
только я, но и мой племянник, мой наследник Фродо. Нынче он достиг
совершеннолетия и вступает во владение имуществом.
Кто-то из старших снисходительно похлопал. Фродо! Фродо! Старина
Фродо! — выкрикивала молодежь. Лякошель-Торбинсы насупились и стали гадать,
как это Фродо вступает во владение.
— Вдвоем нам исполняется сто сорок четыре года: ровно столько, сколько
вас тут собралось, — один, извините за выражение, гурт.
Гости безмолвствовали. Это еще что за новости? Многие, а особенно
Лякошель-Торбинсы, оскорбились, сообразив, что их пригласили сюда только для
ровного счета. Скажет тоже: один гурт. Фу, как грубо.
— К тому же сегодня годовщина моего прибытия верхом на бочке в Эсгарот
при Долгом озере. Хотя тогда я про свой день рождения не сразу и вспомнил.
Мне было всего-то пятьдесят один год, а что такое в молодости год-другой!
Правда, пиршество учинили изрядное; только я, помнится, был сильно простужен
и едва выговаривал: Пребдого бдагодаред. Теперь я пользуюсь случаем
выговорить это как следует: премного благодарен вам всем за то, что вы
удосужились прибыть на мое скромное празднество!
Упорное молчание. Все боялись, что сейчас он разразится песней или
какими-нибудь стихами, и всем заранее было тоскливо. Что бы ему на этом
кончить? А они бы выпили за его здоровье. Но Бильбо не стал ни петь, ни
читать стихи. Он медленно перевел дыхание.
— В-третьих и в-последних, — сказал он, — я хочу сделать одно
ОБЪЯВЛЕНИЕ. — Это слово он вдруг произнес так громко, что все, кому это было
еще под силу, распрямились. — С прискорбием объявляю вам, что хотя, как я
сказал, прожить сто одиннадцать лет среди вас легче легкого, однако же пора
и честь знать. Я отбываю. Только вы меня и видели. ПРОЩАЙТЕ!
Он ступил со стула и исчез. Вспыхнул ослепительный огонь, и все гости
зажмурились. Открыв глаза, они увидели, что Бильбо нигде нет. Сто сорок
четыре ошарашенных хоббита так и замерли. Старый Оддо Шерстолап снял ноги со
стола и затопотал. Потом настала мертвая тишина: гости приходили в себя. И
вдруг Торбинсы, Булкинсы, Кролы, Брендизайки, Ройлы, Ейлы, Пойлы, Глубокопы,
Бобберы, Толстобрюхлы, Барсуксы, Дороднинги, Дудстоны, Шерстопалы и
Шерстолапы заговорили все разом.
Они соглашались друг с другом, что это безобразно и неучтиво и что это
надо поскорее заесть и запить. Я и всегда говорил, что он тронутый, —
слышалось отовсюду. Даже проказливые Кролы, за малым исключением, не
одобрили Бильбо. Тогда, правда, почти никто еще не понимал, что же
произошло: бранили вздорную выходку.
Только старый и мудрый Дурри Брендизайк хитро прищурился. Ни преклонные
годы, ни преизобильные блюда не помутили его рассудка, и он сказал своей
невестке Замиральде:
— Нет, милочка, это все не просто так. Торбинс-то, оболтус, небось
опять сбежал. Неймется старому балбесу. Ну и что? Еда-то на столе осталась.
И он крикнул Фродо принести еще вина.
А Фродо был единственный, кто не вымолвил ни слова. Он молча сидел
возле опустевшего стула Бильбо, не обращая внимания на выкрики и вопросы.
Он, конечно, оценил проделку, хотя знал о ней заранее, и едва удержался от
смеха при дружном возмущении гостей. Но ему было как-то горько: от вдруг
понял, что не на шутку любит старого хоббита. Гости ели и пили, обсуждали и
осуждали дурачества Бильбо Торбинса, прежние и нынешние, — разгневались и
ушли одни Лякошель-Торбинсы. Наконец Фродо устал распоряжаться; он велел
подать еще вина, встал, молча осушил бокал за здоровье Бильбо и тишком
выбрался из шатра.
Бильбо Торбинс говорил речь, трогая золотое Кольцо в кармане: то самое,
которое он столько лет втайне берег как зеницу ока. Шагнув со стула, он
надел Кольцо — и с тех пор в Хоббитании его не видел ни один хоббит.
С улыбкой послушав, как галдят ошеломленные гости в шатре и вовсю
веселятся не удостоенные особого приглашения хоббиты, он ушел в дом, снял
праздничный наряд, сложил шелковый жилет, аккуратно завернул его в бумагу и
припрятал в ящик. Потом быстро натянул какие-то лохмотья и застегнул старый
кожаный пояс. На поясе висел короткий меч в потертых кожаных ножнах. Бильбо
вздохнул и вытащил из пронафталиненного шкафа древний плащ с капюшоном. Плащ
хранился, как драгоценность, хотя был весь в пятнах и совсем выцветший — а
некогда, вероятно, темно-зеленый. Одежда была ему великовата. Он зашел в
свой кабинет и достал из потайного ящика обернутый в тряпье загадочный
сверток, кожаную папку с рукописью и какой-то толстый конверт. Рукопись и
сверток он втиснул в здоровенный заплечный мешок, который стоял посреди
комнаты, почти доверху набитый. В конверт он сунул золотое Кольцо на
цепочке, запечатал его, адресовал Фродо и положил на каминную полку. Но
потом вдруг схватил и запихнул в карман. Тут дверь распахнулась, и быстрым
шагом вошел Гэндальф.
— Привет! — сказал Бильбо. — А я как раз думал, почему это тебя не
видно?
— Рад, что тебя теперь видно, — отвечал маг, усаживаясь в кресло. — Я
хочу перекинуться с тобою словом-другим. Так что — по-твоему, все в порядке?
— А как же, — подтвердил Бильбо. — Вспышка только лишняя — даже я
удивился, а прочие и подавно. Твоя, конечно, работа?
— Моя, конечно. Недаром ты многие годы скрывал Кольцо, и пусть уж гости
твои гадают как умеют, исчез ты или пошутил.
— А шутку мне испортил, — сказал Бильбо.
— Да не шутку, а дурацкую затею… только вот говорить-то теперь
поздно. Растревожил родню, и девять или девяносто девять дней о тебе будет
болтать вся Хоббитания.
— Пусть болтает. Мне нужен отдых, долгий отдых, я же тебе говорил.
Бессрочный отдых: едва ли я сюда когда-нибудь вернусь. Да и не зачем, все
устроено… Постарел я, Гэндальф. Так-то вроде не очень, а кости ноют.
Нечего сказать, хорошо сохранился, — он фыркнул. — Ты понимаешь, я
тонкий-претонкий, как масло на хлебе у скупердяя. Скверно это. Надо как-то
переиначивать жизнь.
Гэндальф не сводил с него пристального озабоченного взгляда.
— Да, в самом деле скверно, — задумчиво сказал он. — Ты, пожалуй, все
правильно придумал.
— Это уж чего там, дело решенное. Я хочу снова горы повидать,
понимаешь, Гэндальф, — горы, хочу найти место, где можно и вправду
отдохнуть. В тишине и покое, без всяких настырных родственников, без гостей,
чтоб в звонок не звонили. И книгу мою ведь нужно дописать. Я придумал для
нее чудесный конец: … и счастливо жил до скончания дней.
Гэндальф рассмеялся.
— Конец неплохой. Только читать-то ее некому, как ни кончай.
— Кому надо, прочтут. Фродо вон уже читал, хоть и без конца. Ты,
кстати, приглядишь за Фродо?
— В оба глаза, хоть мне и не до того.
— Он бы, конечно, пошел за мной по первому зову. Даже и просился
незадолго до Угощения. Но пока что у него это все на словах. Мне-то перед
смертью надо снова глушь да горы повидать, а он сердцем здесь, в Хоббитании:
ему бы лужайки, перелески, ручейки. Уютно, спокойно. Я ему, разумеется, все
оставил, кроме разных безделок, — надеюсь, он будет счастлив, когда
пообвыкнется. Пора ему самому хозяином стать.
