История одного расследования

Один из самых чудесных людей, которых я знаю, это чрезвычайно решительный и общительный еврей по имени Яков Рабинович. Мы с Тиб однажды завтракали с ним за крайним столиком в одном Нью-Йоркском кафе, и вдруг он неожиданно спросил: «Вы слышали о правоверном еврее? А об еврее обращенном?» Мы кивнули на оба вопроса. «Да, но слышали ли вы когда-нибудь о «совершенном» еврее?» Когда мы сказали, что нет, Яков рассказал нам свою историю. Он был раввин, сын раввина, внук раввина и так далее до семнадцатого поколения: сотнями лет Рабиновичи были раввинами, учителями своей веры. Когда несколько лет назад Яков начал убеждаться в истинности христианства, он чувствовал себя изменником столь долгой семейной традиции. «Я собирался стать обращенным евреем», — сказал он нам. — «Как это ужасно звучит. Как если бы кто обратился спиной к своему еврейству. А я гордился тем, что я еврей. Но сейчас я понимаю, что в этом нет противоречия. Я не обращенный еврей, я совершенный еврей, как Петр и как Павел».

А затем Яков рассказал нам о событии, которое привело его к пониманию, что он, наконец, стал совершенным, или настоящим евреем. Яков был, как он говорил, христианином по убеждению, но с чувством внутренней вины и глубокой внутренней раздвоенности. И вот в один знойный июльский день 1960 года один друг пригласил его на Первую Ассамблею Церкви Божией в Пасадене (Техас), где шло пробуждение. С некоторыми колебаниями — так как он не любил эмоционализма — Яков согласился туда пойти.

Служение было типично пятидесятническим. Было пения, свидетельства, хлопанье в ладоши и в заключение проповедь. В конце своего обращения служитель пригласил тех из присутствующих, у кого есть личные затруднения, выйти вперед, чтобы собрание помолилось за них. Вдруг Якова охватило страстное желание сложить с себя бремя двойной жизни, которое он так долго нес, разрешить это внутреннее противоречие раз и навсегда. Он вышел вперед и вместе с некоторыми другими преклонил колено. Но когда проповедник спросил его, в чем его личная нужда, Яков молчал. «Хорошо», — сказал проповедник. — «Бог знает, каковы ваши нужды, лучше, чем вы сами». И обратившись к собранию, он попросил вознести за Якова молитву Духом. Сразу же несколько человек встали с мест и вышли вперед, чтобы встать вокруг коленопреклоненного раввина. Кто-то стоял рядом, кто-то позади него; некоторые возложили руки на его голову и плечи, другие просто склонили головы. Затем они начали молиться, заговорив все вместе, некоторые по-английски, некоторые на языках.

Неожиданно Яков поднял голову и оглянулся назад. Его щеки горели и были мокры от слез. «Это было прекрасно», — сказал он. — «Кто из вас еврей?» Никто не ответил. «Кто из вас знает меня? Простите, но я не узнал вас..». Никто по-прежнему не отвечал. Теперь смолкла вся церковь. «Это шло вот отсюда, из-за моей спины», — сказал Яков. «Как раз оттуда, где стоите вы (обратился он к одному из мужчин). Вы еврей?» «Я?» — мужчина улыбнулся. — «Мое имя Джон Грувер. Я ирландец». «Это тот голос! Это тот голос!» — в возбуждении воскликнул раввин. — «Но вы… вы говорите по-древнееврейски? «Ни слова», сказал Грувер. Яков встал. «Вот тут вы не правы», — сказал он. — «Потому что вы только что говорили по-древнееврейски..».

Яков рассказал нам эту историю с глубоким чувством. «Можете ли вы себе представить, чтобы этот громадный ирландец позади меня говорил на прекраснейшем древнееврейском языке, который я когда-либо слышал. Можете ли вы вообще представить себе, чтобы ирландец говорил по древнееврейски? И как он мог знать имя моего отца? Никто в Техасе не знал моей семьи. Но вот что он сказал: «Я видел видение», — по-древнееврейски сказал он это, на превосходном древнееврейском. — «Я видел видение, что ты отправишься в большие города, в многонаселенные места и там будешь проповедовать. И те, которые еще не слышали, поймут тебя, ибо ты, Яков, сын рабби Иезекииля, пойдешь в полноте благословения Евангелия Иисуса Христа».

Раввин взглянул на нас. «Ну что вы скажете!» Он вынул салфетку из-за воротника и задвинул стул. «Бог говорил со мной одновременно и как с евреем и как с христианином. И не было различия. В Иисусе Христе исчезает всякое различие».

Это стало началом нового этапа в моих поисках.

