Побег бразильского удава вызвал самое длинное за всё время наказание Гарика. К тому времени, как ему вновь разрешили выходить из его чулана, начались летние каникулы, а Дадлей уже сломал свою новую кинокамеру, разбил свой радиоуправляемый самолёт и, впервые катаясь на своём гоночном мотоцикле, сбил с ног госпожу Фиггу, когда она переходила Бирючиновую аллею на своих костылях.
Гарик был рад, что школа кончилась, но это не спасало от банды Дадлея, которая посещала дом каждый день без исключений. Пронис, Денис, Ма?лколм и Го?рдон все были большими и глупыми, но, поскольку Дадлей был самым большим и самым глупым из них, он стал вожаком. Остальные вполне охотно присоединились к любимому спорту Дадлея: охоте на Гарика.
Поэтому Гарик проводил как можно больше времени вне дома, блуждая по округе и думая о конце каникул, где был тонкий лучик надежды. В сентябре он должен был пойти в среднюю школу, и впервые в жизни он был бы не с Дадлеем. Дадлей получил место в школе, где учился дядя Вернет, «Плавле?ниях». Пронис Поллобз тоже должен был пойти туда. Гарик же отправлялся в лицей «Каменная стена», местную государственную школу. Дадлей считал это очень забавным.
– В «Каменной стене» в первый день засовывают головы новичков в унитаз, – сообщил он Гарику. – Хочешь пойти наверх и попрактиковаться?
– Нет, спасибо, – отозвался Гарик. – В бедный унитаз никогда не засовывали ничего столь же ужасного, как твоя голова – его может стошнить.
Затем он убежал, прежде чем Дадлей понял бы, что он сказал.
Однажды в июле тётя Петуния взяла Дадлея в Лондон, чтобы купить ему форму «Плавлений», оставляя Гарика у госпожи Фигги. Госпожа Фигга была не такой неприятной, как обычно. Выяснилось, что она сломала ногу, перешагивая через одну из своих кошек, и, казалось, она уже не испытывала к ним столь же тёплых чувств, как раньше. Она позволила Гарику посмотреть телевизор и дала ему кусочек шоколадного торта такого вкуса, как будто она хранила его несколько лет. Вечером того же дня Дадлей ходил по гостиной, демонстрируя семье свою новоприобретённую форму. Мальчики «Плавлений» носили малиновые фраки, оранжевые бриджи и соломенные шляпы с плоским верхом, называвшиеся канотье. Ещё они ходили с узловатыми тростями, использовавшимися для избивания друг друга, пока учителя не видят. Предполагалось, что это хорошая подготовка к дальнейшей жизни.
Глядя на Дадлея в его новых бриджах, дядя Вернет лаконично пробасил, что это самый приятный момент в его жизни. Тётя Петуния расплакалась и сказала, что не может поверить, что это её маленький Дадлипусенька, он выглядел таким красивым и взрослым. Гарик не осмеливался раскрыть рот. Он думал, что у него уже могла сломаться пара рёбер из-за его попыток не смеяться.
На следующее утро, когда Гарик направлялся на завтрак, на кухне ощущался ужасный запах. Казалось, он исходил из огромного металлического чана в раковине. Он подошёл посмотреть. Чан был полон чего-то, выглядевшего как грязные тряпки, плавающие в серой воде.
– Что это? – спросил он у тёти Петунии.
Её губы поджались, как всегда, когда он осмеливался задавать вопрос.
– Твоя новая школьная форма, – отозвалась она. Гарик вновь посмотрел на раковину.
– А, – отозвался он. – Я не знал, что она должна быть настолько мокрой.
– Не будь дураком, – огрызнулась тётя Петуния. – Я окрашиваю некоторые из старых вещей Дадлея в серый для тебя. Они будут выглядеть так же, как и у всех, когда я закончу.
Гарик серьёзно сомневался в этом, но решил, что лучше не спорить. Он сел за стол и попытался не думать о том, как он будет выглядеть в свой первый день в лицее «Каменная стена» – вероятно, как будто на нём куски старой слоновьей кожи.
Дадлей и дядя Вернет вошли, оба скривившись из-за запаха новой формы Гарика. Дядя Вернет, как обычно, открыл газету, а Дадлей стучал своей тростью «Плавлений», с которой он везде ходил, по столу.
Они услышали щелчок почтовой щели в двери и звук падения писем на дверной коврик.
– Принеси почту, Дадлей, – произнёс дядя Вернет из-за газеты.
– Заставь Гарика принести её.
– Принеси почту, Гарик.
– Заставь Дадлея принести её.
– Ударь его своей тростью, Дадлей.
Гарик уклонился от трости и отправился за почтой. Три предмета лежали на коврике: открытка от сестры дяди Вернета Марго, отдыхавшей на острове Уайт, коричневый конверт, похожий на счёт, и… письмо Гарику.
Гарик поднял его и уставился на него, а его сердце вздрогнуло, словно бы дёрнули гигантскую резинку. Никто никогда за всю его жизнь не писал ему. Кто стал бы? У него не было друзей, не было других родственников, он не был записан в библиотеку, поэтому ему даже никогда не приходили грубые оповещения о том, что пора вернуть книги. Однако вот оно, письмо, адресованное ему так чётко, что ошибки быть не могло: «Господину Г. Я. Гончарову, графство Сурре?й, Малое Звя?ково, Бирючиновая аллея, 4, чулан под лестницей».
Конверт был толстым и тяжёлым, из желтоватого пергамена, а адрес был написан изумрудными чернилами. Марки не было.
Перевернув конверт дрожащей рукой, Гарик увидел фиолетовую восковую печать с гербом: лев, орёл, барсук и змея окружали большую букву «Р».
– Поторопись, парень! – крикнул дядя Вернет из кухни. – Что ты там делаешь, проверяешь, нет ли в письмах бомб? – он усмехнулся собственной шутке.
Гарик вернулся на кухню, всё ещё вглядываясь в своё письмо. Он передал дяде Вернету счёт и открытку, сел и медленно начал открывать жёлтый конверт. Дядя Вернет разорвал конверт со счётом, презрительно фыркнул и перевернул открытку.
– Марго нехорошо, – сообщил он тёте Петунии. – Съела странного труборога…
– Пап! – внезапно сказал Дадлей. – Пап, Гарик что-то получил!
Гарик как раз доставал своё письмо, которое было написано на таком же тяжёлом пергамене, как и конверт, когда его резко вырвал у него из руки дядя Вернет.
– Это моё! – сказал Гарик, пытаясь вырвать его обратно.
– Кто бы стал тебе писать? – ухмыльнулся дядя Вернет, раскрывая письмо одной рукой и всматриваясь в него. Его лицо приобрело зелёный цвет вместо красного быстрее, чем светофор, и не остановилось на этом, в течение нескольких секунд окрасившись в серовато-белый цвет несвежей овсянки.
– П-П-Петуния! – прохрипел он.
Дадлей попытался схватить письмо, чтобы прочесть его, но дядя Вернет поднял его выше, чем тот мог дотянуться. Тётя Петуния заинтересованно взяла его и прочла первую строку. На секунду показалось, что она вот-вот упадёт в обморок. Она схватилась за горло и издала придушенный хрип.
– Вернет! О боже мой, Вернет!
Они уставились друг на друга, казалось, забыв, что Гарик и Дадлей всё ещё в комнате. Дадлей не привык к тому, чтобы его игнорировали. Он постучал отцу по голове своей тростью «Плавлений».
– Я хочу прочитать письмо, – громко сказал он.
– Я хочу прочитать его, – яростно отозвался Гарик, – поскольку оно моё.
– Вон, оба, – выдавил дядя Вернет, засовывая письмо обратно в конверт. Гарик не пошевелился.
– Я ХОЧУ МОЁ ПИСЬМО! – прокричал он.
– Дай мне посмотреть его! – потребовал Дадлей.
– ВОН! – прорычал дядя Вернет и, схватив Гарика и Дадлея за шиворот, вышвырнул их в гостиную, захлопнув за ними дверь на кухню. Гарик и Дадлей сразу же устроили яростную, но тихую схватку за место у замочной скважины. Дадлей победил, так что Гарик со свисающими с одного уха очками лёг на живот, чтобы подслушивать через щель между дверью и полом.
– Вернет, – говорила тётя Петуния дрожащим голосом, – посмотри на адрес – откуда они могут знать, где он спит? Ты не думаешь, что они следят за домом?
– Следят… шпионят… возможно, преследуют нас, – одичало пробормотал дядя Вернет.
– Но что нам делать, Вернет? Нам написать им? Сказать им, что мы не хотим…
Гарик видел, как сверкающие чёрные ботинки дяди Вернета вышагивают туда-сюда по кухне.
– Нет, – наконец, отозвался он. – Нет, мы проигнорируем его. Если они не получат ответа… да, это лучше всего… мы ничего не будем делать…
– Но…
– Я не потерплю одного из них в доме, Петуния! Разве мы не поклялись, когда брали его, выбить из него эту опасную чепуху?
Вечером того же дня, вернувшись с работы, дядя Вернет совершил кое-что, чего никогда прежде не делал: он посетил Гарика в его чулане.
– Где моё письмо? – спросил Гарик, едва дядя Вернет пролез в дверь. – Кто пишет мне?
– Никто. Оно было адресовано тебе по ошибке, – лаконично отозвался дядя Вернет. – Я сжёг его.
– Это не было ошибкой, – разгневанно отозвался Гарик. – Там был упомянут мой чулан.
– ТИХО! – прокричал дядя Вернет, и пара пауков упала с потолка. Он сделал несколько глубоких вдохов и затем выдавил довольно болезненную улыбку. – Э-э… да, Гарик… насчёт этого чулана. Мы с твоей тётей подумали… ты правда становишься великоват для него… мы думаем, что было бы неплохо, если бы ты переехал во вторую спальню Дадлея.
– Почему? – спросил Гарик.
– Не задавай вопросов! – огрызнулся дядя. – Перенеси это всё наверх, живо.
В доме Дёрзлеев было четыре спальни: одна дяди Вернета и тёти Петунии, одна гостевая (обычно для сестры дяди Вернета, Марго), одна, где Дадлей спал, и одна, где он держал все игрушки и вещи, не помещавшиеся в его первую спальню. Гарику потребовалось лишь один раз пройти наверх, чтобы перенести все свои вещи из чулана в эту комнату. Он сел на кровать и огляделся вокруг. Почти всё там было сломано: месячной давности кинокамера лежала на верхушке маленького танка, которым Дадлей однажды наехал на соседскую собаку; в углу был первый телевизор Дадлея, который он пробил ногой, когда отменили его любимую программу; там же была большая клетка для птиц, где когда-то жил попугай, которого Дадлей обменял в школе на пневматическую винтовку, которая лежала на полке с погнутым концом ствола, поскольку Дадлей сел на него. На других полках было много книг. Они казались единственными нетронутыми предметами в комнате. Снизу доносился голос Дадлея, жалующегося матери: «Я не хочу, чтобы он был там… мне нужна эта комната… заставь его убраться оттуда…» Гарик вздохнул и растянулся на кровати. Вчера он бы отдал всё, чтобы быть здесь. Сегодня он предпочёл бы вернуться в чулан с тем письмом, чем быть здесь без него.
На следующее утро за завтраком все были довольно тихими. Дадлей был в шоке. Он кричал, бил отца тростью, вызывал у себя тошноту, пинал мать и кидал свою черепаху в крышу теплицы, но его комнату ему не вернули. Гарик думал о вчерашнем происшествии и горько жалел, что не открыл письмо в прихожей. Дядя Вернет и тётя Петуния упорно мрачно смотрели друг на друга.
Когда прибыла почта, дядя Вернет, который, казалось, пытался быть добрее к Гарику, заставил Дадлея принести его. Они слышали, как он стучал по разным вещам своей тростью всю дорогу до двери. Затем он закричал: «Здесь ещё одно! «Господину Г. Я. Гончарову… самая маленькая спальня…»
Со сдавленным вскриком дядя Вернет поднялся со стула и побежал в прихожую. Гарик шёл за ним по пятам. Дяде Вернету пришлось завалить Дадлея на землю, чтобы отобрать у него письмо, что осложнялось тем, что Гарик обхватил дядю Вернета сзади за шею. Спустя минуту драки всех со всеми, в которой всех многократно ударили тростью «Плавлений», дядя Вернет выровнялся, хватая ртом воздух и сжимая в руке письмо Гарику.
– Иди в свой чулан… то есть в свою комнату, – прохрипел он Гарику. – Дадлей… уйди. Просто уйди.
Гарик проходил по своей новой комнате круг за кругом. Кто-то знал, что он переехал из своего чулана, и, похоже, знал, что он не получил первое письмо. Это ведь наверняка значило, что они попытаются вновь? И в этот раз он позаботится о том, чтобы у них получилось. У него был план.
На следующее утро починенный будильник прозвонил в шесть утра. Гарик быстро выключил его и тихо оделся. Он не должен был разбудить Дёрзлеев. Он прокрался вниз по лестнице, не включая свет нигде.
Он собирался дождаться почтальона на углу Бирючиновой аллеи и получить письма для дома номер четыре первым. Его сердце стучало как молот, пока он крался сквозь тёмную прихожую в направлении парадной двери…
– А-а-ай!
Гарик подпрыгнул: он наступил на что-то большое и мясистое на дверном коврике, что-то живое! Наверху включился свет, и Гарик с ужасом осознал, что этим большим и мясистым чем-то было лицо его дяди. Дядя Вернет лежал у порога двери в спальном мешке, явно заботясь о том, чтобы Гарик не сделал именно того, что он пытался сделать. Он кричал на Гарика около получаса и затем сказал ему пойти приготовить ему чашку чая. Гарик жалко ретировался на кухню, и ко времени его возвращения почта уже прибыла прямо на колени дяде Вернету. Гарик заметил три письма с адресом, написанным зелёными чернилами.
– Я хочу… – начал он, но дядя Вернет уже разрывал письма на кусочки у него перед глазами.
Дядя Вернет не пошёл на работу в тот день. Он остался дома и заколотил почтовую щель.
– Видишь ли, – объяснил он тёте Петунии сквозь гвозди во рту, – если они не смогут доставить их, они просто сдадутся.
– Я не думаю, что это сработает, Вернет.
– О, умы этих людей работают странным образом, Петуния, они не похожи на нас с тобой, – отозвался дядя Вернет, пытаясь вбить гвоздь куском фруктового торта, который ему только что принесла тётя Петуния.
В пятницу для Гарика пришло не менее двенадцати писем. Поскольку они не могли пройти сквозь почтовую щель, их проталкивали под дверью, просовывали сбоку, а несколько даже протиснули сквозь окошечко в туалете на первом этаже.
Дядя Вернет вновь остался дома. После сожжения всех писем он достал молоток и гвозди и забил проёмы вокруг парадной и чёрной дверей, так что никто не мог выйти. Он напевал себе под нос «На цыпочках через тюльпаны» за работой и подпрыгивал от малейшего шума.
В субботу события начали выходить из-под контроля. Двадцать четыре письма Гарику проникли в дом, завёрнутые и спрятанные внутри каждого из двух дюжин яиц, которые их очень удивлённый молочник передал тёте Петунии через окно гостиной. Пока дядя Вернет яростно обзванивал почту и маслобойню, пытаясь найти, кому пожаловаться, тётя Петуния перемолола письма в миксере.
– Кому вообще настолько нужно поговорить с тобой? – в шоке спросил Дадлей у Гарика.
Утром воскресенья дядя Вернет сел за завтрак, выглядя усталым и слегка больным, но радостным.
– Никакой почты по воскресеньям, – радостно напомнил он им, покрывая вареньем свои газеты, – никаких проклятых писем сегодня…
Что-то со свистом пролетело по дымоходу, пока он говорил, и больно ударило его по затылку. В следующую секунду из камина, словно пули, вылетело писем тридцать-сорок. Дёрзлеи пригнулись, но Гарик подпрыгнул, пытаясь поймать одно из них…
– Вон! ВОН!
Дядя Вернет обхватил Гарика за талию и вышвырнул его в прихожую. Когда тётя Петуния и Дадлей выбежали, прикрывая руками лица, дядя Вернет захлопнул дверь. Они слышали, как письма всё ещё влетают в комнату, отскакивая от стен и пола.
– Достаточно, – сказал дядя Вернет, пытаясь говорить спокойно, но одновременно вытаскивая большие пучки волос из усов. – Я хочу видеть вас всех здесь через пять минут готовыми к отъезду. Мы уезжаем. Просто возьмите немного одежды. Без возражений!
Он выглядел столь опасным без половины усов, что никто не осмелился возражать. Через десять минут они прорвались сквозь заблокированные двери и были в машине, несущейся к шоссе. Дадлей хлюпал носом на заднем сиденье: отец ударил его по голове за задержку, когда он пытался запаковать в свою спортивную сумку телевизор, видеомагнитофон и компьютер.
Они ехали. И ехали. Даже тётя Петуния не осмеливалась спрашивать, куда они направляются. То и дело дядя Вернет совершал резкий поворот и некоторое время ехал в противоположном направлении.
– Стряхнуть их… стряхнуть, – бормотал он всякий раз, когда делал так.
Они не останавливались поесть или попить весь день. К закату Дадлей выл. У него никогда ещё не было такого плохого дня. Он был голоден, он пропустил пять телепрограмм, которые хотел увидеть, и он ещё никогда не проводил столько времени, не взорвав инопланетянина на компьютере.
Наконец, дядя Вернет остановился около мрачно выглядящего отеля на окраине большого города. Дадлей и Гарик разделили комнату с двумя кроватями и влажными заплесневелыми простынями. Дадлей захрапел, а Гарик остался бодрствовать, сидя на подоконнике, глядя на фары проезжающих машин и недоумевая…
На следующий день они позавтракали чёрствыми кукурузными хлопьями и холодными помидорами в банках на тостах. Едва они закончили завтрак, хозяйка отеля подошла к их столу.
– Извините, нет ли среди вас господина Г. Гончарова? У меня на столе около сотни писем.
Она держала письмо так, что они могли прочесть адрес зелёными чернилами: «Господину Г. Гончарову в семнадцатую комнату отеля «С видом на рельсы», Ценноко?кс». Гарик потянулся за письмом, но дядя Вернет отбил его руку. Женщина уставилась на него. «Я возьму их», – сказал дядя Вернет, быстро вставая и выходя за ней из столовой.
– Не лучше ли было бы просто поехать домой, дорогой? – робко предложила тётя Петуния несколько часов спустя, но дядя Вернет, казалось, не слышал её. Никто из них не знал, что именно он ищет. Он завёз их в середину леса, вышел, огляделся, покачал головой, вернулся в машину, и они вновь уехали. То же самое произошло посередине вспаханного поля, на полпути по вантовому мосту и наверху многоэтажной парковки.
– Папа сошёл с ума, не так ли? – глупо спросил Дадлей тётю Петунию в конце этого дня. Дядя Вернет припарковался на побережье, закрыл их всех в машине и исчез.
Начался дождь. Большие капли били по крыше машины. Дадлей распустил сопли.
– Сегодня понедельник, – сообщил он матери. – Сегодня показывают «Великого Умберто». Я хочу остановиться где-то, где есть телевизор.
Понедельник. Это кое-что напомнило Гарику. Если действительно был понедельник, а Дадлею обычно можно было доверять в знании дней недели из-за телевидения – то завтра, во вторник, был одиннадцатый день рождения Гарика. Конечно, его дни рождения никогда не были особенно весёлыми: в прошлом году Дёрзлеи подарили ему вешалку и пару старых носков дяди Вернета. Но всё же не каждый день исполняется одиннадцать лет. Дядя Вернет вернулся, улыбаясь. Он нёс длинный узкий пакет и не ответил тёте Петунии, когда она спросила, что он купил.
– Нашёл идеальное место! – сказал он. – За мной! Все на выход!
Снаружи было очень холодно. Дядя Вернет указал на нечто, похожее на большую скалу в море. На верхушке этой скалы притулилась самая жалкая хижина, какую можно представить. Ясно было одно: телевизора там нет.
– На этот вечер предсказывают бурю! – злорадно сказал дядя Вернет, хлопнув в ладони. – И этот сударь любезно согласился одолжить нам свою лодку!
Беззубый старик иноходью подошёл к ним, указывая с лукавой улыбкой на старую вёсельную лодку, покачивающуюся на серо-стальной воде под ними.
– Я уже взял нам паёк, так что все на борт!
На лодке подмораживало. Ледяные брызги моря и дождь стекали по их шеям, а зябкий ветер обдувал их лица. После, казалось, нескольких часов гребли они достигли скалы, где дядя Вернет, поскальзываясь и съезжая, провёл их в расшатанный дом.
Внутри было ужасно: сильно пахло водорослями, ветер свистел в прорехах в стенах, а камин был влажным и пустым. Там было всего две комнаты.
Пайки дяди Вернета оказались пакетом чипсов на каждого и четырьмя бананами. Он попытался разжечь огонь, но пустые пакеты из-под чипсов только дымились и плавились.
– Могли бы воспользоваться теми письмами сейчас, а? – радостно сказал он.
Он был в очень хорошем настроении. Очевидным образом, он считал, что ни у кого нет шансов добраться до них в бурю, чтобы доставить почту. Гарик был втайне согласен, хотя его это совершенно не радовало.
К наступлению ночи вокруг них разыгралась обещанная буря. Брызги от высоких волн ударяли по стенам лачуги, а резкий ветер заставлял тонкие стёкла дребезжать. Тётя Петуния нашла несколько заплесневелых одеял во второй комнате и постелила Дадлею на потраченном молью диване. Они с дядей Вернетом отправились на шероховатую кровать в другой комнате, а Гарику оставалось найти самую мягкую часть пола и свернуться под самым тонким и самым изодранным одеялом.
Буря бушевала более и более яростно с течением времени. Гарик не мог уснуть. Он вздрогнул и повернулся, пытаясь устроиться поудобнее, булькая животом от голода. Храпы Дадлея заглушались низкими ударами грома, начавшимися около полуночи. Подсвеченные цифры часов Дадлея, свисавших с края дивана на его толстом запястье, сообщали Гарику, что ему исполнится одиннадцать через десять минут. Он лежал и смотрел, как его день рождения приближается с тиканьем, интересуясь, вспомнят ли вообще Дёрзлеи о нём, интересуясь, где теперь был автор писем.
Осталось пять минут. Гарик услышал скрип снаружи. Он надеялся, что крыша не упадёт внутрь, хотя так ему могло бы стать теплее. Осталось четыре минуты. Возможно, дом на Бирючиновой аллее будет настолько полон писем, когда они вернутся, что ему удастся каким-то образом выкрасть одно.
Осталось три минуты. Это море так тяжело шлёпало по скале? И (осталось две минуты) что это был за необычный хруст? Скала осыпалась в море?
Через минуту ему исполнится одиннадцать. Тридцать секунд… двадцать… десять… девять… может быть, ему разбудить Дадлея, просто чтобы досадить… три… два… один…
БУМ.
Вся хижина вздрогнула, и Гарик молниеносно сел ровно, уставившись на дверь. Кто-то был снаружи и стучался внутрь.