— Все оставил? — спросил Гэндальф. — И Кольцо тоже? У тебя ведь так
было решено, помнишь?
— К-конечно, все… а Кольцо… — Бильбо вдруг запнулся.
— Где оно?
— В конверте, если хочешь знать, — разозлился Бильбо. — Там, на камине.
Нет, не там… У меня в кармане! — Он замялся. — Странное дело! —
пробормотал он. — Хотя чего тут странного? Хочу — оставляю, не хочу — не
оставляю.
Гэндальф поглядел на Бильбо, и глаза его чуть блеснули.
— По-моему, Бильбо, надо его оставить, — сказал он. — А ты что — не
хочешь?
— Сам не знаю. Теперь вот мне как-то не хочется с ним расставаться. Да
и зачем? А ты-то чего ко мне пристал? — спросил он ломким, чуть ли не
визгливым голосом, раздраженно и подозрительно. — Все-то тебе мое Кольцо не
дает покоя: мало ли чего я добыл, твое какое дело?
— Да, именно что покоя не дает, — подтвердил Гэндальф.- Долго я у тебя
допытывался правды, очень долго. Волшебные Кольца — они, знаешь ли,
волшебные, со всякими подвохами и неожиданностями. А твое Кольцо мне было
особенно любопытно, скрывать не стану. Если уж ты собрался путешествовать,
то мне его никак нельзя упускать из виду. А владел ты им, кстати, не
чересчур ли долго? Поверь мне, Бильбо, больше оно тебе не понадобится.
Бильбо покраснел и метнул гневный взгляд на Гэндальфа. Добродушное лицо
его вдруг ожесточилось.
— Почем ты знаешь? — выкрикнул он. -Какое тебе дело? Мое — оно мое и
есть. Мое, понятно? Я его нашел: оно само пришло ко мне в руки.
— Конечно, конечно, -сказал Гэндальф. — Только зачем так волноваться?
— С тобой разволнуешься, — отозвался Бильбо. — Говорят тебе: оно мое.
Моя… моя прелесть! Да, вот именно — моя прелесть!
Гэндальф смотрел спокойно и пристально, только в глазах его огоньком
зажглось тревожное изумление.
— Было уже, — заметил он. — Называли его так. Правда, не ты.
— Тогда не я, а теперь я. Ну и что? Подумаешь, Горлум называл! Было оно
его, а теперь мое. Мое и навсегда!
Гэндальф поднялся, и голос его стал суровым.
— Поостерегись, Бильбо, — сказал он. — Оставь Кольцо! А сам ступай,
куда хочешь — и освободишься.
— Разрешил, спасибо. Я сам себе хозяин! — упрямо выкрикнул Бильбо.
— Легче, легче, любезный хоббит! — проговорил Гэндальф. — Всю твою
жизнь мы были друзьями, припомни-ка. Ну-ну! Делай, как обещано: выкладывай
Кольцо!
— Ты, значит, сам его захотел? Так нет же! — крикнул Бильбо. — Не
получишь! Я тебе мою прелесть не отдам, понял? — Он схватился за рукоять
маленького меча.
Глаза Гэндальфа сверкнули.
— Я ведь тоже могу рассердиться, — предупредил он. — Осторожнее — а то
увидишь Гэндальфа Серого в гневе!
Он сделал шаг к хоббиту, вырос, и тень его заполнила комнату.
Бильбо попятился; он часто дышал и не мог вынуть руку из кармана. Так
они стояли друг против друга, и воздух тихо звенел. Гэндальф взглядом
пригвоздил хоббита к стене; кулаки Бильбо разжались, и он задрожал.
— Что это ты, Гэндальф, в самом деле, — проговорил он. — Словно и не ты
вовсе. А в чем дело-то? Оно же ведь мое? Я ведь его нашел, и Горлум убил бы
меня, если б не оно. Я не вор, я его не украл, мало ли что он кричал мне
вслед.