Месяцами я старался избежать очевидных противоречий в рассказах о языках. Судя по одним рассказам, язык никогда не был узнан ни говорящим, ни слушающим, и так до конца и оставался набором не имеющих значение звуков. Это явно был язык того рода, с которым был так хорошо знаком Павел. «Ибо кто говорит на незнакомом языке, тот говорит не людям, а Богу, потому что никто не понимает его» (I Кор. 14:2). «Незнакомые языки» — так часто называет Библия это явление, и в наши дни оно также встречается очень часто.

С другой стороны, начиная с Библейских времен имеются примеры, когда язык, бессмысленный для говорящего, бывает узнан кем-то другим, и когда тот факт, что это известный язык, составлял существенную часть его воздействия. Примером тому служит сам день Пятидесятницы, как он описан в Деяниях. Уличные толпы в Иерусалиме были изумлены учениками Иисуса, потому что слышали их говорящими на настоящих, реально существующих языках, которых они не могли бы знать естественным путем.

Для Пахомия его сверхъестественное знание греческого языка имело, должно быть, очень важное значение в его общении с чужестранцами, для которых этот язык был единственным, который они знали. Еврей, забредший на собрание на Азуза-стрит, был обращен потому, что Кэтлин Скотт заговорила с ним по-древнееврейски.

Я понял, что не могу больше игнорировать эти случаи. Они слишком часто имели место среди людей, которых мы знали лично. Харальд Бридезен рассказывал, что он говорил и по-польски и по арабски; Якоб Рабинович слышал, как ирландец говорил по-древнееврейски; и как раз на той неделе я получил письмо от Ленниса Беннетта из Сиэтла, великолепно отпечатанное на машинке (из чего я понял, что у маленькой церкви-миссии теперь есть секретарь); в письме говорилось, что в его приходе получил крещение один водитель грузовика, и что один китаец опознал его язык как классический китайский.

«Ты веришь всем этим рассказам?» — спросил я Тиб, когда мы ехали домой после завтрака с Яковом. На миг она задумалась. «Я верю людям, которые это рассказывают», — ответила она. Я знал, что она хочет сказать. Невозможно было подумать, что Харальд, Яков и Деннис могли умышленно лгать с целью в чем-то убедить меня, — ведь они сами так очевидно верили в то, с чем они говорили. Их жизни были пронизаны этим переживанием: вряд ли они бы могла всю жизнь строить на собственной утонченной лжи.

Несомненно, то, на чем они настаивали и во что верили, было чудом. Но здесь я «уперся». Непременно должно быть естественное, не обращающееся к области чудес, объяснение таким вещам. Я тщательно посмотрел свою переписку с лицами, говорящими на языках, отобрав каждое письмо, имеющее целью описать случай, когда Дух вложил в чьи-либо уста известный язык. Я сложил их на письменном столе, и они составили внушительную пачку. Теперь я ориентировал себя на то, чтобы найти для каждого из этих случаев объяснение, которое как удовлетворяло бы требованиям логики, так и соответствовало бы представляемым в письме фактам.

Не возможно ли, например, такое, что эти «чудеса» — ничто иное, как одна из проделок подсознательной памяти? Говорящий мог слышать этот язык очень давно, может быть в детстве, и в его подсознании удержались отдельные фразы, тогда как на уровне сознания он был о всяком соприкосновении с этим языком. Сначала я думал, что напал на след, который может куда-то привести. Вызвано это было тем, что во многих письмах я находил выражения типа «обрывки из..». или «фразы из..». или «слова, которые звучали, как из..». известных языков. Это казалось мне, легко было объяснить содержащейся в подсознании забытой основой, элементы которой оно может «выдавать».

Труднее было подвести эту теорию под случаи, когда на иностранном языке говорилась не фраза или две, а велась долгая связная речь. М-р Рой X. Уид (Саут-Бенд, Индиана) описал мне в письме следующее событие, случившееся в 1934 году. «Брат Ричардсон» в его истории — это м-р Л. Б. Ричардсон, ныне живущий в Джексонвилле, Флорида, но тогда в 1934 году он посещал ту же пятидесятническую библейскую школу, что и Рой Уид.

«…Бр. Ричардсон в то время (пишет м-р Уид) проходил через трудное испытание, со значительными сомнениями, касающимися крещением Святым Духом. Он сомневался даже в своем собственном переживании, когда, будучи ребенком, он несколько лет назад принял Святого Духа.

Он начал искать в молитве Господа, находясь в своей комнате в школе, и продолжал молиться большую часть дня. Моя комната была напротив, через коридор, и я мог слышать как он молится, когда шел на занятия. В полдень, после нескольких часов молитвы, стало очевидно, что он одержал чудесную победу и теперь ликовал в Господе, славя и превознося Его на незнакомых языках, исполненный Духом.

