Дарение в направлении единообразия экспериментах: «ayтокинетические» исследования шерифа и парадигма эша

Мы начнем наше обсуждение с серии экспериментов, дающих наиболее известные и, возможно, наиболее убедительные лабораторные примеры феноменов группового влияния и конформности, — знаменитых экспериментов Соломона Эша (S. Asch). По иронии судьбы именно эти эксперименты стали впоследствии приводиться в качестве, возможно, наиболее убедительной демонстрации подчинения индивида диктату группы, хотя Эш (по крайней мере изначально) стремился показать прямо противоположное. В частности, Эш хотел внести ясность в то, что он считал неверными представлениями, порожденными остроумно спланированной и плодотворной серией экспериментов, предпринятых несколькими годами ранее неортодоксальным молодым психологом по имени Музафер Шериф (М. Sherif), эмигрировавшим незадолго до этого в Соединенные Штаты Америки из Турции.

Парадигма «аутокинетического эффекта» Шерифа.Эксперименты Шерифа (Sherif, 1937) были разработаны для иллюстрации развития и устойчивости групповых норм. Его испытуемые, полагающие, что они являются участниками весьма эзотерического психофизического опыта, помещались в полностью затемненную комнату, в которую проникал тонкий луч света, проецируемый на экран перед ними. (При этом они не могли с уверенностью оценить расстояние до светового пятна; в сущности, они не могли даже отдавать себе отчета о размерах помещения, в котором находились. Отсутствие какой-либо объективной «системы Координат» было, по существу, важнейшим требованием демонстрации описываемого эффекта.) После нескольких мгновений, в течение которых испытуемые смотрели прямо на световое пятно, они внезапно начинали видеть, как оно «движется», а затем исчезает. Вскоре после этого появлялось новое световое пятно, которое тоже начинало «двигаться» и таким же образом исчезало. Данная последовательность повторялась в ходе огромного числа аналогичных «испытаний». В реальности, однако, неподвижное световое пятно только казалось движущимся, поскольку его перемещение было иллюзией восприятия, именуемой «аутокинетическим эффектом».

Шериф поставил своим испытуемым простую задачу. В ходе каждого испытания они должны были оценивать, насколько далеко переместится световое пятно. Если задание выполнялось испытуемыми в одиночестве, то даваемые ими оценки значительно отличались друг от друга (в диапазоне от одного дюйма до нескольких футов) и по крайней мере сначала не были стабильными на протяжении последовательно проводимых испытаний. Однако когда испытуемые выполняли то же задание, находясь в парах или в группах по три человека, результат был полностью отличным от полученного первоначально. Оценки испытуемых неизменно начинали влиять друг на друга, в результате чего быстро формировалась групповая норма. Более того, в то время как различные группы сходились на полностью отличных друг от друга нормах, участники каждого отдельно взятого дуэта или трио с большой неохотой предлагали оценки, существенно отклоняющиеся от стандарта их индивидуальных групп. За неимением какого-либо объективного основания для оценки адекватности индивидуального суждения члены групп подменяли его социальным основанием.

В ходе одного из экспериментов Шериф ввел в группу своего сообщника — прием, о котором ни один из испытуемых не мог даже подозревать в те невинные времена, когда эксперименты с заведомым обманом участников были практически неизвестны. Этот сообщник, участвуя в эксперименте вместе с другим ничего не подозревающим испытуемым, давал оценки, которые постоянно были либо значительно выше, либо значительно ниже тех, которые обычно давали остальные испытуемые, вынужденные Формировать свои суждения самостоятельно.

Полученный результат, а именно то, что второй участник эксперимента быстро принимал завышенную или заниженную норму сообщника, показывает, что социальные нормы развивались вовсе не из взаимно согласующихся взглядов благонамеренных, но неуверенных «искателей истины». Напротив, они были навязаны индивидом, не обладающим ни принуждающей властью, ни особыми правами в отношении обоснованности или правомочности своих суждений, а всего лишь желающим быть последовательным и непреклонным перед лицом неуверенности остальных.

Дополнительные результаты, сообщенные Шерифом и последующими исследователями, придали этому открытию большую определенность. Будучи однажды сформированными, нормы в отношении аутокинетического эффекта с готовностью принимаются, независимо от того, были они навязаны сообщниками экспериментатора или сформированы путем согласования внутри группы. Испытуемые придерживались этих норм даже в отсутствие своих партнеров, которые могли бы засвидетельствовать правильность их суждений (одобрив или не одобрив их). Эти нормы оставались для них истинными даже год спустя (Rohrer, Baron, Hoffman Swinder, 1954)! Испытуемые сохраняли верность «старым» нормам, даже оказываясь участниками новых групп, составленных из равных по внутри групповому статусу людей, предлагавших суждения, существенно расходящиеся с этими нормами.

В действительности, как показали Джэйкобс и Кэмпбелл (Jacobs Campbell, 1961) много лет спустя, аутокинетические нормы могут с готовностью передаваться даже от одного «поколения» испытуемых к другому. В проведенном ими исследовании после каждой серии испытаний в группу вводился новый, ни о чем не осведомленный участник, в то время как один из старых участников удалялся. Вследствие этого очень скоро все участники группы оказывались новичками в экспериментальной ситуации. Тем не менее все они продолжали твердо придерживаться групповой нормы, дошедшей до них через несколько поколений испытуемых, И все это по прошествии значительного времени, с тех пор как сообщник, первым навязавший эту норму, уже сошел со сцены!

Однако скрытое послание Шерифа заключалось не просто в том, что перед лицом неопределенности или двусмысленности люди придают вес суждениям окружающих. Шериф шел гораздо дальше, утверждая, что наши самые фундаментальные впечатления и суждения о мире обусловливаются и диктуются социальным окружением. И именно это радикальное положение первоначально стремился оспорить Соломон Эш, в течение долгого времени изучавший процессы человеческого восприятия, с одной стороны влияния социума на личность — с другой (Asch, 1940).

С этой целью он заменил «аутокинетическую» парадигму собственной экспериментальной методикой, носящей теперь его имя (Asch, 1951, 1952, 1955, 1956).

Парадигма Эша. Испытуемым Эша так же, как и испытуемым Щерифа, когда они приходили в лабораторию, сообщали, что они будут принимать участие в эксперименте на зрительное восприятие. Будучи разбитыми на группы численностью от семи до девяти человек, испытуемые должны были подвергнуться ряду экспериментов, в ходе которых от них требовалось определить, какая из трех показанных им для сравнения линий соответствовала по длине так называемой стандартной линии. Все отвечали по очереди. Однако, как это теперь знает каждый студент, прослушавший курс введения в психологию, только один из участников — тот, который должен был отвечать последним в ходе каждого испытания, не подозревал подвоха. Все остальные были сообщниками экспериментатора, и их суждения следовали заранее подготовленному сценарию.

В самом начале эксперимента участникам сообщалось, что по его условиям они не должны общаться между собой и обязаны формировать свои суждения независимо друг от друга. Однако сначала ни эти указания, ни другие детали процесса не казались испытуемому особенно важными, так как суждения, которые требовалось сформировать, представлялись до такой степени простыми, что первые три испытания участники находили скучными и довольно бессмысленными. И это неудивительно, поскольку все девять участников, высказываясь по порядку, повторяли заведомо правильный ответ.

Затем, в ходе четвертого задания, испытуемый неожиданно обнаруживал, что происходит нечто странное. Несмотря на то, что это испытание было не сложнее предыдущих, первый из Участников без колебаний и нерешительности давал явно неверный ответ. Вместо того чтобы правильно соотнести стандартную линию длиной в 1,5 дюйма с равной ей по длине линией, данной Для сравнения, первый участник останавливал свой выбор на линии длиной всего 0,5 дюйма. (Остававшаяся для выбора линия имела 2 дюйма в длину.) Слыша это, подлинные испытуемые неизменно широко раскрывали глаза от удивления и пытались заново удостовериться в том, что ответ данного участника действительно безоснователен, а зачастую они начинали нервно хихикать или каким-либо иным образом выражать недоумение по поводу глупости партнера. Однако очень скоро это ощущение недоверия и неудобства обострялось, и по мере того как остальные члены группы, следуя сценарию, повторяли тот же самый неверный ответ, оно приобретало новое качество. Наконец, наступала очередь отвечать и для единственного настоящего испытуемого, который должен был, таким образом, решить: присоединиться ли к единодушному большинству или остаться при своем мнении.

До окончания эксперимента в рамках серии из 10—15 испытаний должно было быть проведено (в зависимости от плана каждого конкретного исследования) от 5 до 12 подобных «критических» тестов на конформность. Каждый из критических тестов ставил испытуемого перед одной и той же дилеммой: выразить свое согласие с мнением других и тем самым отвергнуть свидетельства своих органов чувств либо сохранить свою независимость перед лицом единодушного и кажущегося уверенным большинства.

Первоначально Эш ожидал, что подавляющее большинство его испытуемых проявят смелость в отстаивании своих убеждений (или по крайней мере уверенность в адекватности своего чувственного восприятия), оставаясь независимыми перед лицом единодушного большинства. Однако данное ожидание оказалось необоснованным. Несмотря на простой и конкретный характер задачи формирования суждения на основании чувственного восприятия, испытуемые обычно демонстрировали очевидные признаки внутреннего конфликта и дискомфорта, достаточно часто проявляя конформность. На самом деле в любом из поставленных экспериментов от 50 до 80% испытуемых (конкретное процентное значение колеблется от исследования к исследованию) по крайней мере один раз примыкали к заблуждающемуся большинству. В целом проявление конформности было отмечено в одной трети от числа всех критических тестов.

В ходе дальнейших исследований Эш довольно скоро установил два важных факта. Во-первых, в данной экспериментальной парадигме численность единодушного большинства не обязательно должна быть особенно большой. И в самом деле, Эш нашел, что показатели конформности существенным образом не уменьшаются при сокращении числа сообщников с восьми до трех или четырех. (В свете результатов, полученных ранее Шерифом, следует заметить, что при обследовании по методике Эша группы, состоявшей из испытуемого и двух сообщников, зафиксированный уровень конформности был относительно низок; при наличии единственного сообщника не отмечалось, по существу, никакихпризнаков социального влияния.).

Во-вторых, заблуждающееся большинство обязательно должно быть единодушным. Когда к настоящему испытуемому подсаживали по одному так называемому союзнику, т.е. сообщнику экспериментатора, который тоже сохранял независимость суждений, процент испытуемых, проявлявших конформность, равно как и частота проявления конформности, резко снижался. И это происходило даже в тех случаях, когда испытуемый и его союзник противостояли давлению семи или восьми человек, высказывавших иное мнение.

Сам Эш, хотя и был сначала удивлен, однако так и не поддался искушению сделать вывод, что суждения об основных аспектах восприятия физической реальности могут быть навязаны социально. Отстаивая свою точку зрения, Эш указывал, что по самым грубым оценкам одна треть его испытуемых не проявляла конформности никогда, а еще одна треть чаще противостояла единодушному большинству, чем уступала его давлению. Еще более важным представляется то, что, пользуясь данными интервью, проведенных по завершению экспериментов с целью подтверждения полученных результатов, Эш пришел к выводу о том, что когда испытуемые проявляли конформность перед лицом социального давления, это происходило вовсе не по причине изменения их непосредственных восприятий. Напротив, испытуемые проявляли конформность вопреки тому, что они реально воспринимали. Они либо считали данные собственного восприятия почему-то ошибочными (а данные восприятия представителей единодушного большинства — верными), либо просто не желали выглядеть «отщепенцами», даже будучи вполне уверенными в ошибочности мнения большинства.

И хотя интерпретации Эша были убедительны, а исследования, предпринятые им вслед за этим, многое прояснили, воображением современников Эша завладел его основной эмпирический результат — готовность столь многих людей скорее отвергнуть недвусмысленные свидетельства собственных органов чувств, чем остаться в одиночестве, противостоя группе. И именно этот Факт продолжает поражать нас сегодня.

Социальные психологи 50-х годов поспешили соотнести открытия Эща с событиями в реальном мире. Страна переживала казалось, беспрецедентной политической и социальной ортодоксии: эпоху маккартизма и клятв в лояльности, эпоху социально однородных, заселенных консервативными обывателями пригородов и косной корпоративной культуры. Немногие могли бы тогда почувствовать приближение периода конфликтов и социального противостояния, наступившего одновременно с возникновением движения «За гражданские права» в начале 60-х годов и достигшего своей кульминации в протестах по поводу участия Америки во вьетнамской войне. Социальные критики 50-х годов сетовали на относительную малочисленность диссидентов и высокую цену, которую им приходилось платить за свое несогласие с общим мнением. Они оплакивали утрату духа независимости и сурового индивидуализма, до этого представлявшего собой, как они полагали, отличительную черту американского общества. Они прямо-таки поносили проявляемые как на работе, так и в быту мягкость и корректность «человека в сером фланелевом костюме», возвращающегося каждый вечер домой к своему тщательно вычищенному, правильно мыслящему и потребительски настроенному выводку. Подобным критикам эксперимент Эша казался поучительной историей, предостерегающей против опасностей, кроющихся в психическом давлении со стороны однородной массы.

В кругах же социальных психологов, особенно в среде последователей К. Левина, которые уже тогда приступили к исследованию принципов групповой динамики и социального влияния, эксперименты Эша были использованы как аргументы в пользу тезиса о силе «давления в направлении единообразия». Даже в ситуации, созданной Эшем, в которой простота и объективность задачи и отсутствие у группы поощрительных и карательных полномочий должны были бы способствовать минимизации давления в сторону конформности — проявления последней могли быть очень существенными. Поэтому — рассуждали они — возможно ли не ожидать проявления еще большей конформности в ежедневно возникающих ситуациях, когда гораздо более спорные вопросы обсуждаются в группах, участники которых имеют все основания уважать чужое мнение и опасаться критики друг друга?

Подобно всем классическим экспериментам, бросающим вызов нашим интуитивным ожиданиям и предвзятым представлениям, эксперименты Эша порождают вопросы о возможности обобщения и практическом смысле их результатов. Являются ли полученные Эшем данные всего лишь артефактом, созданным в условиях социально-психологической лаборатории и не имеют отношения к тому, как социальное влияние проявляется в реальном мире? А если даже это и не так, то что реально можно извлечь из этих результатов для целей объяснения, предсказания и управления человеческим поведением?

То, что основные открытия Эша не являются всего лишь занимательным артефактом, полученным в тепличных условиях лаборатории, было установлено уже давно. Благодаря Стэнли Мил-грэму (S. Milgram) (собственный классический эксперимент которого будет детально рассмотрен далее) мы знаем, что массовые явления, продемонстрированные Эшем, не зависят от того факта, что в качестве испытуемых Эш использовал студентов колледжей, или даже от того, что они знали о своем участии в психологическом эксперименте.

Милгрэм (Milgram, 1961) исследовал реакции взрослых испытуемых, которые полагали, что были привлечены к исследованию с целью испытания новой системы сигнализации для реактивных авиалайнеров. В этом контексте от испытуемого требовалось сопоставить эталонный звуковой сигнал с рядом других сигналов, данных для сравнения. В ходе нескольких критических испытаний субъект оказывался перед перспективой выбора между проявлением конформности и независимым суждением, которое он всегда должен был высказывать последним, после остальных испытуемых (являвшихся, конечно же, сообщниками экспериментатора), а они в свою очередь соответствующим эталонному сигналу считали сигнал, казавшийся явно более высоким или более низким по тону. Как и в более раннем эксперименте Эша, основным открытием данного исследования явился высокий уровень конформности по отношению к заблуждающемуся большинству. Таким образом, полученный Милгрэмом результат должен был заставить умолкнуть любых скептиков, которые могли бы настаивать на неприменимости открытий Эша к неэкспериментальным жизненным ситуациям, находясь в которых оценивающие субъекты уверены, что их неправильные ответы могут иметь определенные последствия.