— Я тебя вором и не называл, — отозвался Гэндальф. — Да и я не
грабитель — не отнимаю у тебя твою прелесть, а помогаю тебе. Лучше бы ты
мне доверял, как прежде. — Он отвернулся, тень его съежилась, и Гэндальф
снова сделался старым и усталым.
Бильбо провел по глазам ладонью.
— Прости, пожалуйста, — сказал он. — Что-то на меня накатило… А
теперь вот, кажется, прошло. Мне давно не по себе: взгляд, что ли, чей-то
меня ищет? И все-то мне хотелось, знаешь, надеть его, чтоб исчезнуть, и
все-то я его трогал да вытаскивал. Пробовал в ящик запирать — но не было мне
покоя, когда Кольцо не в кармане. И вот теперь сам не знаю, что с ним
делать…
— Зато я знаю, что с ним делать, — объявил Гэндальф. — Пока что знаю.
Иди и оставь Кольцо здесь. Откажись от него. Отдай его Фродо, а там уж — моя
забота.
Бильбо замер в нерешительности. Потом вздохнул.
— Ладно, — выговорил он. — Отдам. — Потом пожал плечами и виновато
улыбнулся. — По правде сказать, зачем и празднество было устроено: чтоб
раздарить побольше подарков, а заодно уж… Казалось, так будет легче. Зря
казалось, но теперь нужно доводить дело до конца.
— Иначе и затевать не стоило, — подтвердил Гэндальф.
— Ну что ж, — сказал Бильбо. — Пусть оно достанется Фродо в придачу к
остальному. — Он глубоко вздохнул. — Пора мне, пойду, а то как бы кому на
глаза не попасться. Со всеми я распрощался…- Он подхватил мешок и шагнул к
двери.
— Кольцо-то осталось у тебя в кармане, — напомнил маг.
— Осталось, да! — горько выкрикнул Бильбо. — А с ним и завещание и
прочие бумаги. Возьми их, сам распорядись. Так будет надежнее.
— Нет, мне Кольцо не отдавай, — сказал Гэндальф. — Положи его на камин.
Фродо сейчас явится. Я подожду.
Бильбо вынул конверт из кармана и хотел было положить его возле часов,
но рука его дрогнула, и конверт упал на пол. Гэндальф мигом нагнулся за ним,
поднял и положил на место. Хоббита снова передернуло от гнева.
Но вдруг лицо его просветлело и озарилось улыбкой.
— Ну вот и все, — облегченно сказал он. — Пора трогаться!
Они вышли в прихожую. Бильбо взял свою любимую трость и призывно
свистнул. Из разных дверей появились три гнома.
— Все готово? — спросил Бильбо. — Упаковано, надписано?
— Готово! — был ответ.
— Так пошли же! — И он шагнул к двери.
Ночь была ясная, в черном небе сияли звезды. Бильбо глянул ввысь и
вздохнул полной грудью.
— Неужели? Неужели снова в путь, куда глаза глядят, и с гномами? Ох,
сколько лет мечтал я об этом! Прощай! — сказал он своему дому, склонив
голову перед его дверями. — Прощай, Гэндальф!
— Не прощай, Бильбо, а до свидания! Поосторожней только! Ты хоббит
бывалый, а пожалуй что и мудрый…
— Поосторожней! Еще чего! Нет уж, обо мне теперь не беспокойся. Я
счастлив, как давно не был, — сам небось понимаешь, что это значит. Время
мое приспело, и путь мой передо мною.
Вполголоса, точно боясь потревожить темноту и тишь, он пропел себе под
нос:
В поход, беспечный пешеход,
Уйду, избыв печаль, —
Спешит дорога от ворот
В заманчивую даль,
Свивая тысячи путей
В один, бурливый, как река,
Хотя, куда мне плыть по ней,
Не знаю я пока!
Постоял, помолчал и, не вымолвив больше ни слова, повернулся спиной к
огням и пошел — за ним три гнома — сначала в сад, а оттуда вниз покатой
тропой. Раздвинув живую изгородь, он скрылся в густой высокой траве, словно
ее шевельнул ветерок.
Гэндальф постоял и поглядел ему вслед, в темноту.
— До свиданья, Бильбо, дорогой мой хоббит! — тихо сказал он и вернулся
в дом.
Фродо не замедлил явиться и увидел, что Гэндальф сидит в полутьме, о
чем-то глубоко задумавшись.
— Ушел? — спросил Фродо.
— Да, ушел, — отвечал Гэндальф, — сумел уйти.
— А хорошо бы… то есть я все-таки надеялся целый вечер, что это
просто шутка, — сказал Фродо. — Хотя в душе знал, что он и правда уйдет. Он
всегда шутил всерьез. Вот ведь — опоздал его проводить.
— Да нет, он так наверно и хотел уйти — без долгих проводов, — сказал
Гэндальф. — Не огорчайся. Теперь с ним все в порядке. Он тебе оставил
сверток — вон там.
Фродо взял конверт с камина, поглядел на него, но раскрывать не стал.
— Там должно быть завещание и прочие бумаги в этом роде, — сказал маг.
— Ты теперь хозяин Торбы. Да, и еще там золотое Кольцо.
— Как, и Кольцо? — воскликнул Фродо. — Он и его мне оставил? С чего бы
это? Впрочем, пригодится.
— Может, пригодится, а может, и нет, -сказал Гэндальф. — Пока что я бы
на твоем месте Кольца не трогал. Береги его и не болтай о нем. А я пойду
спать.
Теперь Фродо поневоле остался за хозяина и ему, увы, надо было
провожать и выпроваживать гостей. Слухи о диковинном деле уже облетели весь
луг, но Фродо отвечал на любые вопросы одно и то же: Наутро все само собой
разъяснится. К полуночи за особо почтенными гостями подъехали повозки. Одна
за другой наполнялись они сытыми-пресытыми, но исполненными ненасытного
любопытства хоббитами и катили в темноту. Пришли трезвые садовники и вывезли
на тачках тех, кому не служили ноги.
Медленно тянулась ночь. Солнце встало гораздо раньше, чем хоббиты, но
утро наконец взяло свое. Явились приглашенные уборщики — и принялись снимать
шатры, уносить столы и стулья, ложки и ножи, бутылки и тарелки, фонари и
кадки с цветами, выметать объедки и фантики, собирать забытые сумки,
перчатки, носовые платки и нетронутые яства (представьте, попадались и
такие). Затем подоспели неприглашенные Торбинсы и Булкинсы, Барсуксы и Кролы
и еще многие вчерашние гости, из тех, кто жил или остановился неподалеку. К
полудню пришли в себя даже те, кто сильно перекушал накануне, и возле Торбы
собралась изрядная толпа незваных, но не то чтобы нежданных гостей.
Фродо вышел на крыльцо улыбаясь, но с усталым и озабоченным видом. Он
приветствовал всех собравшихся, однако сообщил немногим более прежнего.
Теперь он просто-напросто твердил направо и налево:
— Господин Бильбо Торбинс отбыл в неизвестном направлении; насколько я
знаю, он не вернется.
Кое-кому из гостей он предложил зайти: им были оставлены гостинцы от
Бильбо.
В прихожей громоздилась куча пакетов, свертков, мелкой мебели — и все с
бумажными бирками. Бирки были вот какие:
Аделарду Кролу, в его полную собственность, от Бильбо — зонтик. За
многие годы Аделард присвоил десятки зонтиков без всяких бирок.
Доре Торбинс в память о долгой переписке, с любовью от Бильбо —
огромная корзина для бумажной рухи. Дора, сестра покойника Дрого и старейшая
родственница Бильбо и Фродо, доживала девяносто девятый год: пятьдесят из
них она изводила бумагу на добрые советы любезным адресатам.
Миллу Глубокопу, а вдруг понадобится, от Б.Т. — золотое перо и
бутылка чернил. Милл никогда не отвечал на письма.
Анжеличику от дяди Бильбо — круглое веселое зеркальце. Юная Анжелика
Торбинс явно считала свое миловидное личико достойным всеобщего уважения.
Для пополнения библиотеки Гуго Толстобрюхла, от пополнителя — книжная
полка (пустая). Гуго очень любил читать чужие книги и в мыслях не имел их
возвращать.
Любелии Лякошель-Торбинс, в подарок — набор серебряных ложек. Бильбо
подозревал, что это она растащила почти все его ложки, пока он странствовал
Туда и Обратно. Любелия о его подозрениях прекрасно знала. И когда она
явилась — попозже, чем некоторые — она сразу же поняла гнусный намек, но и
дареными ложками не побрезговала.
Это лишь несколько надписей, а гостинцев там было видимо-невидимо. За
многие годы долгой жизни Бильбо его обиталище довольно-таки захламостилось.
Вообще в хоббитских норах хлам скоплялся как по волшебству, отчасти поэтому
и возник обычай раздаривать как можно больше на свои дни рождения. Вовсе не
всегда эти подарки были прямо-таки новые, а не передаренные: один-два
образчика старого мусома непонятного назначения обошли всю округу. Но
Бильбо-то обычно дарил новые подарки и не передаривал дареное. Словом,
старинная нора теперь малость порасчистилась.
Да, все гостинцы были с бирками, надписанными собственной рукой Бильбо,
и кое-что было подарено с умыслом, а кое-что в шутку. Но, конечно, большей
частью дарилось то, что пригодится и понадобится. Малоимущие хоббиты,
особенно с Исторбинки, были очень даже довольны. Старому Жихарю Скромби
достались два мешка картошки, новая лопата, шерстяной жилет и бутыль
ревматического снадобья. А старый Дурри Брендизайк, в благодарность за
многократное гостеприимство, получил дюжину бутылок Старого Виньяра,
крепленого красного вина из Южного удела; вина вполне выдержанного, тем
более, что заложил его еще отец Бильбо. Дурри тут же простил Бильбо, что
было прощать, и после первой же бутылки провозгласил его мужиком что надо.
Тоже и Фродо жаловаться не приходилось. Главные-то сокровища: книги,
картины и всяческая несравненная мебель — оставлены были ему. И при всем при
этом никакого следа денег или драгоценностей: ни денежки, ни бусинки никому
не досталось.
Новый день потонул в хлопотах. С быстротой пожара распространился слух,
будто все имущество Бильбо пойдет в распродажу или того пуще, на дармовщинку
— приходи и бери. Охочие хоббиты валили толпами, а спроваживать их
приходилось по одному. Телеги и тачки загромоздили двор от крыльца до ворот.
В разгар суматохи явились Лякошель-Торбинсы. Фродо как раз пошел
передохнуть и оставил за себя своего приятеля, Мерри Брендизайка. Когда Оддо
громогласно потребовал этого племянничка Бильбо, Мерри поклонился и развел
руками.
— Ему нездоровится, — сказал он.
— Проще говоря, племянничек прячется, — уточнила Любелия. — Ну а мы
пришли его повидать — и непременно повидаем. Пойди-ка доложи ему об этом!
Мерри отправился докладывать, и Лякошели долго проторчали в прихожей.
Наконец их впустили в кабинет. Фродо сидел за столом, заваленным кипой
бумаг. Вид у него был нездоровый — и уж во всяком случае, не слишком
приветливый; он поднялся из-за стола, держа руку в кармане, но разговаривал
вполне учтиво.
А Лякошели вели себя весьма напористо. Сначала они стали предлагать за
разные вещи бросовые цены. Фродо отвечал, что подарки подарками, а вообще-то
здесь ничего не продается; они поджали губы и сказали, что это им крайне
подозрительно.
— Мне одно ясно, — добавил Оддо, — что уж кто-кто, а ты-то себе неплохо
руки нагрел. Требую немедленно показать завещание!
Если б не племянник, усадьба досталась бы Оддо. Он прочел завещание,
перечел его — и фыркнул. Увы, все в нем было ясно и правильно, и положенные
восемь свидетелей аккуратно расписались красными чернилами.
— Опять мы остались в дураках! — сказал Оддо жене. — Шестьдесят лет
прождали — и опять! Что он тебе, серебряные ложки преподнес? Вот подлец!
Он злобно глянул на Фродо и пошел прочь. Любелия, правда, задержалась.
Вскоре Фродо опасливо выглянул из кабинета и увидел, что она тщательно
обшаривает все уголки и выстукивает стены и полы. Он твердой рукой
выпроводил ее, попутно избавив от нескольких небольших, но ценных
приобретений, случайно завалившихся ей в зонтик. Она, видно, готовилась
изречь на прощанье что-то убийственное — и, обернувшись на крыльце,
прошипела:
— Ты еще об этом пожалеешь, молокосос! Ты-то чего остался? Тебе здесь
не место: какой из тебя Торбинс? Ты… ты самый настоящий Брендизайк!
— Слыхал, Мерри? Вот как меня оскорбляют, — сказал Фродо, запирая за
нею дверь.
— Ничего себе оскорбляют, — отозвался Мерри Брендизайк. — Тебе
комплимент сделали, а ты говоришь — оскорбляют. Ну какой из тебя Брендизайк?
Они прошлись по дому и выгнали трех юнцов-хоббитов (двух Булкинсов и
одного Боббера), которые копались в погребах. С резвым Гризли Шерстолапом у
Фродо вышла настоящая потасовка: тот выстучал гулкое эхо под полом в большой
кладовой и копал не покладая рук.
Россказни о сокровищах Бильбо будили алчное любопытство и праздные
надежды: известно ведь, что темным, а то и злодейским путем добытое золото
принадлежит любому хвату, лишь бы ему не помешали вовремя ухватить.
Одолев Гризли и выпихнув его за дверь, Фродо рухнул на стул в прихожей.
— Закрывай лавочку, Мерри. — сказал он. — Запри дверь и не пускай
больше никого, пусть хоть с тараном придут.
Он уселся за поздний чай, и едва уселся, как в дверь тихо постучали.
Опять Любелия, — подумал он, — Нет уж, пусть подождет до завтра — авось
придумает что-нибудь пообиднее. Он прихлебнул из чашки, не обращая внимания
на новый, куда более громкий стук. Вдруг в окне показалась голова мага.
— Если ты меня сейчас же не впустишь, Фродо, я тебе не то что дверь
высажу, я всю твою лачугу загоню в тартарары! — крикнул он.
— Это ты, Гэндальф? Прости, пожалуйста! — спохватился Фродо, кидаясь к
дверям. — Заходи, заходи! Я думал, что Любелия.
— Тогда ладно, прощаю. Не волнуйся, я ее сейчас видел в Приречье —
такую кислую, что у меня до сих пор оскомина.
— Я уж лучше и жаловаться не буду. Честно говоря, я чуть не надел
Кольцо Бильбо: так и хотелось исчезнуть.
— Не надел и молодец! — сказал Гэндальф. — По осторожнее с Кольцом,
Фродо. Я из-за него и вернулся: сказать тебе пару слов.
— А в чем дело?
— Что ты про него знаешь?
— То, что Бильбо рассказывал, всю историю — как он его нашел, и как оно
ему пригодилось.
— И какую же историю он тебе рассказывал? — поинтересовался маг.
— Нет, не ту , которую гномам и которая записана у него в книге, —
ответил Фродо. — Он рассказал мне все по правде — почти сразу, как я сюда
переехал. Раз ты у него дознался, то чтоб и я знал. Пусть у нас все будет
начистоту, Фродо, — сказал он, — только уж ты помалкивай. Теперь-то оно все
равно мое.
— Еще того интереснее, — заметил Гэндальф. -Ну и как тебе это нравится?
— Ты насчет выдумки про подарочек? Да бестолковая и нелепая выдумка.
А главное, очень уж не похоже на Бильбо: я, помню, здорово удивлялся.
— Я тоже. Но владельцы волшебных сокровищ рано или поздно становятся на
себя не похожими. Вот и ты будь поосмотрительнее. Это Кольцо не для того
сделано, чтоб ты исчезал, когда тебе удобно, у него могут быть и другие
свойства.
— Что-то непонятно, -сказал Фродо.
— Да и мне не совсем понятно, — признался маг. — Кольцо это
заинтересовало меня по-настоящему только вчера вечером. Ты не волнуйся, я