Несколько позже, когда я шел по коридору к себе в комнату, я заметил в дверях комнаты, соседней с комнатой бр. Ричардсона, молодого китайца Сэмьюэла Ко, который учился в нашей школе; он слушал, как бр. Ричардсон говорит на незнакомых языках. Бр. Ко, очень возбужденный, начал говорить мне, что бр. Ричардсон говорит по-китайски и что он, бр. Ко, может понять, о чем тот говорит. Потом он утверждал, что бр. Ричардсон говорил о событиях в Китае, которые были известны бр. Ко. Бр. Ричардсон говорил по-китайски на протяжении некоторого времени: не менее получаса или даже значительно больше».

Далее в письме говорилось, что Ричардсон совершенно не был знаком с китайским языком. Этот факт весьма укрепил его: период испытания миновал.

«Ну хорошо», — сказал я себе. — «Допустим, ради исследования, что м-р Уид честен и у него прекрасная память — Ричардсон говорил по-китайски полчаса. Не возможно ли, что каким-либо труднопредставимым, но все же не невероятным путем Ричардсон не только слышал китайский язык в очень раннем детстве, но и был в близком контакте с беглой китайской речью? Предположим, он играя с маленьким китайчонком, или у него была няня-китаянка, которые при нем говорили о каких-то особенностях жизни в Китае, которые потом узнал Ко. Мы знаем, что Ричардсон был в состоянии большого эмоционального возбуждения, когда это произошло; он промолился в течение многих часов — не было ли это самой серьезной предпосылкой для возникновения в памяти столь давно забытой и похороненной в подсознании информации?

Более убедительным опровержением моих сомнений было бы, если бы ребенок, чья история известна со дня рождения, заговорил на реально существующем иностранном языке — а среди пятидесятников дети, говорящие языками — это обычное явление. И я действительно скоро нашел описание как раз такого события среди кучи писем на моем столе. Письмо было от Вильяма К. Пиктерна (Пало-Альто, Колифорния). Он говорил о случае, который он записал в своем дневнике в субботу, 30 июля 1932 года.

«Это произошло на домашнем молитвенном собрании, которое, согласно моим записям, состоялось «примерно в двух милях от шахты «Ной», Айронвуд, Мичиган. Я помогал пастору по фамилии Блок, который пытался организовать в Айронвуде церковь. Преподобный Блок был из Винегера, штат Висконсин. Он свидетельствовал большому числу людей в окружающих городах и затем призвал миссионерскую группу, членом которой я являлся, попытаться реализовать эти свидетельства в организованное объединение верующих.

Общее собрание проводилось в палатке в Айронвуде. Значительное число влиятельных людей, известных в обществе, пришло на служение. Запись в дневнике за 30 июля отмечает посещение дома семьи Эриксонов. Там была одна молодая леди, которая говорила со мной накануне вечером. Ее мать была в прошлую зиму исцелена по молитве преподобного Блока. Вся семья интересовалась крещением Духом, но боялась его, потому что им сказали, что «языки» — от дьявола. Мать говорила, что хотела бы побыть на одном из домашних собраний, но боится туда пойти.

Все же наконец она согласилась и была на этом собрании. Я заметил, что она особенно усиленно наблюдает за одним мальчиком лет двенадцати, который сидел на полу, обхватив колени руками. Мальчик горячо молился, когда я наблюдал за ним, он начал говорить на языке, которого я не мог понять. Затем он начал петь на языке, которого я также не понял. Миссис Эриксон начала плакать. Я был очень встревожен и пытался извиняться перед ней. Последовал примерно такой ответ: «Нет, этот мальчик не расстроил меня. Я не потому плачу. Я знаю этого мальчика со дня рождения. Я была с его матерью, когда он родился. Он только что спел мне песню хвалы Господу, песню которой я никогда прежде не слышала, и которой, я знаю, он тоже никогда прежде не слышал. Он спел на моем родном языке — шведском, а он не знает моего языка. Когда он молился, он молился по-шведски».

Если эта информация была полной, то она несомненно говорила против теории подсознательной памяти. Но была ли она полной? Миссис Эриксон не могла быть с мальчиком ежеминутно на протяжении пятнадцати лет, как бы хорошо, по ее убеждению, она ни знала его. А он жил в такой стране, где шведские эмигранты селились в большом количестве.

Затем я наткнулся на историю, которая уже никоим образом не укладывалась в рамки моей гипотезы о выдаче подсознанием забытой информации. Однажды молодой человек из Нью-Джерси по имени Клиффорд Тоннисен был на пятидесятническом собрании в Мичигане, которое проводилось на открытом воздухе. Во время этого собрания Клиффорд получил крещение Святым Духом и начал говорить на языках. Стоявшая рядом леди пришла в чрезвычайное возбуждение. Клиффорд говорил по-немецки, сказала она. На беглом, прекрасном верхне немецком диалекте.

Но не только это привело леди в такое возбуждение. Дело было в том, что она знала, что он не мог говорить на этом языке никаким естественным образом. Он не мог говорить даже на своем родном языке — английском. Клиффорд был глухонемым и не слышал ни одного звука с тех пор, как в двухмесячном возрасте болезнь лишила его слуха!

В сочетании со случаями, подобными этому, был, как я вынужден теперь признать, и еще один фактор, который свидетельствует против того, что источником ряда таких как бы чудес является подсознательная память. Иногда говорящий в ходе своей речи на иностранном языке упоминает факты или события, известные только слушающему. Джон Грувер назвал по имени отца Якова Рабиновича. Кэтлин Скотт сказала пришедшему на Азуза-стрит, зачем он приехал в Лос-Анжелес и каков род его занятий. Даже если эти люди естественным путем пришли к языку, то как они пришли к фактам?

Я отодвинул от стола стул, вытянул ноги и попытался подытожить состояние моего исследования. Несомненно, что некоторые случаи проявления подсознательной памяти действительно могли иметь место, но я все больше становился уверенным в том, что налицо множество случаев которые нельзя объяснить таким образом. «Я должен попытаться найти другой путь», — сказал я пустому кабинету.

На этот раз я обратил свое внимание к Библии. В Писании имеется только один пример, когда языки были узнаны как известные, и было это в сам день Пятидесятницы. Я снова перечитал это событие. И когда я читал, мое внимание приковали три стиха. Каждый из них повторял одну и ту же мысль: первый, второй и третий раз. Этой трижды высказанной мысли предшествовала фраза, которую я теперь так хорошо знал: «И исполнились все Духа Святого, и начали говорить на иных языках, как Дух давал им провещевать». Но дальше следовали такие стихи: «Когда сделался этот шум, собрался народ и пришел в смятение; ибо каждый слышал их говорящих его наречием.

И все изумлялись и дивились, говоря между собою; сии говорящие не все ли Галилеяне? Как же мы слышим каждый собственное наречие, в котором родились?

(Деян. 2:6—8)

…слышим их нашими языками говорящих о великих делах Божиих.

(Деян. 2:11).

Не предполагает ли это, что основное внимание должно быть обращено не на говорящего, а на слушающего? В толпе «каждый слышал их говорящих его наречием». И далее, как бы подтверждая: «как мы слышим каждый собственное наречие» и «слышим их нашими языками говорящих».

Не могло ли быть так, что чудо было феноменом не столько речи, сколько слуха? При таком толковании многое сразу бы стало на место. Это объяснило бы, например, каким образом можно было услышать Л. Б. Ричардсона говорящим по-китайски в течение получаса. Бессмысленные сочетания звуков наполнились значением в жадном слуховом восприятии Сэмьюэла Ко. Подобно слушавшим в день Пятидесятницы, он слышал Ричардсона «говорящим его наречием». Это объяснило бы, каким образом миссис Эриксон могла услышать, что ребенок, чьи языковые контакты были известны, говорит по-шведски. И каким образом глухонемой юноша, не могший говорить даже на своем родном языке, мог быть услышан говорящим по-немецки? Это объяснило бы даже все те случаи, когда речь на незнакомом языке содержала упоминание о вещах, известных лишь слушателю.

Но это не могло бы удовлетворить объяснить случаи, когда не один, а несколько человек слышали одно и то же. Если считать это феноменом слухового восприятия, то мне пришлось бы поверить, что в сознании каждого слушающего одновременно происходит идентичный внутренний процесс, что само по себе было бы чудом.

Д-р Т. Дж. Мак-Кроссэн из Миннеаполиса рассказывает о девяти моряках флота США, которые однажды субботним вечером вошли в маленькую пятидесятническую церковь в Сиэттле (шт. Вашингтон), привлеченные музыкой, и затем со все возрастающим изумлением выслушали, как одна американка, которую они знали, встала и произнесла речь на языках. Все девять моряков были филиппинцами, все девять знали один редкий филиппинский диалект и сошлись в понимании смысла услышанного. Эта женщина, как они знали, вообще не могла сама по себе говорить по- филиппински, а тем более на этом странном диалекте малопосещаемого жителями Западного района.

