Динамика мести в случае г-жи а

Случай г-жи А демонстрирует работу фантазии о воображающем и воображаемом, которую я считаю центральной для понимания динамики хронического чувства мести. Фантазия разыгрывается через последовательность отыгрываний переноса и контрпереноса. За весь долгий период терапии я и г-жа А разыгрывали идентификации расщепленной фантазии о воображающем и воображаемом. Я полагаю, что данное расщепление является универсальной для желаний мести и последующих действий, и именно хронический характер данного расщепления позволяет отличить внутренний мир человека с постоянной жаждой мести от того, что испытывает ее временно. Фантазия об инкапсуляции в разуме воображающего родителя (центральная для внутреннего мира г-жи А) является очень распространенной (но не универсальной) в динамике хронической мести. Использование лжи для осуществления плана мести также является довольно частым механизмом, но не повсеместным (Kernberg 1984; Wurmser 2000). В некотором смысле ложь мстителя является примером перемены ролей в истории об инкапсуляции в разуме садистичного родителя: красивая ложь становится садистичным соблазнением, она привлекает родителя/обидчика и заманивает в жестокую фальшивую реальность, где его предадут и бросят.

Более внимательный взгляд на историю г-жи А позволяет увидеть сложный путь устойчивой расщепленной фантазии о воображающем и воображаемом и ее связи с фантазией об инкапсуляции. То, что я рассматривала как основную часть нашей работы (мое внимательное слушание, увлекательные рассказы г-жи А, наше совместное ощущение создания картины ее богатого внутреннего мира), стало разыгрыванием положительной стороны расщепленной фантазии. Я идентифицировалась с воображающим родителем, который хотел знать все детали внутренней жизни г-жи А, но был настроен не эмпатично к некоторым сторонам ее переживаний, в частности, гневу и страху.[1]Г-жа А идентифицировалась с ребенком, который говорил то, что от него ожидают, поддерживал видимость существования связи с родителем, который полностью не понимал его эмоционально.

Во время терапии без моего ведома и думаю, без ведома самой г-жи А, мы вместе разыграли теневую сторону ее расщепленной фантазии. Моя невосприимчивость к некоторым ее чувствам переживалась ею как садизм жестокого воображающего родителя, в результате она была вынуждена чувствовать гнев, ужасающее одиночество, собственную ничтожность и предательство. Мой летний отпуск предоставил г-же А контекст для вписывания и разыгрывания второй стороны фантазии, в которой воображающий родитель и воображаемый ребенок могли ожить в реальности. В своем великолепном мстительном обмане г-жа А наказала меня и заставила пережить то, что чувствовало ее детское Я, поменяв нас местами. Теперь она была воображающим садистичным родителем, а я – воображаемым им ребенком.

Для г-жи А каждая сторона расщепленной фигуры воображающего родителя была связана с разными уровнями – передача своего жизненного опыта и создание истории об этом. Доминирующая позитивная сторона фантазии, в которой я была в роли воображающего родителя, чье внимание к ребенку было постоянным, но избирательным, а г-жа А сообщала что-то только для поддержания связи со мной, стала лингвистическим фоном для разворачивания более сложной истории. Мы обе видели этот языковой план, совместно выстраивали его и играли с ним в терапии, внося свой посильный творческий вклад. На данном этапе создания истории и ее рассказывания я чувствовала, будто знаю г-жу А, а она знает меня. В создаваемой пьесе присутствовал гнев, но он практически никогда не достигал того уровня, чтобы мы разорвали нашу связь совместного выстраивания рассказа, взаимного слушания и знания друг друга.

Полагаю, г-жа А вовлекла меня в свою фантазию при помощи языковых средств, которые вызывали во мне ощущение разворачивания истории и появления ее ярких визуальных образов. Казалось, будто она привлекла мое внимание к яркому экрану с фильмом, в котором изображался яркий и законченный мир. Она сама очень увлеченно участвовала в анализе, никоим образом не меняя дистанцию между нами. Ощущение стабильности укрепило фантазию г-жи А, поскольку мы никак не менялись ролями; я постоянно оставалась воображающим родителем. Мне нравилась работать с г-жой А, а она в ответ наслаждалась ощущением комфорта в кабинете и встраивалась в происходящее, в мою фантазию об идеальном пациенте (Smith 2004), я же в этот момент бессознательно встраивалась в теневую сторону фантазии г-жи А о постоянно внимательном, но эмоционально глухом воображающем родителе. Как писал Wilson (2003), тесная связь между нарциссическими желаниями пациента и аналитика может привести постоянному, неуловимому отыгрыванию между ними.

Г-жа А и я общались и на других уровнях взаимодействия, но мы обе постоянно не обращали на это внимание. Второй уровень коммуникации и образ отщепленного слушателя были направлены на дополнительные переносные фигуры при помощи параллельных процессов, когда я презентовала случай коллегам, они стали этими дополнительными фигурами и почувствовали то, что не видела я.

Вторая деструктивная сторона фантазии о воображающем и воображаемом, которая проявилась во время мести со стороны г-жи А, была связана с более примитивным уровнем коммуникации и более ранней историей. Он пропитан ненавистью и гневом, а основной способ передачи информации – проективная идентификация. Слова используются для пробуждения в другом человеке некоторого переживания, а герои разыгрываемой драмы узнают друг друга по силе этого болезненного ощущения. Для ребенка (который находится в позиции жертвы) подобный опыт переживался как всеохватывающий, уничтожающий его собственное мнение и индивидуальность. Постоянно разыгрываемый сюжет соблазнения и предательства является весьма ригидным и неизменным; единственно возможные изменения в нем – это смена ролей между его героями.

Возможно, для г-жи А стойкое расщепление фигуры воображающего другого защищало одновременно и положительную сторону постоянства фигуры родителя и связанную с ней способность к более высокому уровню само-репрезентации и самовыражения. Моя устойчивая идентификация с воображающим родителем из расщепленной фантазии г-жи А защищала нас обеих от ее детского гнева по отношению к родителям из-за непонимания ее чувств и от текущего гнева на меня за то, что я ее понимаю не до конца. Находясь внутри этой отщепленной положительной стороне фантазии, г-жа А могла использовать наш диалог в качестве платформы для развития и поддержания хорошего ощущения себя, выстраивания своей истории — очень сложной, многогранной и непрерывной.

Кроме этого, фантазия о воображающей паре мать-дитя, которая не могла выдержать некоторые фантазии и чувства, помогала исключать запретное содержание — в частности, но не только, агрессивное содержимое — из создаваемого нами нарратива. Таким образом, отщепление более примитивной агрессивной фантазии о воображающем и воображаемом защищала процесс выстраивания истории на более высоком уровне — в сфере желаемого.

В то же время более примитивную фантазию можно рассматривать, как способ сохранения вторичного смысла и истории. Хотя колесо мести было запущено вполне конкретным событием — моим отпуском, который расценивался ею как поражение на эдипальном и доэдипальном уровнях — дальнейший анализ показал, что гневная сторона фантазии создавалась задолго до этого. Возможно, фантазия г-жи А о том, что я, как и ее мать, садистично уничтожила ее переживание реальности — фантазия, которую она разыграла со мной при помощи манипуляции моим мышлением и восприятием реальности — стала способом выстраивания смысла из хаоса переживаний, которые никто не видел и не слышал (или слышал частично), и ощущаемого ею сильного гнева из-за нанесенной травмы. С этой точки зрения фантазию о злостном садистичном воображающем, инкапсулировавшем ребенка в искаженной реальности, можно рассматривать как способ сохранения связи с воображающим родителем, который переживался как отсутствующий, фрагментированный и потерянный, и в тоже время, как попытку восстановить разорванный смысл и возникающее из-за этого чувство неузнанности и отсутствия связи. Searles (1956) говорит, что защитная функция динамики мести состоит в недопущении переживания опыта потери объекта. Использование фантазии о садистичном воображающем служит способом сохранения связи с примитивным объектом, что также совпадает с описанием Galdston (1987) ненависти как формы создания непрерывности, присущая ранней стадии развития и сохранению постоянства объекта.

Г-жа А поддерживала фантазию об инкапсуляции в моем сознании на обоих уровнях мышления и взаимодействия. Более высокий уровень предполагал мое участие в создании ее истории, понимании всего предоставляемого ею материала, синхронного осознания смысла ассоциаций. В некотором смысле она считала меня своего рода рамкой, идеально подходящей для вышивания ее личной истории. На более примитивном (агрессивном) уровне г-жа А верила в своей фантазии, что это я садистично вписываю ее в мою историю, стирая и уничтожая ее индивидуальность и ценность; когда же мы поменялись с ней ролями, она вписала меня в свою историю ужаса и тревоги и заставила поверить, что моя судьба полностью находится в ее руках.

Фантазия о том, что ее собственный опыт заключен в разуме воображающего родителя выполняла несколько важных функций для г-жи А. Отдав мне роль воображающего инкапсулирующего родителя, г-жа А почувствовала наличие рамки, что она наконец-то надежно размещена в моих мыслях. Описывая случай психотической женщины с зеркалом, Malcolm (1970) говорит н чем-то подобном: зеркало служило ей рамкой, в которой она стабильно видела свое связное Я и отрицала психотическую дезинтеграцию, но при этом оно не давало возможности перейти к другому более высокому уровню трансформации и контейнирования.

В то же время фантазия об инкапсуляции служила границей между разумом воображающего родителя и опытом ребенка. Г-жа А видела меня как родителя, который знал о ней практически все на более примитивном уровне, но не позволял эти переживаниям проникнуть в него. В жизни за пределами кабинета г-жа А идентифицировалась с такой рамкой, непроницаемым воображающим, который одновременно знал и не знал о существовании своей примитивной агрессии. Фантазия об инкапсулирующем воображающем (обе ее стороны) защищают внешнюю оболочку, позволяющую сохранять связь и более смысл на более поверхностном уровне, равно как и защитить воображающего родителя от примитивной ярости, лежащей в основе создания данной фантазии.

Ярость и стыд

Интенсивность желания мстителя стать видимым и заметным для воображающего родителя делает его особенно уязвимым для переживания стыда. Стыд как ощущение никчемности и плохости в глазах других и себя может рассматриваться как болезненный аффект, возникающий из-за создания фантазийной связи с воображающим родителем, который переживается как отсутствующий, холодный или отвергающий. Расщепление между фигурами воображающего и воображаемого, которое является центральным для динамики мести, защищает мстителя от стыда, оберегая фантазию о существовании связи с очень надежным и внимательным слушателем. Данное расщепление также ведет к появлению еще более сложной и ужасной фантазии о незаинтересованном, невнимательном слушателе — прообраз садистичного, поглощающего родителя — и второй более ужасной роли униженного, переживание, которое Lanskyназывает «параноидный стыд».

Оба вида стыда и их взаимосвязь можно увидеть в моих контрпереносных реакциях. Когда я оказалась объектом ее разыгрываемого обмана, то чувствовала переполняющий параноидный стыд, связанный с фантазией о том, как г-жа А публично обвинит меня и назовет никчемной. Вспоминая мои сильные переживания, я понимаю, что в течение долгого времени я отрицала те сигналы, которые позволили бы мне прийти к осознанию наличия более простых, мощных фантазий о параноидном стыде. С большинством других пациентов я тоже переживаю периоды сомнения в своей способности им помочь —иногда они превращаются в болезненные осознания, что у меня не выходит дотягивать до моих же собственных стандартов личности хорошего аналитика. В терапии данной пациентки я заметила, что мои сомнения в себе практически отсутствовали, я отрицала их при помощи ощущения наличия стабильной и плодотворной работы, которое я сейчас связываю с моей идентификацией с отщепленной фигурой более высокого уровня, более позитивный воображающий.[2]

Месть и нарциссизм

Переход г-жи А от фантазии о садистической инкапсуляции внутри разума воображающего к фантазии о том, как она садистически заключает его в своем, можно рассматривать как пример деструктивного или патологического нарциссизма, а описание динамики мести помогает лучше понять данное регрессивное состояние. Rosenfeld (1971) иKernberg (1984) описывают умение нарцисса переключаться в состоянии сильной агрессии, идентифицируясь то со всемогущим хорошим объектом —по Кернбергу патологическим грандиозным Я, — то с властным плохим объектом, в мире которого идеализируются ненависть и власть, а беспомощность и желание любви и зависимости проецируется на объект.

Переключение между двумя сторонами фантазии об инкапсулировании, которое мы наблюдаем в мстителе, предполагает, что переключение от позитивного нарциссизма к деструктивному включает осуществление движения через серию фантазий: в позитивной нарциссической конфигурации фантазия состоит в том, что Я инкапсулирован в идеализированном объекте; при наличии большего количества агрессии преобладает инкапсуляция в разуме садистического воображающего; и под конец происходит переключение в патологический или деструктивный нарциссизм, смена ролей и идентификация Я с садистическим воображающим.

Данная модель также предполагает, что переключение от позитивного нарциссизма к деструктивному происходит у пациентов, у которых расщепленная фантазия о воображающем и воображаемом (присуща нарциссическим пациентам) включает в себя идеализированный объект воображающего родителя, который переживается как инкапсулирующий. С технической точки зрения последовательность перехода от одной стороны фантазии к другой предлагает иной взгляд на терапию деструктивных нарциссических состояний, а именно через интерпретацию фантазии пациента о садистичной инкапсуляции в сознании аналитика и наличии контроля с его стороны.

ХАСМАГОМЕД ХАДЖИМУРАДОВ верный друг 2016г


Похожие статьи.

Понравилась статья? Поделиться с друзьями: