Когда я очнулся, был уже рассвет. Об этом говорили фиолетовые щели на крыше. Сквозь них сочился холодный утренний свет, позволивший мне быть сильно удивленным тому, что должное было случиться — не случилось. А что же должно было случиться? А случиться должно было то, что вчера или прошедшей ночью я должен был упасть вниз головой на Володеньку или на Майка, сломать себе шею или получить в лучшем случае, нервный шок.
Оказалось, что я спал на краю пропасти. Того, что во всех домах называют потолком, здесь не было. Здесь он существовал чисто условно, в первом приближении, лишь около стен. Все остальное — большая дыра.
Я посмотрел вниз. Майк с Володенькой лежали без признаков сознательной жизни. На лице Майка покоилось невинное блаженство.
Меня колотила мелкая дрожь. Изнутри и снаружи. Язык надежно прилип к небу, мне было холодно. Ах, как мне было холодно! Как это неприятно — проснуться от дрожи в теле на чересчур свежем воздухе вдали от родного очага! Как это унизительно — мерзнуть безо всякой надежды на тепло. Никакие явления нашей родной природы не оскорбляют человеческого достоинства так, как оскорбляет холод…
На часах было что-то между пятью и шестью. Местные петухи еще не проспались.
Если бы кто-нибудь проходил мимо в тот момент, когда дверь сарая открылась, и я оказался на пороге, то он, наверняка бы решил, что в поселке им. Ж. объявился изверг рода человеческого.
Мне было холодно и плохо. Все вокруг было в ледяной росе. И я был в ледяной росе. И Майк с Володенькой были в ледяной росе, но они спали и не знали этого.
Я помнил одно: вчера у костра на берегу было тепло. Относительную реальность окружающего мира я осознавал еще не до конца, и поэтому к месту, где мы вчера старательно радовались жизни, я отправился по прямой линии. Сначала я пересек заброшенный участок, густо заросший травой. Это было все равно, что переходить вброд мелкую речку, так как трава накопила изрядное количество росы, и эта роса охотно выплескивалась на мои ноги. Но мне было на это наплевать. Я качался, спотыкался, но шел, и, наверное, смахивал на выходца из свежей могилы,
Когда я оказался уже на соседнем, кем-то старательно вскопанном участке, через который лежала моя прямая, я остановился, так как почувствовал, что на мне чего-то не хватает. Что-то исчезло на мне. Я посмотрел вниз и обнаружил, что на правой ноге нет вельветового тапочка. На левой есть, а на правой нет. Удивленный, я стоял в грязи наполовину босиком. Потом я пошел назад по своим следам. Тапочек засасывала дряхлая лужа, по которой я только что прошел и которой не заметил. Мне уже было настолько холодно и сыро, что больше уже быть не могло, поэтому я смело вошел в лужу, надел тапочек и возобновил движение.
… Потом я искал сухие щепки. Сырых было много, а сухих не было вовсе. К этому времени мелкую дрожь сменила крупная, и я понял, что если сейчас не получу хоть одного градуса тепла, то мне станет настолько безразлична жизнь с ее проблемами, что я пойду и в одежде искупаюсь в речке назло кому-нибудь.
Сухих щепок я так и не нашел, но под какой-то доской обнаружились сухие опилки. Потом я добывал огонь.
Это была битва со стихией, война с законами природы, столкновение миров.
Я работал с тупым упорством насекомого. И победил.
В деревнях люди просыпаются рано. Они просыпаются и всей деревней выходят к реке. Я не знаю, зачем они это делают. Может быть, это зов предков:
просыпаться в страшную рань и всем миром подаваться к реке?
Впрочем, в этот день могло быть и так. Сначала один вышел и увидел меня, а потом уже и все остальные за ним вышли, чтобы тоже увидеть меня.
Я сидел перед костром. Босиком и почти в позе, именуемой в народе лотосом. Ноги скрещены, руки на бедрах, голова и спина прямо, на одной линии. Может быть я даже слегка покачивался из стороны в сторону, пел Харе Кришна и говорил слово ОМ. А, может быть, не покачивался, не пел и не говорил, — не помню. Я смотрел прямо перед собой, обратившись лицом на северо-запад, к Городу-герою, ощущая приливы то блаженства, то одухотворенности.
Мои тапочки стояли прислонившись к огню, и от них шел пар. И от джинсов шел пар. И, вообще, вокруг был сплошной горячий пар, было тепло и сыро. И голова кружилась, и поэтому я долго не мог сосредоточить внимание на лицах людей, которые появлялись недалеко от меня. Вступить с ними в контакт я тоже не мог…
А может они и не пытались вступать со мной в контакт? Может быть, они думали: вот сидит человек, впавший в самадхи, не будем его беспокоить, а то он так там и останется, а его дома, может быть, мама ждет. Но возможно, они так и не думали, возможно, они эти самадхи в гробу видали и, может быть, они мне что-нибудь и говорили, а я просто не помню теперь, что вовсе не удивительно.
Но зато я помню появившееся лицо одного из родственников, который тоже вышел на берег, даром что приезжий, и когда он увидел меня, то чего-то испугался и сделал вид, что пришел на речку подышать свежим воздухом и помыть лицо земляничным мылом. Помывшись, он побежал домой и выдал новый шедевр: опус о том, как мы вчера напились, нам набили морды, как мы просились по дворам на ночлег, всех пусти- . ли, а меня выгнали на улицу — и так мне и надо.
И еще я помню, что появился Витя, и, увидев меня, испытал сильное удивление, решив, что я сижу здесь со вчерашнего вечера. Он ведь тоже помнил этот вчерашний вечер не так отчетливо, как ему хотелось бы.
Витя сел в лодочку, помахал всем на прощание ручкой и уплыл в Город-герой работать сварщиком. И тут я начал приходить в себя, потому что мне пришло в голову, что раз Витя уехал, то времени уже часов восемь и сижу я у костра Бог
знает сколько времени. Солнце уже поднялось. Было сухо и тепло. Самое страшное осталось позади, и мне становилось весело. Правда, кружилась голова и хотелось пить, но это уже было делом поправимым.
Позднее утро — это вам не раннее утро.
Тут ко мне подошла пожилая женщина. Это была Витина бабушка. В одной руке она держала алюминиевый бидон, а в другой небольшую корзинку. В корзинке была картошка, и что-то завернутое в тряпочку,
— Вот, внучек, — сказала она. — Ты бы вот покушал… И товарищам своим снеси, пусть тоже покушают. А то что же это?.. Ах, вы, бедные… Если еще картошки захотите или еще чего, пожалуйста, заходите.
И весь добрый русский народ посмотрел на меня, и мне сделалось стыдно. Ведь это же у него мы вчера воровали картошку, и, небось, истоптали весь огород. Ах, как это нехорошо получается! Вот придет она сегодня картошку копать и расстроится, или еще хуже — догадается, что это мы, ибо нет ничего тайного, что не будет явным. И больше никогда и никому не даст картошки и того, что в бидоне. Компота из малины. И того, что завернуто в тряпочку. А там что? Горячие оладьи… И оладьей никому не даст добрый русский народ. И как это она сказала? И товарищам своим. . И тут я вспомнил о товарищах.
В самом деле, а где же Володенька с Майком? Может быть, они уже проснулись, увидели, что меня нет и решили, что я ушел в лес помочиться, заблудился, и меня съел серый волк?
Я взял корзину и бидон, обулся, и поспешил к сараю.
Володенька с Майком спали, ни на миллиметр не изменив поз.
Что же это? Пока я боролся со стихией, терпеливо сох, переживая каскад сильных ощущений, они, оказывается, и не просыпались! Вымокли в ледяной росе, высохли, и лежат, как новенькие.
— Подъем! — объявил я страшным голосом.
Хорошо иметь дело с мастером спорта по стрельбе из лука. Володенька, как только открыл глаза, сразу встал. Йотом сел.
Майк из лука стрелять не умел, поэтому он повернул ко мне голову с закрытыми глазами и решил, что для начала достаточно.
— Вячеслав, — сказал он, — давай поспим. Спать хочется.
— Давай, — сказал я. — Только я лягу на твое место, а ты пойдешь на чердак. Я там уже был. Больше не буду.
— А что это у тебя в бидоне? — спросил Володенька.
— О! — сказал Володенька и надолго приложился к бидону.
Майк не выдержал, проснулся и потребовал бидон себе.
Отдавая должное Витиной бабушке, мы откушали оладий, а затем констатировали, что вчера, вроде как, и напились.
Сделав надлежащие выводы, мы стали соображать, чем бы теперь заняться. Во второй половине дня нам предстояла встреча с завклубом, фамилия которого будет странной -т. Пин — и к хунте она решительно не имеет отношения.
Я предложил съездить в город У. Это тридцать — сорок минут езды на автобусе. В этом городе также жили мои родственники. Но это были родственники уже по другой линии. До них, конечно, тоже дошли произведения моих сердитых биографов, но эти родственники не шипели и не скрежетали зубами, из ноздрей у них не валил пар и из глаз не сыпались искры, и если им чего-то не нравилось, они так и говорили: нам это не нравится. Они не делали вид, что понимают все, не понимая ничего. Они не видели того, чего не было, и видели то, что видели. И вот я сказал:
— Я не могу находиться радом с местами, где я был счастлив когда-то, и не побывать в них. Давайте съездим в город У. Туда и обратно. А потом будем собирать грибы и договариваться с т.Пином.
Майк с Володенькой засомневались, стоит ли тащиться неизвестно куда, когда мы и так неизвестно где.
— Да это же совсем близко! — сказал я, — Это же город-памятник! Памятник русского зодчества! Или вот комедия Гоголя Ревизор. Вы знаете, где все это происходило? Это все происходило в городе У.! А Батюшков? Поэт. Он тоже жил в городе У. И вообще, — это город, это районный центр! Это вам не село в две улицы. В городах, между прочим, население пиво пьет!
Тут Володенька с Майком заметили, что мне с этого и надо было начинать, и что раз такое дело, то чего там, можно и съездить.
Но сначала надо было зайти к родственникам, у которых на веранде остались наши вещи.
Не замеченными нам уйти не удалось. Все родственники, почему-то, оказались дома.
Нас пригласили в комнаты и усадили на всеобщее обозрение. Все уселись в кружок. На лицах заиграли дипломатические улыбки. Мы смотрели друг на друга с любовью и нежностью.
— А-я-яй, Вячеслав, — сказал ласково один родственник.
— Ну что же вы так? Не заходите. Поужинать. Позавтракать. Вроде, не чужие.
— Ой, что вы, что вы, — сказал я бархатно. — Зачем же-с? Мы так-с. Не извольте беспокоиться. Мы вас стесним. Я ведь не один. С друзьями-с.
— Это ничего, — сказал другой родственник. — Это даже хорошо, что с друзьями, ведь человек не должен быть один. Только он должен был телеграмму об этом дать. И вообще, что едет…
— Ну, да ведь мы думали, что вас предупредили, — сказал я. — Впрочем, пустяки. Мы великолепно устроились. Тут недалеко… Дача.
— Это где дача? — насторожились родственники.
— Это недалеко. Там-то и там-то.
— А, это такая-то и такая-то?
— Да, она-с. Не извольте беспокоиться.
— Ага, ну, что ж, ежели вам нравиться… Конечно, дача, мы понимаем. Только отчего же так демонстративно? Нехорошо. Вроде, не чужие.
— Что вы, как можно-с? И в мыслях… Мы, как вам луч-ше-с.
— Ну, как же, — Уже появились первые искры и струйки пара. — Не в лесу живем. Соседи вокруг. Подумают, что мы вас не пустили… Вы бы заходили, маячили…
— Конечно зайдем, — сказал я. Ведь не чужие. И вещи… Мы ведь на даче почему? Чтобы мм лучше-с. Мы о вас…
— И мы о вас…
И все дружно засветились.
Майк с Володенькой сидели с пионерскими лицами, честными, правдивыми и непорочными.
— А что грибки? — спросил я. — Растут нынче?
— Есть, есть. Маловато, правда, в этом году, но есть.
— Вот мы за грибками собираемся. Нам бы корзинку-другую…
— Конечно! Хоть десять штук. Обязательно.
— И удочки…
— И удочки! Хоть десять удочек. Вы только заходите, а то соседи…
— Как же, непременно! Вот вернемся и зайдем. Что, автобусы ходят в город У.?
— Ходят, ходят, отчего не ходить0
— Ну мы тогда…
— Да-да, конечно… Все кланяются.
На автобусной станции мы узнали, что автобус в город У. отправится примерно через час.
Мы перешли улицу наискосок и оказались возле магазинов. Их в поселке им.Ж. оказалось три, самых необходимых: продуктовый, промтоварный и винно-водочный. Осмотр решили начать с последнего и обнаружили в нем такое изобилие и разнообразие, что не могли прийти к общему мнению, что бы нам такое сейчас купить, чтобы поправить пошатнувшееся здоровье перед поездкой в автобусе.
В конце концов, купили яблочного, прибалтийского. В бутылках емкостью 0,5 л. Яблочное было удивительно дешевым, даже по тем далеким временам, рубль с чем-то. Купили по бутылке на гражданина. Осмотр других магазинов решили отложить на потом. Майк предложил сесть посередине улицы и начать пробовать яблочное тут же, не теряя времени даром. Я категорически возражал, так как не известно, какие тут порядки, и вообще, зачем сидеть посередине улицы, когда вокруг лес с миллионом полянок и пеньков.
Майк сказал что-то о занудстве и о том, что я слишком большое значение придаю обстановке, тем более, что речь идет о поправлении пошатнувшегося здоровья, вполне естественно! дело.
Однако, пошли в лес.
На полянке, вокруг небольшого холмика, который послужил нам столом, мы и расселись. Яблочное было каким-то 32
странным, но вполне заменяло пиво, тем более и бутылки были такими же. А что касается самого пива, то здесь, как выяснилось, оно бывало лишь по поводу очень больших празднеств, в разряд которых наш приезд не попал.
Мы возлежали на холмике и смотрели по сторонам. Нас окружал сосновый лес. Стерильный воздух. Чириканье птичек. Начало солнечного дня. Весь лес был пронизан косыми полосками света. В животе весело играло яблочное. Оно располагало к дружеской беседе и радостному восприятию мира.
— А вон гриб, — сказал Володенька. — Моховик.
— А вон еще гриб, — сказал я. — Тоже моховик.
— А вон мухомор, — сказал Майк.
— Раз есть мухоморы, — сообщил я, — значит, есть и белые. Это народная примета.
— А какая погода!
— А как поют птички!
— Слушай, Вячеслав, — сказал Майк. — Ты уверен, что тебе хочется ехать в город У.? Зачем ехать в какой-то город У., когда и здесь неплохо? Давайте лучше пойдем за грибами.
Действительно, подумал я, может быть завтра съездим? Тем более, что воспоминания детства уже не так меня мучают. Конечно, завтра!
— Можно и за грибами пойти, — сказал я, — только жалко, что яблочное кончилось…
Я вот сейчас пишу и не могу вспомнить, когда же это мы ходили за грибами? До того, как сходили в магазин, или после? Или в промежутке между магазинами? Это, конечно, не важно, но интересно.
Мы явились к родственникам и объявили, что желаем идти за грибами, и нам бы хотелось корзинку-другую.
— Конечно, — сказали родственники, — хоть десять штук, только сейчас как раз нету ни одной. Все взяли по корзинке, а кто и по две и уехали за реку, тоже за грибами.
В конце концов грибы мы собирали в корзинку и бидон витиной бабушки.
Но когда? Нет, решительно не помню.
В общем, лежим мы на пригорке, греемся на последнем солнышке, не обращая внимания на тучи, что над лесом сгущаются, и пробуем местный портвейн. Володенька портвейн поначалу не пил, объявив, что не желает травиться раньше
времени, а пил гымзу из гигантской бутылки в плетеной корзиночке. Потом он немного подумал, отставил гымзу и потребовал себе портвейна.
Рядом на траве сумка. В ней что-то мощно позвякивает. Перед этим мы, видимо, еще попробовали яблочного, потому что направились к клубу с недопитым портвейном в сумке. И мы еще не догадывались, что уже сделались пьянеькими. Свежий воздух, напитки местного производства… Попробуй, рассчитай!
Т. Пина в клубе не оказалось, и мы расположились на лавочках в беседке неподалеку от клуба.
Вот сидим мы на лавочках, а вокруг нас местные подростки. Они смотрят на нас с любопытством или даже с восхищением. Затем дают Майку покататься на велосипеде, который привели под уздцы.
Когда самые смелые решили, что знакомство состоялось, и попросили закурить, мы их разочаровали, потому что в нас проснулись все самые лучшие чувства, мы любили все человечество сразу и не желали зла его детям. Дав самым крепким пару раз затянуться, мы приступили к воспитанию. Несомненно, что никогда еще эти дети не слышали ничего подобного о пагубном влиянии никотина и алкоголя на детский организм. Лекторы вещали о гастритах и умственной отсталости, о язвах желудка и идиотизме, дымя при этом, как две заводские трубы, и прихлебывали из горлышка, передавая друг другу бутылку.
…Как мы очутились у реки? И зачем мы полезли через какую-то дурацкую лесопилку? Может быть, мы пошли помочиться и случайно вышли к реке? Нет. Зачем надо было забираться в такую даль, чтобы помочиться? Значит мы намеренно отправились к реке? Значит, намеренно. А зачем? Водички попить? Может быть, и водички попить. А может быть, купаться захотелось? Может быть, и захотелось. Правда, особой жары в воздухе не ощущалось. Ну, ладно. Вышли мы к реке, и вышли.
А вот куда Володенька девался? Ведь был же. Майка у реки помню, себя помню, а Володеньки не помню. Мох… быть, он в магазин пошел? Или остался в беседке мою сумку сторожить? Вот чего не знаю, того не знаю, все может быть. Короче, мы с Майком вдруг оказались на берегу реки, и Володеньки с нами не было.
Берег этот, вообще говоря, был территорией не то лесопильного завода, не то еще чего-то в этом духе, в общем, промышленной зоной, но мы об этом не знали. Мы стояли на берегу и удивлялись, отчего это вся речка здесь утыкана катерами, баржами, цепями и другими железными объектами.
Небо быстро заволокло тучами, но мы были уже вне власти стихии.
-А что, Вячеслав, — сказал Майк, — не искупаться ли нам?
Он лег наземь и полил из реки водички с промышленными отходами.
— Вода теплая.
— Можно, конечно, — сказал я. — Жалко, плавок нет.
-Вячеслав, какие плавки! Это тебе не Сочи. Никого нет!
На противоположном близком берегу стояли дома, ходили люди, жизнь шля своим чередом, но мы уже не воспринимали дальние объекты, как существующие.
— Да, — сказал я, — сейчас искупаемся, а потом сохни. Или ходи с мокрыми штанами, а я не люблю…
— Л зачем мочить одежду? Вячеслав, не занудствуй! Давай искупаемся.
— И то правда, — сказал я. — Как это я сразу не догадался? Зачем мочить одежду? И не плевать ли нам на всех?
— Плевать нам на всех, тем более никого нет.
— Ну, тогда давай искупаемся.
Сделавшись совсем голым, мы начали входить в воду.
— Да, — сказал я. — Совсем забыл. Я ведь плавать не умею.
— Ничего, — сказал Майк, научишься. Какая теплая вода! Давай поплывем к той барже.
— Давай. Только я плавать не умею Разве что попробовать?
У баржи я оказался раньше Майка. Мы уцепились за свисавшие с нее цепи. Или это были канаты? Неважно.
— Эх! — кричал я. — Какой супер!
— А говорил, плавать не умеешь.
— А я и не умею. Это тут вода, наверное, специальная, как в море, сама держит.
— Поплыли назад!
До берега я доплыл так же бодро и смело, словно всю жизнь только и делал, что плавал до баржи и обратно.
Загадка природы, этот наш организм! Сколько скрытых возможностей он в себе таит! А сколько потребностей… Мы вышли на берег.
— Давай обсохнем, — сказал Майк.
— Да, — сказал я. — Спешить некуда. Постояли, посохли.
— Кальсоны продай, а после бани выпей, — сказал я. -Так Суворов учил.
-Правильно учил, — согласился Майк.
— А погодка-то ничего…
— Ничего. Дождик скоро.
— Дождик — это тоже неплохо.
Тут к нам подошел мужик. Из местных. Он, видимо, решил поближе рассмотреть двух идиотов, которые стояли голыми среди бела дня на виду у всего поселка, хлопая себя по бокам и говоря эх и ух.
Подойдя вплотную, он внимательно осмотрел нас со всех сторон. В лице его появилась догадка.
— А-а-а, так это вы из Города-героя? — сказал он.
— Да, это мы, — сказали мы. — Вот купаемся.
— А, ну, тогда понятно, — сказал мужик и пошел обратно.
— Что-то мы долго сохнем, — сказал Майк. — давай, что ли, оботремся.
— Да, — сказал я. — По-моему, мы немного в мазуте.
— Да, похоже на то.
Мы не спеша обтерлись футболками и не спеша оделись.
До клуба шли босиком. По металлолому и по колючим шишкам.
Граждане, не купайтесь в нетрезвом состоянии! От плавания разгоняется кровь с разбавленным в ней алкоголем, и алкоголь начинает форсированно действовать на организм, что, в последствии, оказывается большой неожиданностью.
Следующая сцена — уже в кабинете т.Пина. В ней уже присутствует Володенька. А откуда Володенька взялся? Ведь не было же его. И в клуб мы с Майком пришли прямо от реки. Сколько неразгаданных тайн, однако, ожидает нас на жизненном пути (выражаясьпоэтически)!
И еще. Чью водку мы пили с т.Пином? Нашу или его? И вообще, сколько же всего было выпито за весь этот долгий и трудный день? И когда грибы собирали? До дождика или после? Днем или ночью?
Расставшись с т.Пином и выйдя из клуба, мы обнаружили, что поселок им.Ж. накрыт ночным мраком. Накрапывало. Вот еще загадка: как мы дойти до сарая? Вернее, не до сарая, а до огромной ямы в виде воронки, что была недалеко от сарая? Впрочем, тут, скорее всего, заслуга Володеньки. Во-первых, зря, что ли, он мастер спорта по стрельбе из лука, во-вторых, он угостился в общей сложности меньше нас, потому как сначала держался, и в-третьих, он не купался в реке. Вот поэтому, видимо, он и нашел дорогу. По звездам ли, или по тусклым желтым лампочкам на редких столбах… И поэтому же он не шел в обнимку с Майком и не орал с ним хором на все окрестные леса куплеты про прекрасную шестнадцатилетнюю дурным голосом и не на родном языке, и ему не казалось, что он на Марсе и пора лететь обратно на Землю.
Неизвестно, который был час, но нам не встретился ни один житель поселка. Конечно, людей можно понять. В самом деле, когда по улице идут, шатаясь, в обнимку пьян ы е, и орут вместо бывали дни веселые или, скажем, темная ночь что-то непонятное и совершенно не по-русски, неизвестно, что от таких можно ожидать.
Последнее, что я помню, это лежу я на дне ямы. Рядом костер горит, Майк шевелится. Володеньки нет, он к родственникам послан, грибы наши жарить.
А с неба крупные капли падают. Дождик идет. Теплый и маслянистый.
Л затем сознание покидает меня, и я растворяюсь в темноте ночи. Дождливой, а потому — сырой.
5. Утро следующего дня было серого цвета… …Кто из нас был прав, так и осталось загадкой.
Утро следующего дня было серого цвета. Оно было дождливым и ветреным.
Я открыл глаза и обнаружил, что нахожусь в сарае и лежу на спинке дивана, накрытый бушлатом. Перед моим лицом стояла алюминиевая миска. Из миски на меня смотрели огурцы, вареная картошка и жареные грибы, покрытые появившимся на холоде свиным жиром.
Напротив просыпался Майк. Володенька, как спортсмен, слал на жердочке наверху.
Майк приподнялся на своем ложе, я посмотрел на него и подумал, что выгляжу, вероятно, не лучше. Я хотел об этом сказать, но не смог, отчего удивился и закрыл рот. Майк пошарил где-то за собой у стенки и извлек на свет… почти полную бутыль гымзы!
— О!!! — сказал я.
— Да, — согласился Майк.
— Гымзу пьете? — раздался сверху голос, и Володенька спорхнул с жердочки, правда не так бодро и весело, как ему хотелось бы.
— Как это удачно вышло, что мы не выпили вчера гым-зу, — сказал я. — Однако, когда же это мы ели грибы? Что-то не помню.
— А ты и не ел, — сказал Володенька. — Ты спал.
— А как же я до сарая дошел, коли спал?
— А ты и не шел, — сказал Майк. — Тебя донесли.
— Да?.. Давайте еще попробуем гымзы.
— Ух!
— Эх!
— Их!
— Ну, и как грибы? Вкусные получились?
— Наверное…
Я взял ледяной гриб, разжевал и с трудом проглотил.
— Ну, и как там родственники? — спросил я Володеньку.
— Нормально. Я пришел — они уже все в доску…
— Это хорошо.
— Ох!
— Эх!
— Ух!
— Однако, никогда не думал, что гымзу можно пить с таким кайфом.
— Вячеслав, гымза это очень вкусное вино на самом деле.
— Да, — сказал Володенька, — и бывает очень кстати.
— Жаль, что все кончилось.
— Ха! Ты представь, если бы, вообще, ничего не было.
— А ты помнишь, как мы вчера купались?
— Помню, очень хорошо купались. А ты помнишь, как рок-н-роллы пели?
— Помню, очень громко пели.
— Вроде как налились вчера…
По крыше стучали капли, в щелях шуршал ветер.
— Что-то стало холодать, — сообщил Володенька.
— Магазин уже открыт, — согласился я.
— Опять напьемся, — сказал Володенька. — Денег нет.
— Что, совсем нет?
— Ну, на яблочное, разве что…
— Спокойно, — сказал я. — У меня же еще трешка… О проклятье? Я же сумку в клубе оставил! А в ней трешка!
— Пойдем в клуб, да заберем, в чем проблема?
— Только сна чала выльем яблочного…
Мы вышли на улицу. Моросил дождик. С сосен срывались крупные капли.
— Экие морозцы, прости Господи, стоят, — процитировал я. — Лапочки от холода совсем свело.
— Как тут не напиться? — спросил Майк. Тут с нами впервые поздоровались.
— Кто это? — спросил Володенька.
— Нас, похоже, уже все знают, — сказал я.
— Хо! Странно было бы нас не знать, — сказал Майк.
Показался магазин. Но мы не предчувствовали беды и даже не обратили внимания на то, что у магазина никого нет. Все стало ясно лишь тогда, когда на двери магазина обнаружился огромный замок и надпись: ПОНЕДЕЛЬНИК — ВЫХОДНОЙ.
— Вот это да! — ахнули мы. — Понедельник — выходной! Вот это порядочки! Стрелять надо за такие порядочки!
— Что же мы не прочитали раньше, что понедельник -выходной?
— А кому это могло прийти в голову?
— Смотрите: продуктовый работает, промтоварный работает, а этот, видите ли, выходной!
— Что будем делать?
— Давайте постучим, может откроют…
— Граждане, — сказал я. — Все ясно. Сама судьба велит нам ехать в город У.
— А, может быть, там тоже выходной?
— Володенька, это тебе не поселок им.Ж. с одним магазином, да и тот в понедельник выходной. Это, между прочим, районный центр. Это Город-памятник! Не могут же там быть
закрытыми все магазины. Какой-нибудь, да открыт. И ларьки там д о л ж н ы быть…
В землю смачно вливается ливень. Мы стоим под навесом у закрытых дверей клуба и громко стонем. Плохо начался этот день. Все против нас. Эй кто-нибудь! Отдайте нам наши три рубля! Нам холодно и плохо! Эй, мы пива хотим! Мы же не знали, что у вас здесь ПОНЕДЕЛЬНИК — ВЫХОДНОЙ!
Дождь и ветер. Закрытые двери. Сырая поэзия.
Я пью воду, текущую толстой струей с крыши, а Майк говорит, что она грязная, а я говорю, что она не грязная, потому что давно уже течет, и вся грязь уже стекла, попробуй говорю, очень в кайф, а Майк говорит, сам пей свою грязную воду, как будто вчера из речки воду с мазутом не пил, пил ведь, и ничего, почти, как новенький…
В город У. мы ехали в скрипящем и чавкающем автобусике. Мы ехали и уныло молчали. Мы уныло молчали и ехали. Когда проезжали мимо водочного завода, по салону прошло оживление.
— А? — сказал я. — А вы говорите!
Приехали мы в город У., город-памятник. Вышли из автобусика.
Мне грустно вспоминать дальнейшие полдня. К исходу . этих дальнейших полдня мы ходили по улицам уже из принципа, и нам давно уже было ясно, что ПОНЕДЕЛЬНИК- ВЫХОДНОЙ — это лозунг если не областного, то уж, наверняка, районного масштаба.
Один раз, правда, у нас появилась слабая надежда. Это когда мы увидели группу мужичков, топчущихся возле безнадежно закрытого магазина.
— Смотрите, — сказал Майк, — это не просто так.
— Народ явно что-то соображает, — согласился я.
— А давайте пойдем за ними, — предложил Майк. — Может быть куда-нибудь, да придем?
Но из этой затеи ничего не вышло. Мужички, соблюдая все правила конспирации, разошлись в разные стороны-, парами и по одному.
Тогда мы подошли к магазину и постучали. В окне появилось лицо. Нам бы, наверное, открыли бы. И, может быть, даже и пожалели. Если бы мы были не мы. А кто мы такие?
Не знают таких! Может быть, мы не как все люди и вовсе не за этим пришли, а за остатками вечерней выручки?
Вон, вон идите!
Проходите, не задерживайтесь!
— Все, — сказал я, — это конец. Ах, как это все сложно! Давайте теперь зайдем к моим родственникам — и на автобус.
Конечно, не хотелось появляться в местах, где я был счастлив когда-то в т а к о м виде, да что было делать…
Встретили нас. Накормили. Задерживать не стали. А что нас задерживать? Трое с квадратными глазами. Говорят, что приехали на гастроли. Музыканты, мол. Артисты. Это уж точно. Особенно вон тот (Володенька) в своих кальсонах (спортивных штанах). От поезда, небось, отстал, продал штаны и теперь ходит в подштанниках, артист… И об Вячеславе, вон, что говорят. Может, и врут. А может, и нет.
Пошли мы на автовокзал, размышляя по дороге, доживем мы до завтрашнего утра или не доживем.
Ах, какой грустный день! Как холодно и сыро…
Неужели мы только позавчера приехали?
Послушайте, а, может быть, нет никакого Города-героя? Может быть есть только сарай на берегу реки, грибы в лесу и магазин, закрытый в понедельник, и этот понедельник вечный?
Наш автобусик, поскрипывая и покашливая, разинул двери, и в него полез народ с мешками и узлами.
Когда мы оказались внутри, зажатые со всех сторон спинами и грудями, выяснилось, что автобусик в поселок им.Ж. ехать раздумал, и поедет теперь в какой-то другой поселок. Этой новости почему-то никто, кроме нас, не удивился, и все преспокойно остались на своих местах, а мы едва успели продраться сквозь спины и груди и выскочить наружу. Автобусик уехал. Больше автобусов на вокзале не было.
— Женщина!!! — закричали мы в дырку в стене. — Когда же автобус в поселок им.Ж!?
— А автобус в поселок им.Ж. завтра, — сказали нам из дырки. — В шесть тридцать утра, по расписанию.
Давайте снимем шляпы и побудем минуту в молчании. И давайте запомним, что понедельник — день тяжелый. Особенно он тяжел в Вологодской области.
Делать было нечего, предстояло с позором возвращаться к родственникам и проситься переночевать… Ах, как неприятно. И грустно.
— А знаете что, — сказал вдруг Володенька. — У меня есть один знакомый, он служил в армии…
— Ну и как там, в армии? — спросил я.
— В армии тяжелее. Здесь магазины хоть и закрыты, но есть. А там их и вовсе нет.
— Ага, знаю, они намазывают на хлеб сапожную ваксу и р у б а ю т…
— Нет, — сказал Володенька, — они пьют ПОМОРИН.
— Точно! — сказал Майк. — Я тоже слышал об этом. Говорят, в кайф. Только его разбавлять надо… Володенька, ты гигант!
— Послушайте, — сказал я, — ну, какой может быть кайф от поморина?
— Ну… наверное, в нем спирт есть, — сказал Володенька. — Мой знакомый сам пробовал.
— Все пошли за поморином, — сказал Майк. — Хуже не будет. Чего только не сделаешь в понедельник — выходной! Можно даже купить тюбик поморина. И бутылку воды боржоми. Потом подумать и купить граненый стакан. И магазины оказываются открытыми, и торгуют они во всю поморянами, боржома ми, гранеными стаканами…
— И где же мы будем… зубы чистить? — спросил Володенька. Майк опять предложил сесть тут же, посередине улицы, и начать разбавлять, не теряя времени даром.
— Нет, — сказал я. — Есть тут одно место, где я тоже был счастлив когда-то. Это парк сказочной красоты. Я играл в нем в прятки и в войну. А еще там течет речка. Она чистая и прозрачная. В ней я умывался по утрам. В ней даже щуки водятся.
И мы пошли в парк. А парк этот находился рядом с т е м домом, где нам предстояло ночевать… Нет, это грустный день!
Вот он, парк. А вот и танцплощадка.
Эх, прошу прощения, граждане. Я сейчас, пожалуй, по-ударяюсь в воспоминания и вернусь в шестидесятые годы XX века. Именно тогда я и был здесь в последний раз. Беззаботная жизнь десятилетнего человека, любящие родственники, новые игрушки. Ночлег — на сеновале. Прохладно и темно.
Одуряющий запах сена. Лежишь и слышишь все, что происходит ют на этой танцплощадке.
Каждый вечер: Жил в горах целый век человеееек! О, Марко-марко-марко По-лоооооо! Вечером эээхо зааа ре-кооооюГ Мааа бэби дуу ми хэнки пээнки! А ты люби ееооо, свою девчооонку! Селене ене ап! Ооопять от меня сбежа-лааа последняя электричка! Загадал мне попугай… Е.Е.Е-е.ЕГ
Или кто-то на аккордеоне наяривает. Или на саксе под аккордеон с барабанами. Бит!
А парни в клешах с цепочками шейк л о м а ю т . А я лежу на сеновале, слушаю и мечтаю скорее вырасти, надеть штаны с клешами и с цепочками и пойти ломать шейк. И я боюсь, что может случиться так, что, когда я вырасту, шейк ломать уже не будут, не будут продавать сигарет с фильтром, запретят штаны с цепочками, и мне будет ужасно обидно, что я не успел попасть в это золотое время…
И вот, нам предстояло ночевать (если еще пустят) на этом самом сеновале с неубитым чувством похмелья, потому что из этого поморика ни хрена не выйдет, а родственники будут смотреть на меня и думать, что нет у меня ничего святого, раз я являюсь сюда вот так, с хаером, с квадратными глазами, неизвестно откуда и неизвестно с кем…
Кстати, как выяснилось немного позже, я оказался прав, предположив, что родственник, который мылся у реки земляничным мылом, помчался домой и соорудил очередное повествование, раскрывающее тайный смысл нашего приезда в поселок им.Ж Вытершись полотенцем, он отправился в город У., где и изложил свою версию местным родственникам. Ну, а затем появились мы, живое доказательство его выводов.
— Это и есть твой парк сказочной красоты? — спросил Майк и поддел ногой ржавую консервную банку
— Сказка погребена под плевками и мусором, — сказал я. — Атомный век.
— А где речка со щуками? — спросил Володенька.
— А вон за теми кустиками в конце аллеи, — сказал я. — . На ее берегу мы и отдохнем. Кстати, боржоми можно было и | не покупать. Вода там чистая, так что… !
Мы остановились.
Между знакомыми берегами текла незнакомая жидкость кирпичного цвета. Она чавкала, хлюпала и пахла дерьмом.
— Все назад! — сказал я. — Проклятое время. Калиюга, одним словом.
— Хорошо бы не выражаться, — попросил Володенька.
— Давайте будем трескать поморий, — сказал Майк. -Хоть вон на той скамеечке.
Мы присели на скамеечку, увешанную выплюнутыми беломорными окурками.
— Давай, начинай, — сказали мы Володеньке, — сам предложил, сам и начинай.
Володенька взял тюбик и повертел его в руках.
— А что сначала делать? — спросил он. — Поморий выдавливать или боржоми наливать?
Посоветовались и решили, что сначала, наверное, будем боржоми наливать, а потом поморий выдавливать. А размешать все можно веточкой барбариса. Куст растет родом.
Так и сделали. Налили в стакан шипящего и негодующего боржоми, выдавили длинную колбаску белоснежного по-морина. Размешали веточкой барбариса…
Смесь сердито зашипела, запузырилась и подалась через край. То, что оказалось в стакане, внешне было похоже на молочный коктейль, какие готовят в кафе Мороженое. Но -и только. Когда я с усилием воли сделал один глоток, тут же понял, что пить этого больше не буду. Хоть буду умирать от похмельного синдрома. Главным отталкивающим фактором было абсолютное несоответствие между внешним видом коктейля и его, выражаясь поэтически, внутренним содержанием. Это было гадостью солено-сладкого вкуса с запахом ментола.
— Я этого пить не буду, — заявил я. — И вам не советую. Мы еще не в армии. Давайте лучше боржоми попьем.
Но Майк с Володенькой некоторое время не сдавались. Володеньке некуда было деваться, сам предложил, а Майку хотелось любой ценой добыть хоть грамм бодрости духа, и они выпили не то по три четверти стакана, не то по полстакана. Расплевались. Затем мы дружно допили остатки боржоми, сели на лавочку и взгрустнули.
— А, вроде, как и полегчало, — сказал Майк.
— Блажен, кто верует, — сказал я.
— Нет, натурально полегчало! Володенька, а тебе?
— Да нет, — сказал Володенька, прислушиваясь к организму. — Вроде, нет. Хотя, может быть, и да… Как странен человек!
Я вдруг с удивлением обнаружил, что скучаю по нашему сараю. Прямо как по родному дому!
И дернуло меня потащить всех в пород У.! Как хорошо в поселке им.Ж! Уютный сарай, теплые бушлаты. Милые родственники. Магазин один. Все понятно. Закрыт, значит закрыт. Понедельник — значит выходной…