Нечто подобное имело место на Пасху в 1950 году в маленькой пятидесятнической церкви в Гэри, штат Индиана. Один из членов церкви, Пол Гудвин, встал и произнес увещевание на языках. Когда он говорил, среди группы итальянцев — членом общины было заметно возбуждение, а когда он кончил, молодой человек по имени Лео Пелла поднялся и сказал: «Мы знаем Пола Гудвина, и он не говорит на нашем языке. Но только что он говорил на превосходном итальянском, как если бы он получил в Италии высшее образование».

Но самая удивительная история в моей подборке касается группы людей, которые узнали свой родной язык не на чужбине, а у себя дома; иностранцем в этом случае был говорящий. Это произошло в центре Африки в 1922 году.

В этом году преподобный X. Б. Гэрлок и его жена из Томс-Ривер (штат Нью-Джерси) добровольно приняли опасное назначение: они собирались ехать в Африку в качестве миссионеров к паанам, небольшому племени в глубине Либерии. До сих пор никто из миссионеров не работал с паанами. Причина была простая. Пааны были людоеды.

Гэрлоки прибыли в Либерию и расположились лагерем вместе с группой христиан-африканцев, территория племени которых граничила с территорией паанов. Почти сразу же миссис Гэрлок свалилась с приступом малярии. Их скудная аптечка скоро была опустошена, а лихорадка все усиливалась. Гэрлоку с трудом пришлось убеждать туземцев отправиться кратчайшим путем за дополнительной партией лекарств, поскольку путь лежал через территорию паанов. Наконец все-таки Гэрлок убедил вождя, что опасный район можно обогнуть, а что если лекарство не прибудет в скором времени, миссис Гэрлок вполне может умереть. И вот однажды утром на рассвете группа людей покинула лагерь и, полная дурных предчувствий, направилась за медикаментами. Около полудня проводник партии неожиданно появился в дверях глиняной хижины, где лежала миссис Гэрлок. Он задыхался. Тяжело дыша, он выдавил из себя, что произошло. Одного из его людей захватили людоеды. Африканец уверил обоих миссионеров, что если только этого человека не спасут, он будет съеден.

Гэрлок понимал, что это его вина. К счастью, в то самое утро лихорадка его жены начала спадать, как раз в тот час, когда партия ушла за медикаментами. И Гэрлок без колебания сам отправился к паанам, взяв с собой несколько отборных воинов: он собирался попытаться выручить захваченного негра.

Перед самым наступлением темноты маленький отряд пришел в деревню, где находился захваченный носильщик. Несколько хижин были обнесены деревянной оградой, но никакой охраны не было. Гэрлок осторожно заглянул внутрь и увидел, что перед одной из хижин были поставлены часовые. Двое мужчин, вооруженных копьями, сидели в пыли на корточках. Их волосы были заплетены в длинные мелкие косички, передние зубы были остро отточены. Это, должно быть, и есть тюрьма, решил Гэрлок. Он обернулся к своим людям. «Я войду», — прошептал он. — «Если что- то случится, устройте как можно больше шума. Я постараюсь выбраться в суматохе».

Гэрлок рассчитывал на две вещи, которые должны помочь ему. Первой была вероятность того, что пааны никогда не видели белого человека: он надеялся, что сможет воспользоваться их изумлением при виде его. Во-вторых, он верил в рассказы Библии о чудесах, где говорилось о сверхъестественной помощи, приходившей именно тогда, когда она более всего необходима. Вступая в селение людоедов, Гэрлок молился. Он молился, чтобы Бог шаг за шагом показывал ему, что ему следует делать. Насколько возможно выпрямившись и подтянувшись, он решительно двинулся прямо к хижине-тюрьме. Стража настолько была поражена, что даже не остановила его. Он прошел между стражниками и, нагнувшись, вошел в хижину. Он слышал, как снаружи стражники закричали; потом он услышал топот босых ног по земле — другие бежали к ним за помощью. В темноте хижины Гэрлок наощупь пробирался вперед, пока его руки не нащупали человека, привязанного к столбу в центре хижины. Гэрлок выхватил нож и разрезал веревки. Носильщик заговорил с ним, но, казалось, был сам не в состоянии сделать хоть какое-то усилие ради своего же спасения. Гэрлок вытащил напуганного африканца из хижины. Но дальше пути не было. Перед хижиной собралась толпа африканцев, вопящая и угрожающая. Гэрлок надеялся услышать, что его собственный отряд поднимет шум и отвлечет туземцев. Но за оградой селения все было тихо. Гэрлок понял, что его покинули.

Не оставалось ничего другого, как только попробовать сохранять спокойный, уверенный вид. Он решительно прислонил пленника к стене хижины, а затем сам уселся на череп слона, который лежал у ее порога. Все это время он молился. Толпа держалась на расстоянии, продолжая кричать и угрожать, но не подходя ближе. Поднялась полная луна. Гэрлок спокойно сидел на слоновом черепе. В конце концов люди племени уселись вокруг него на корточках большим полукругом; все глядели на хижину. Гэрлок заметил среди них вождя и рядом с ним деревенского колдуна. Колдун внезапно поднялся. Он сделал несколько крупных шагов по направлению к Гэрлоку, затем остановился. Он протянул Гэрлоку тростниковую палку и угрожающе потряс ею, затем начал ходить взад и вперед между миссионером и вождем, громко говоря что-то и указывая жестами на пленника. Гэрлок не мог понять ни слова из того, что он говорил, но ему было ясно, что он находился перед судом.

Колдун разглагольствовал на протяжении часа и затем внезапно прервал свою речь. Впервые он подошел прямо к Гэрлоку и уставился в его лицо. Колдун то вытягивал шею вперед, то втягивал ее под ободряющие возгласы зрителей. Затем, явно очень гордясь собой, он положил палку на землю к ногам Гэрлока. После этого он отступил назад, чего-то ожидая. Гэрлок догадался, что теперь его очередь говорить в собственную защиту. Но как?! Гэрлок не знал ни слова на языке паанов. Толпа начала проявлять признаки беспокойства. Выгадывая время, Гэрлок встал и поднял палку. Туземцы мгновенно умолкли. Пока они ждали, Гэрлок молился. «Господи, покажи мне, что делать. Пошли Твоего Духа мне на помощь».

Вдруг Гэрлока начало сильно трясти. Это испугало его, так как он не хотел, чтобы эти люди увидели у него признаки страха. Но с этим дрожанием пришло и ощущение близости Святого Духа. В его памяти всплыли слова Иисуса: «… не заботься наперед, что вам говорить, и не обдумывайте; но что дано будет вам в тот час, то и говорите; обо не вы будете говорить, но Дух Святой». (Мк. 13:11). Гэрлок почувствовал необычную смелость. Он сделал глубокий вдох и начал говорить. Из его губ лился поток слов, которых он не понимал.

Гэрлок увидел, что туземцы подались вперед, внимательно слушая. Он видел, что слова — какими бы они ни были — оказывали на слушателей волнующее действие. Он знал, что вне всякого сомнения говорит с паанами на их родном языке. Гэрлок говорил с паанами на протяжени двадцати минут. Затем способность говорить на их языке исчезла так же внезапно, как и пришла. Гэрлок понял, что подошел к концу своей речи. Он сел.

Какой-то момент все ожидали; вождь и колдун совещались, приблизив друг к другу головы. Затем, выпрямившись, колдун отдал приказ, и на середину вынесли белого петуха. Резким движением колдун свернул петуху голову. Он слегка побрызгал кровью лбы Гэрлока и пленника. Впоследствии Гэрлок истолковал значение этого обряда: петух занял его место; должна была пролиться кровь, но, говоря Духом, он сказал что-то такое, что убедило этих людей, что его и этого пленника следует освободить.

Через несколько минут Гэрлок и захваченный было негр шагали через джунгли обратно к миссии. Вождь даже снабдил их двумя своими людьми, чтобы они сопровождали их первую часть пути. Со временем пааны отказались от людоедства и были обращены в христианство. Гэрлок уверен, что обращение их началось с семени, посеянного тогда, когда он стоял в потоке лунного света и произносил речь, ни единого слова из которой не понимал.

Я сделал перерыв в работе и попытался объективно оценить состояние моих поисков. Действительно ли я хоть сколько-нибудь приблизился к тому, чтобы выяснить; говорят ли на настоящем языке? Имелось множество различных случаев, предлагавших разного рода ответы, но не было ли в самом подходе к этим случаям одного неизменного слабого места? Откуда, спрашивал я себя, исходят все эти истории? Я собрал их из писем, написанных мне людьми, говорящими языками, или из статей, опубликованных людьми, говорящими языками, и из интервью с людьми, опять же говорящими языками. Другими словами, мне приходилось полагаться на предвзятые свидетельства. Так получилось, что все собранные мной истории исходили от людей, которые не были объективными наблюдателями, а как раз наоборот — были глубоко вовлеченными участниками, некоторым образом лично заинтересованными в выводах.

Месяцами я записывал на магнитофон людей, говорящих языками. Если бы я проиграл эти записи перед группой незаинтересованных лингвистов, и хотя бы один из них узнал бы язык, ситуация была бы иной. Тогда я мог бы подвергнуть изучению языковую базу говорящего, чувствуя, что такое исследование опиралось бы на какое-то прочное основание.

Примерно через три недели в отдельном кабинете ресторана Клуба Колумбийского университета я встретился с Дэвидом Скоттом, издателем религиозной литературы на Мак-Гроухилл, и шестью лингвистами. Трое языковедов были из числа сотрудников Колумбийского университета, двое — профессора Объединенной Богословской Семинарии, один — профессор Главной Богословской Семинарии. Трое были специалистами по современным языкам, трое — по древним, и один из них был кроме того специалистом по изучению языковых структур.

Реакции специалистов на наш эксперимент были интересны. Они были крайне внимательны, скептичны, но без враждебности. Когда я поставил первую пленку, каждый из них подался вперед, напряженно ловя каждый звук. Некоторые делали записи. Но ни разу я не увидел, чтобы чье-нибудь лицо зажглось узнаванием. Я проиграл другую пленку, затем еще одну. На протяжении доброго часа мы слушали одну молитву «Духом» за другой. И когда, наконец, мы подошли к концу, я осмотрел их лица и спросил: «Ну, джентльмены?..». Шесть голов отрицательно качнулись. Никто из них не услышал языка, который мог бы определить.

И все же в ходе прослушивания были сделаны некоторые интересные наблюдения. Один из языковедов сообщил, что, хотя он не распознал слов, он почувствовал, что речь одной записи была построена по тому же принципу, по которому строятся современные стихи. «Современная поэзия зависит от звуков в той же мере, в какой зависит от значения слов, чтобы выразить свое содержание», — сказал он. — «Вот в этой одной молитве — я чувствовал, что хотя и не понял буквальный смысл ее слов, я уловил эмоциональное содержание речи этой женщины. Это был гимн любви. Прекрасный гимн».

Было интересно также то, что хотя эти люди не распознали никакого известного им языка, они часто определяли среди записей тот или иной языковой тип. Специфика, присущая настоящему языку — разнообразие звуковых комбинаций, частота повторов и так далее — все это, как говорили они, фактически невозможно воспроизвести преднамеренно или искусственно. Вспоминая породню Дины Донохыо на говорение языками, я включил пленку с записями чистейшей тарабарщины, набора звуков, в одном случае наговоренного нашим сыном Скоттом, а в другом Тиб. Они старались насколько возможно, чтобы их речь звучала как можно более похоже на другие языки на пленке, но лингвисты немедленно заметили этот обман. «Это не язык», — сказал один из них. — «Это просто набор звуков».

Когда они уже поднимались, чтобы уходить, другой профессор заметил, что согласно последнему подсчету, проведенному Французской Академией, в современном мире известно около 2800 языков и диалектов — не принимая в расчет все ранее существовавшие на земле и исчезнувшие языки. «И Академия назвала даже этот перечень современных языков далеко не полным» — сказал он. — «Все мы, находящиеся в этой комнате, говорим лишь на ничтожной части этого множества. Даже если бы на этих пленках были настоящие языки, шансы, что сможем опознать их, ничтожно малы».

Хотя мы не сказали об этом ученым, мы знали, что с точки зрения пятидесятников современные и мертвые языки на земле — это только начало. Имея дело с другим миром помимо мира людей, пятидесятники, верят, что их языки могут исходить из духовных сфер. Я всегда читал вступительные слова прекрасной тринадцатой главы Первого Послания к Коринфянам — «если я говорю языками человеческими и ангельскими» — в поэтическом смысле. Но если рассмотреть их в свете предыдущей и последующей глав, для меня теперь нет сомнения, что Павел говорил о языках в специфическом пятидесятническом смысле и об ангельских языках как одной из их разновидностей.

В целом же результаты эксперимента были отрицательными. Мы предложили опытным языковедам около сорока образцов речи на языках, и ни один из языков не оказался поддающимся узнаванию. Моя попытка обнаружить, имеет ли место настоящий язык или нет, по-видимому, не привела меня к четкому заключению, и я поэтому решил обратить мое внимание на другие пути. Как ни странно, наиболее веский аргумент в пользу такого решения исходил от людей, которые говорили языками. Однажды я беседовал с д-ром Говардом Эрвином, баптистским служителем в Атлантик-Хайлендс (штат Нью-Джерси), твердо верящим в ценность языков, и рассказал о моей попытке обнаружить среди них настоящий язык.

«А вы уверены, что не делаете принципиальной ошибки?» — спросил д-р Эрвин. «Должно, быть, ведь я не приближаюсь к ответу». Д-р Эрвин продолжал: «Я думаю, что ошибка состоит в отделении языков от сути целого, частью которого они являются. Позвольте мне рассказать вам маленькую историю. Я увлекаюсь церковной архитектурой. Однажды я вел машину и обнаружил прелестную маленькую готическую часовню. Я остановил машину и вышел полюбоваться ею. Однако оказалось, что при входе в эту церковь была ярко-красная дверь. Мой взгляд пытался проследить за устремленными ввысь линиями готической архитектуры, но каждый раз его отвлекала эта красная дверь. Она была настолько яркой, что это мешало мне видеть остальные части церкви, всю церковь в целом. Языки, Джон, как эта дверь. Пока вы стоите вне, ваше внимание неизбежно будет все время отвлекаться на них, и вы не в состоянии будете видеть ничего другого. Однако стоит вам пройти в нее, и вы будете окружены тысячами чудес света, звука и формы, к чему и стремился архитектор. Вы осматриваетесь кругом, и оказывается, что изнутри эта дверь даже не красная. Она здесь. Ею нужно пользоваться. Но она заняла в конструкции всей Церкви уже подобающее ей место. Вот что, я надеюсь, вы сделаете, Джон. Я думаю, что для вас наступило время войти в эту дверь. Если вы действительно хотите выяснить, что представляет из себя пятидесятническое переживание, не сосредотачивайтесь на одних только языках, но войдите в дверь и встретьтесь со Святым Духом.

Глава 10

Крещение Святым Духом

На следующее воскресенье я рассказал одному другу о красной двери д-ра Эрвина. Он улыбнулся несколько грустно. «Ну, когда ты встретишься со Святым Духом», — сказал он, — «пожалуйста, представь Его мне. У меня никогда не было о Нем ясного представления».

В этом отношении он не был единственным, я помню один воскресный день, когда я был меленьким мальчиком, жившим в Луисвилле (штат Кентукки); в тот день я слушал проповедь о Святом Духе. Это был единственный раз, когда я слышал, чтобы Его упоминали не просто в перечислении с кафедры, и все, что я помню из этой проповеди — это то, что мы с сестренкой рисовали картинки на полях бюллетеня, и привратник строго нахмурился, глядя на нас.

Но лучше ли я был осведомлен сейчас? Не был ли Святой Дух для меня по-прежнему тенью? Ипостась Божества, третье лицо Троицы, нечто, что вы каждое воскресенье признаете, читая Символ Веры; но в то же самое время что- то призрачное, обезличенное, то немногое, что осталось от Того. Кто некогда в жизни Церкви был действительно очень реальным, а теперь стал немногим больше, чем воспоминание.

Я знал, что обозначающее Его личное местоимение употреблялось правильно: правильным было слово «Он», а не «Оно». Но я не действовал так, как если бы верил в это. Около больницы в соседнем городке Маунт-Киско есть светофор. Если бы мне нужно было по спешному делу перейти улицу и попасть в больницу, я мог бы горячо взывать к светофору, но не мог бы ни на секунду изменить этим его работу. Я смогу перейти улицу, но только тогда, когда устройство внутри светофора завершит свой автоматический цикл. Однако может случиться, что полисмен отключит светофор и сам начнет регулировать уличное движение на этом перекрестке. Если он будет там, когда я произнесу свою настоятельную просьбу, то я несомненно увижу, что нормальное движение транспорта прервано, последовательность нарушена и для меня сделано исключение. Так вот в моих молитвах, если имя Святого Духа в них вообще призывалось, я заметил, что Он выполнял скорее функцию светофора, чем регулировщика. Д-р Эрвин предложил мне войти через красную дверь и встретиться со Святым Духом. Прежде чем я мог сделать это, я хотел получить более подробную информацию о Том, с Кем меня приглашали встретиться. Итак, вновь вооружившись «Симфонией» и Библией, я отправился на поиски этой информации. Несколько лет тому назад у меня было интервью с Робертом Фростом. Поэт набросал образ, который с особенной живостью встал в моей памяти, когда я начал поиск. «Если вы хотите выяснить, как человек чувствует Бога», — сказал он, — «не спрашивайте у него об его кредо, а лучше понаблюдайте за его жизнью. Это — как можете ее увидеть, но вы можете узнать ее достоинство, если начнете чертить карандашом по бумаге. Из всех ее многочисленных подъемов и углублений выявится ответ». Я надеялся применить этот способ относительно Святого Духа. Я хотел выяснить, кто Он, не из прочтения различных кредо, но наблюдая Его в действии в Библии. Может быть, исследуя «подъем и углубления», я смогу получить Его портрет.

Кармен | История одного преступления


Похожие статьи.

Понравилась статья? Поделиться с друзьями: