Для политической культуры чрезвычайно значимы механизмы, обеспечивающие ее устойчивость, поддерживающие целостность. Образы прошлого участвуют в интегративных, идентификационных социальных процессах. Эта их функция в рамках политической культуры столь же важна, как адаптивная. Воспоминания об исторических катастрофах привязаны не к объективным историческим фактам, а к конкретным идентичностям,— указывает Х. Вельцер. Действительно, коллективное единство (мы) имеет и негативные, и позитивные составляющие, обнаруживающие себя в прошлом и осмысляемые через него. Проблематика образов прошлого актуализирует понимание категорий идентичность и общность в коммуникативном смысле — как продуктов символического социального взаимодействиях. Управление образами прошлого, работа памяти есть инструмент установления социальных связей, определяющих чувство ассоциации, потребность в принадлежности. Поэтому концепты память, коллективная память не являются чем-то метафизическим и абстрактным. Эти символические проекты, участвуя в процессах конструирования, артикуляции и мобилизации идентичностей, попадают в пространство политики.
Видимо, человеческая потребность в ощущении принадлежности к некоему мы так же неизбывна, как потребность в защите, как формы коллективной жизни’. В моменты опасности, угрожающей индивидуальному и коллективному существованию, в ситуации острого социального дискомфорта она только возрастает. Этим обусловлены процессы формирования сообществ, конструирования идентичностей, а также опыты навязывания коллективизма в качестве универсальной нормы, повсеместной социальной интеграции, организованного уплотнения сети общественных связей.
Конечно, единой универсальной идентичности не существует, как нет и универсальной памяти. Носителем всякой коллективной памяти, — отмечает М. Хальбвакс, — является группа, ограниченная в пространстве и времени. Коллективные воспоминания обеспечивают символические взаимодействие и интеграцию в сообщество. Формирование принадлежности (тождественности), переживание причастности к общему мы вводят в действие механизмы коллективных воспоминаний, требуют материализации общности в памяти, в исторических свидетельствах и авторитетах. То есть, связаны с продуцированием соответствующих информационно-символических (и материальных) практике. При этом прошлое и настоящее вступают в сложные взаимоотношения. Любое общество имеет реальные и символические события прошлого, порядок и образы которого являются ядром коллективной идентичности, определением меры и природы его социальных и культурных изменений. При значительной степени сконструированности прошлого оно, будучи укреплено защитным слоем институтов, нравов и символов, унаследованных нами от предыдущих поколений, во многом формирует наше понимание настоящего.
Принципиальное значение для понимания природы общества имеет характер устройства его большой идентичности: основания и механизмы самоопределения посредством общесоциального мы, способы сопряжения этого мы с множеством малых коллективных мы, в этом обществе представленных, и с каждым отдельным я. Обо всем этом позволяют судить символическая самоинтерпретация общества через прошлое, его попытки выработать некие общие представления о себе и встроить их во временной континуум. Итальянская исследовательница М. Ферретти указывает: Коренное отличие памяти о войне в Советском Союзе, а потом и в России, от памяти на Западе заключается… в том, как выковывается коллективная идентичность и транслируются ценности, поскольку не следует забывать, что каждая конструкция памяти является одновременно и системой трансляции ценностей и идентичности ». Это верно и в отношении других событий, интегрированных в общую память и служащих основой для общесоциального, регионального самоопределения. В конечном счете, сменяющие друг друга самоинтерпретации суть фазы развития образа для себя и образа для других (того, как общество хотело бы видеть себя и быть увиденным другими), в которых отражаются некоторые фундаментальные черты образа себя конкретного социума.
Обратимся к одной из актуальных интерпретаций термина память: это «та совокупность представлений о прошлом, которая в данном обществе, в данный исторический момент становится доминирующей и образует нечто вроде разделяемого большинством здравого смысла. Понимаемая в таком значении, память предстает как один из источников национальной идентичности, то есть того чувства причастности к определенному сообществу, которое, как раз благодаря характерным для него общим местам и мифам, узнает себя в общем прошлом и, следовательно, общем настоящем». То есть речь идет о категории макросоциального масштаба, посредством которой конкретизируется концепция общества (термин Ш. Эйнзенштадта), ее общие мировоззренческие основания. Это целостная смысловая система, {в потенциале) стремящаяся охватить весь социум. В процессе ее представления оказываются задействованы соответствующие (общесоциальные) средства ретрансляции.
Авторитетное прошлое синтезирует в себе образы, по поводу которых в обществе может сложиться консенсус: те, что в состоянии обеспечить согласие, поддержать способность к коммуникации (пусть и символической) даже групп (или культурных подсистем), не принимающих друг друга, находящихся в состоянии скрытого или явного конфликта. Консенсуальное (в этом смысле) прошлое материализует чувство сопричастности через апелляцию к событиям и героям общей истории. Будучи социально затребовано, оно само требует признания от тех, кто интегрируется в данное сообщество. Поэтому играет роль своего рода маркера принадлежности к общему мы и, следовательно, служит размежеванию, обозначению границ, которые отделяют данный коллектив от других, определяют присущие ему типы культурных отношений как внутри, так и вовне его геополитического местопребывания .
В то же время общее прошлое есть ценностное обоснование мы-образа и как бы производная от первообраза базового социального коллектива. В нем проявляются ценностные доминанты, составляющие идеальный план политической культуры. Такое правильное или авторитетное прошлое, апеллирующее к общезначимым ценностям, предрассудкам, мифам, задает рамки политического консенсуса, соотносится с системой норм (предписаний, запретов) данного общества. Именно на базе этого прошлого происходит социализация. Поэтому оно подлежит и подвергается символизации, мифологизации. От такого прошлого — в процессе управления им — добиваются предельной коммуницируемости, высокой энергоемкости (способности привлекать, вовлекать, заряжать — иначе говоря, влиять, удерживать в зоне своего притяжения). Степень его инструментализации изначально очень высока. Формирование и продвижение авторитетного, консенсуального прошлого обязательно связано с деятельностью политических элит, Такое прошлое становится одним из оснований легитимации власти. Посредством общего прошлого элиты выражают приверженность неким единым стандартам. Все это позволяет утверждать: авторитетное прошлое дает возможность судить о типе национальной политической культуры.
В нем ощущается влияние констант, каких-то существенно важных и неизменных элементов политической культуры. Это особенно отчетливо проявляется в переломные, переходные эпохи, связанные с трансформацией культурно-ценностных систем, обновлением влиятельных образов прошлого. В моменты переходов образы прошлого несут двойную нагрузку. В них (в их наборе, соотношении, наполнении, взаимодействии) отражаются те трансформации, которые происходят в обществе. В то же время они нагнетают (или тормозят) изменения, то есть задают вектор и сценарий трансформаций. При этом соответствующие образы прошлого обеспечивают разные варианты транс- формаций: они указывают на тот набор социальных моделей, адресующихся к различным вариациям ценностных ориентаций, в рамках которого осуществляется общественный выбор. Избавляясь от одних образов прошлого, общество указывает на то, каким оно не хочет (и/или неспособно) быть. Образы, присутствующие в публичной сфере, свидетельствуют о том, с чем в данный момент общество стремится (и/или способно) себя ассоциировать.
Сделанный выбор, характер отметенных альтернатив, способ обретения стабильности, преодоления кризиса ориентаций многое говорят об обновляющемся обществе. И здесь существенную роль играет прошлое, обеспечивающее эти процессы. Конструирование, как и разрушение, сообществ, поиск ими новых идентификационных оснований требуют обращения к информационно-символическому, запускают механизмы памяти. Социальное значение прошлого в периоды преобразований существенно возрастает. Обращение к нему становится способом адаптации к переменам, компенсацией за их безумную скорость, непредсказуемость настоящего. Поэтому сама идея стабильности как бы изымается из прошлого и адресует к нему; стабилизация достигается {в том числе) благодаря работе памяти.
Стабилизация усиливает потребность в поддержании социальной целостности, что связано с обретением нового консенсуального прошлого. Заметьте, именно нового, а не принципиально другого. Этот проект, как правило, сопряжен с прежним— каким-то из тех, что уже опробованы в процессе развития. Следовательно, существует определенная преемственность (в основаниях и общих атрибутах) социальной и культурной идентичности.
В ситуациях разлома, а затем собирания идентичности и обеспечивающего ее общего прошлого отчетливее, чем обычно, обнаруживает себя харизматическое и символическое содержание культуры, локализующееся в ее глубинном пласте, который сохраняется при изменениях и определяет их пределы.