Все же вопрос о более широком теоретическом значении Эша более сложен. Все мы, конечно, знаем, что эффект массовой конформности может быть достигнут и путем использования многих других видов стимулов, включая математические задачи, вопросы на общую эрудицию, а также суждения общественно-политического характера (Crutchfield, 1955). И в самом деле, исследования, предпринятые вслед за оригинальными экспериментами Эша, все более и более сдвигались от использования простых объективных стимулов в сторону проблем требующих субъективной интерпретации и выражения субъективного мнения. Это происходило потому, что подобные суждения казались в большей степени относящимися к конформности, проявляемой людьми в повседневной практике, потому что соответствующие исследования были более просты для выполнения и с большей вероятностью могли способствовать частому проявлению конформности, а также потому, что они в меньшей степени выставляли испытуемых в невыгодном свете. Указанные исследования вновь и вновь демонстрировали, что случайным образом составленные группы, даже не имеющие возможности в течение долгого времени вознаграждать своих членов за лояльность и карать их за несогласие, могут оказывать на них мощное давление в сторону конформности.

Вместе с тем простота демонстрации феномена массовой конформности не должна подталкивать нас к тому, чтобы на основании обнаруженной Эшем закономерности делать выводы о том, что люди — не более чем стадо овец и что они в силу своих личностных диспозиций более склонны присоединяться к хору большинства, чем позволять себе высказывать собственные замечания, диссонирующие с этим хором. Хотя подобное воззрение и было более или менее общепринятым во времена Эша, однако согласившись с ним, мы впали бы в фундаментальную ошибку атрибуции, которую сами подвергаем критическому рассмотрению на протяжении данной книги.

Для того чтобы опровергнуть заключение, что «люди — это стадо овец», нам необходимо, подобно самому Эшу, просто напомнить читателям, что большая часть его испытуемых в большинстве случаев конформности не проявляла. Мы должны также отметить то, насколько резко снижался уровень конформности в созданной Эшем ситуации, когда большинство — даже значительное большинство — переставало быть единодушным. На основании этих результатов можно предположить, что люди часто бывают весьма расположены к тому, чтобы выражать взгляды меньшинства. Самое худшее, что можно заключить из экспериментов Эша — это то, что людям трудно выразить несогласие с группой, когда у них нет союзников, поступающих так же. Однако для доказательства того, что люди могут противостоять и противостоят давлению в сторону конформности, нам вовсе не нужно апеллировать к открытиям, сделанным в лаборатории. Все мы можем привести примеры случаев, в которых мы сами или другие знакомые нам люди охотно высказывали свое несогласие. В действительности, такое могло происходить даже при обстоятельствах, когда (по крайней мере на первый взгляд) возможная цена за подобное несогласие казалась значительно более высокой, чем цена, ожидаемая потенциальными «отщепенцами» в ситуации, сконструированной Эшем.

Вопрос о том, когда и почему люди готовы действовать вразрез с общим мнением, был рассмотрен Россом, Бирбрауэром и Хоффманом (Ross, Bierbrauer Hoffman, 1976), которые проанализировали созданную Эшем ситуацию с точки зрения причинных атрибуций, формировавшихся у ее участников. Росс и его соавторы утверждали, что в сущности люди, вынужденные выбирать между конформностью и несогласием, почти всегда в состоянии назвать причины отличия их взглядов. Они могут указать на различия в целях, побудительных мотивах, имеющейся информации или предварительных предположениях — различия, которые с точки зрения разумного человека могут служить причиной для выражения несогласия, равно как и оправдывать его.

В отличие от этого сконструированная Эшем ситуация была уникальна тем, что не оставляла потенциальным диссидентам никакой возможности для объяснения явно ошибочных, но единодушный суждений партнеров. Верное суждение представлялось испытуемым столь очевидным, что только дураки или сумасшедшие могли бы заблуждаться. Поэтому они имели все основания предполагать, что правильный ответ казался настолько же очевидным и остальным. В соответствии с этим, проявляя несогласие, они подвергались риску показаться некомпетентными или Даже несколько невменяемыми. В лучшем случае их несогласие обещало быть настолько же непонятным для остальных, насколько суждения остальных представлялись непонятными для них самих. Несогласие потенциальных диссидентов представляло бы собой, по сути, вызов коллективной компетентности других участников, отважиться на который человеку особенно трудно, когда его собственная способность к осмыслению мира поставлена под сомнение.

В целях проверки данного атрибутивного анализа Росс и его коллеги воссоздали версию ситуации Эша, в которой испытуемые выносили простые суждения об относительной продолжительности двух звуковых сигналов. Они показали, что испытуемые проявляли гораздо большую готовность к несогласию в критических испытаниях (где они сталкивались с единодушно неверным мнением группы), если были предусмотрены различные варианты последствий ошибочного суждения. Испытуемые знали, что в ходе критических испытаний кажущиеся неверными суждения, если они будут правильными, принесут тому, кто их высказал, большую выгоду, в то время как выгода от очевидно верных суждений будет совсем незначительной. В этой ситуации наблюдалось существенное снижение уровня конформности. Росс и его коллеги утверждали, что это происходило потому, что введение в ходе критических испытаний асимметричной матрицы вознаграждения обеспечило явному несогласию приемлемое объяснение. Испытуемый мог рассудить, что «именно их, а не мое суждение подверглось искажению ввиду обещания высокого вознаграждения» либо даже «они, очевидно, решили, что стоит рискнуть, а я — нет». Иными словами, введение асимметричной матрицы устранило из ситуации Эша наиболее характерную и мощную по воздействию особенность — отсутствие у наивных испытуемых какого-либо приемлемого способа объясняющего очевидное расхождение в данных чувственного восприятия.

Размышление над значением исследований Эша и выявление факторов, влияющих на конформность, остается по-прежнему актуальным и интересным занятием даже для тех психологов, которые уже давно знакомы с этой его работой. Но, независимо от интерпретаций его открытий, предпочитаемых разными психологами, все они сходятся в том, что исследование Эша представляет собой одну из наиболее изумительных демонстраций замечательной способности ситуаций извлекать на поверхность поведение, относительно которого большинство из нас уверены, что они никогда к нему не прибегнут, а именно: к публичному выражению согласия с чужими взглядами, которые резко расходятся с нашими собственными. Беннингтонские исследования.

Следующая классическая серия исследований социального влияния уводит нас за пределы лаборатории, прочь от нюансов экспериментальных парадигм к знакомой всем проблеме политических убеждений. Как известно, изменить чьи-либо политические взгляды чрезвычайно трудно. Конечно, пропагандистские кампании предпринимаемые средствами массовой информации, когда достигают успеха. Но этот успех чрезвычайно редко бывает достигнут либо вообще никогда не достигается за счет изменения фундаментальных политических взглядов избирателей. Подобные кампании могут успешно продемонстрировать личные достоинства кандидата, его способность к лидерству или сопереживанию людям либо (пользуясь менее благовидными средствами) поставить под сомнение репутацию оппонента.

Однако факт остается фактом: предвыборные кампании редко служат причиной реального перехода избирателей из одного политического лагеря в другой. Даже наиболее искусно составленные риторические обращения редко бывают в состоянии убедить консерваторов голосовать за кандидатов либералов, поддерживать инициативы, которые кажутся консерваторам либеральными, или наоборот. Еще менее они способны убедить избирателей изменить базовой идеологии, которую они исповедуют. На самом деле, в ходе наиболее успешных политических кампаний не предпринимается даже попытка повлиять на политические взгляды электората. Вместо этого ведется борьба за голоса так называемых колеблющихся, после чего усилия сосредоточиваются на выявлении единомышленников и на обеспечении их явки на избирательные участки для подачи голосов в день выборов.

Вопреки приведенным выше соображениям политической мудрости, подкрепленным результатами многих экспериментальных исследований стабильности избирательных привычек (например, Berelson, Lazarsfeld McPhee, 1954; Hyman Sheatsley, 1947), а также исследований более общего характера, посвященных неудавшимся кампаниям, направленным на изменение социальных и политических аттитюдов с помощью средств массовой информации (например, McGuire, 1986; Roberts Maccoby, 1985), мы приглашаем читателей обратиться к результатам знаменитого Беннингтонского исследования, предпринятого Тео-Дором Нькжомбом в конце 30-х годов (Newcomb, 1943).

Основные открытия, сделанные в ходе данного исследования, могут быть обобщены довольно просто. В период с 1935 по 1939 г. в Беннингтонский колледж поступали молодые женщины принадлежавшие преимущественно к семьям, относящимся к верхнему сегменту среднего класса. Все они разделяли в целом консервативные республиканские политические взгляды и избирательные предпочтения своих родителей. Через пару лет, после того как студентки попадали под влияние университетской среды Беннингтона, их взгляды и предпочтения смещались далеко влево по сравнению со взглядами, которых придерживались члены их семей и большинство других американцев, принадлежавших к одному с ними социальному слою.

Результаты выборочного опроса, проведенного в студенческом городке накануне президентских выборов 1936 г., особенно убедительно свидетельствовали о происшедших изменениях. В тот год: кампания за переизбрание на второй срок президента-демократа Ф. Рузвельта натолкнулась на сопротивление со стороны как республиканцев, критиковавших его шаги в рамках либеральной политики «нового курса», так и кандидатов от социалистов и коммунистов, которые пользовались существенным успехом, убеждая измотанных великой депрессией американцев в необходимости еще более радикальных перемен. Среди студенток Беннингтона первого года обучения, прибывших в студенческий городок во время выборов, более 60% поддерживали республиканца Лэндона, в то время как правящего демократического президента Рузвельта поддерживали менее 30%. Менее 10% студенток поддерживали социалиста Томаса либо коммуниста Браудера. Данное процентное распределение избирательных предпочтений студенток (даже несмотря на неожиданную поддержку, оказанную частью из них двум радикальным кандидатам) отражало предпочтения их состоятельных родителей и других представителей социального слоя, к которому они принадлежали. Среди второкурсниц, находившихся к тому времени в Беннингтоне чуть более года, сдвиг влево был уже вполне очевиден. Лэндон и Рузвельт пользовались у них поддержкой в равной степени (по 43% каждый), а два радикальных кандидата делили между собой оставшиеся 14%. Среди студенток старших курсов сдвиг влево был еще более впечатляющим. Лишь 15я из них поддерживали Лэндона (правого кандидата, которому отдавали предпочтение несомненное большинство их родителей), около 54% поддерживали Рузвельта и более чем 30% студенток предпочитали одного из двух радикалов.

Данное процентное распределение наряду с другими данные собранными Ньюкомбом в течение четырех лет исследований иллюстрирует тот факт, что социальная ситуация может порождать фундаментальное смещение основных политических предпочтений большого числа людей — изменение такого рода, которое вряд ли может быть вызвано к жизни политическими печами, газетными статьями или публичными дебатами. Более того, весьма примечательно, что эти изменения происходят несмотря на противостоящие им семейные аттитюды и ценности, а также на некоторого рода «объективные» факторы, имеющие отношение к личной экономической заинтересованности и классовым интересам, на которые столь сильно акцентируют внимание ученые марксистской ориентации.

Но наиболее примечательным из всего этого выглядит, пожалуй, то, до какой степени в течение еще долгого времени после окончания Беннингтона политические предпочтения «новообращенных» продолжали оставаться либеральными. Более чем 20 лет спустя, на выборах 1960 г., когда демократ Джон Кеннеди получил на Северо-Востоке в целом весьма ограниченную поддержку со стороны благополучных людей, окончивших колледж и принадлежащих протестантскому вероисповеданию {по весьма щедрой оценке Ньюкомба, не более 30%), за него голосовали приблизительно 60% тех, кто окончил в 1935-1939 гг. Беннингтон! Когда же их попросили охарактеризовать свои политические взгляды, более 65% бывших студентов Беннингтона проявили себя как «либералы» или «левые центристы», отвечая на большинство вопросов, в то время как лишь 16% из них охарактеризовали себя как «консерваторов» (остальные говорили о себе как о «стоящих на перепутье»). Короче говоря, предпочтение, отдаваемое ими тем или иным политическим блокам, продолжало отражать влияние беннингтонских референтных групп (Newcomb, Koenig, Flacks Warwick, 1967).

Открытия Ньюкомба позволили ему предложить всеобщему вниманию ряд важных наблюдений относительно социальной среды Беннингтона и проверить несколько конкретных гипотез о природе социального влияния. Из его исследований мы узнаем, что Беннингтон 30~х годов являлся сообществом, тесно спаянным внутренне, самодостаточным и изолированным от окружающей социальной среды во многих важных отношениях. Его профессора были молоды, динамичны, политически либеральны стремились к развитию социального самосознания привилегированных молодых женщин, с которыми они общались как в пределах, так и вне учебных аудиторий, и к их вовлечению в социальную жизнь. Корпоративный дух был достаточно силен, имелись очевидные признаки группового давления в направлении единообразия, в особенности в сторону принятых в Беннингтоне норм либерализма и социальной активности.

Ньюкомб показал, что по сравнению с их консервативными подругами политически активные, либеральные студентки имели больше шансов завести дружеские отношения, а также быть избранными на должности, дававшие право на лидерство и социальное признание. Либералы образовали нечто вроде внутренней группы, чья деятельность вела к изменениям в студенческом коллективе, представлявшем собой в некоторых отношениях вполне сформировавшееся общественное движение. Для многих, возможно, даже для большинства вновь поступающих студенток, «однокашники» по Беннингтону становились первой по значимости референтной группой, принятия и одобрения со стороны которой они горячо добивались и ценности которой усваивали. Для новичков, составлявших меньшинство, все было иначе; они старались держаться в стороне и не изменять своим аттитюдам. Возможно (как предполагает Ньюкомб), это происходило потому, что они оставались привязанными к собственным родительским семьям и оберегали себя таким образом от возможных конфликтов и неодобрения.

В своем анализе Ньюкомб делает сильный акцент на адаптивной социальной функции процесса изменения студентками своих политических убеждений. Иными словами, он отмечает связь между принятием ими либеральных или радикальных убеждений и желанием получить одобрение со стороны окружающих. Возможно, в этом анализе, как отмечали позднее Эш (Asch, 1952) и другие авторы, слишком мало внимания было уделено когнитивным аспектам, так как студенты Беннингтона, несомненно, размышляли и обсуждали важнейшие события, происходившие в окружавшем их мире, такие, как борьба Америки с Великой депрессией и консолидация сил германских нацистов для подготовки войны в Европе. Остается до конца неясным, каким образом какая бы то ни было система политических взглядов могла быть столь успешно навязана социальной группой и лидерами, внушающими определенное мнение. Но по крайней мере понятно, что социальная ситуация в Беннингтоне (внутригрупповая сплоченность, относительная изолированность от конкурирующих влияний и, конечно, давление в направлении единообразия подкрепляемое обещанием социального принятия и угрозой отвержения) была необходимым фактором смещения взглядов этих студенток влево. Ибо те же самые мировые события и те же аргументы в пользу необходимости установления большей социальной справедливости и проведения экономической реформы относительно мало влияли на их братьев, сестер и других равных по социальному положению сверстников, испытывавших на себе иное социальное давление в другой социальной обстановке.

Выделение различных факторов, действовавших в беннингтонской и других подобных ей историях, т.е. изучение природы группового давления, вопроса о роли фактора изолированности от социума, а также истоков и смысла внутригрупповой сплоченности, стало основным занятием для психологов 50-х годов. Входе «полевых» исследований (упоминания заслуживают Festinger с соавторами, 1950, а также Siegal Siegal, 1957) и позднее в бесчисленных лабораторных экспериментах (например, Back, 1951; Schachter, 1951) были установлены новые стандарты утонченности и строгости исследований. Психологи продемонстрировали, что могут успешно распутывать и изучать многие сложные социальные процессы, происходящие в групповом контексте.

Однако именно в это время Музафер Шериф был погружен в напряженную работу над серией полевых исследований, ведущих свое происхождение от совершенно другой интеллектуальной традиции. Именно на эти исследования мы и обратим теперь наше внимание.

Документы для договора дарения квартиры — юридическая консультация


Похожие статьи.

Понравилась статья? Поделиться с друзьями: