Мы не нравимся нашим детям. Мы очень часто не нравимся нашим детям. И это естественное следствие наших отношений.
Если нам так часто не нравятся наши дети – как можем мы им нравиться? Ты думаешь, мы, родители, нравимся нашим детям, когда постоянно делаем им замечания, постоянно их одергиваем, постоянно сообщаем им, что они и тут «не такие», и тут – «не такие»?
Если они для нас постоянно «не такие», ты думаешь, они считают нас «такими»? И у них возникает желание дать нам любовь и внимание, которые мы хотим от них получить?
– Маруся, ты сегодня с моей мамой не дружи, – сказал мне однажды вечером внук. – Она меня сегодня днем заставляла спать…
В его голосе звучало осуждение. Действительно, зачем дружить с мамой, которая так плохо себя ведет?
А однажды он удивил меня, сказав:
– Маруся, я хочу тебе пожаловаться на мою маму…
– На что, Никита, ты хочешь пожаловаться? – спросила я.
Меня очень заинтересовала сама формулировка – «хочу пожаловаться»…
– На то, что она меня не слушается! – возмущенно сказал он. – У меня мама непослушная! – заявил он с интонацией, в которой не было и тени сомнения в правильности такого «диагноза» относительно мамы.
– В чем же она непослушная? – заинтересованно, стараясь сдержать смех, спросила я.
– Она мне руки под одеяло прячет, когда я спать ложусь. А я руки достаю, потому что мне жарко. А она опять их под одеяло засовывает. Она меня не слушает. Она непослушная, – сокрушенно заключил ребенок.
И я поразилась истинности его слов.
Истинности этого зеркального отражения двух людей. Если один считает другого непослушным – другой с таким же правом считает его непослушным. Если один считает другого «не таким», другой с таким же правом считает его «не таким», «неправильным».
Если одному не нравится поведение другого, кто сказал, что тому, другому – нравится поведение первого?
Мы проявляемся по отношению к нашим детям иногда совсем не лучшим образом. Все перечисленные выше методы воспитания не делают нас добрыми или милыми, когда мы их используем. Мы со строгими и «непринимающими» лицами читаем им нотации. Мы с напряженными, злыми лицами критикуем их. Мы бываем даже жестокими, когда наказываем и отвергаем их. И все это, конечно же, мы делаем из самых лучших побуждений – мы воспитываем ребенка. Но нравимся ли мы ему с такими нашими лицами и в таких наших проявлениях? В такой странной любви?
Не нравимся.
– Как я уже устал от своей мамы! – сказал однажды один мальчик, получив очередную порцию педагогического воздействия мамы, заключавшегося в крике, упреках, обвинениях, и добавил: – У меня от нее уже голова болит!
– Но, наверное, у твоей мамы тоже от тебя голова болит, и она тоже от тебя устала, – предположила я.
– Нет! – категорично сказал ребенок. – У детей от родителей голова больше болит! И они больше от родителей устают!
– Почему? – поинтересовалась я.
– Потому что родители постоянно кричат и командуют!
И меня опять поразила эта зеркальность восприятия детей и родителей. Мама недовольна своим ребенком. Ребенок в ответ – недоволен своей мамой.
Однажды мой внук, после двухмесячного посещения школы, получивший за это время массу «педагогического» воздействия от классической строгой и критикующей учительницы и получивший дома пристальное внимание мамы, которая требовала, чтобы уроки были сделаны, чтобы одежда была сложена, комната была убрана, портфель собран, сказал ей:
– Знаешь, мама, вообще у меня в жизни все нормально. Я живу хорошо. Только у меня есть в жизни две проблемы.
– Какие? – заинтересованно спросила дочь, удивленная тем, что у ребенка в его «нормальной» жизни, оказывается, есть проблемы. – Какие две проблемы у тебя есть?
– Это ты и моя учительница! – ответил ребенок.
Да, наши дети часто – проблема для нас. Но тогда и мы, их родители – проблема для них. Но неужели мы хотим быть «проблемами» для наших детей?
Но в реальной жизни мы часто не нравимся нашим детям. И они нами тоже недовольны. Но если мы им тоже не нравимся и они нами недовольны – то хотят ли они нас понять, пойти нам навстречу, откликнуться на нашу просьбу? Хотят ли они быть хорошими для нас, чувствуя нас – плохими?
Мы не вызываем в них желания этого хорошего, доброго отклика, потому что своим родительским «плохим» поведением не располагаем к этому отклику.
Поэтому и имеем реально – сопротивление и непослушание, «вредные» поступки. Или – равнодушие. Или – жестокость.
Как аукнется, так и откликнется…
Я много раз в своей жизни слышала от родителей, приходящих на консультацию, жалобы на своих иногда уже вполне взрослых детей:
– Такой равнодушный! Такой бесчувственный! Сколько я для него… А он…
И получалась, если верить этим родителям, очень странная картина – они, родители, всю жизнь давали детям любовь и внимание, а теперь эти дети не хотят им вернуть то, что они им отдали! Не хотят делать то, что от них требуют, не хотят отдать свое внимание, свою любовь.
Родители в этой ситуации выглядели просто ангелами небесными, а дети их – безжалостными эгоистичными чудовищами.
Но, слушая таких родителей, я всегда знала – получается нестыковка. Нестыковка. Потому что так не бывает! Не бывает так.
Если родитель действительно был любящим и добрым по отношению к ребенку – он может получить в ответ только любовь и доброту. Но если его ребенок, став взрослым, не хочет отдавать любовь и доброту, а проявляет равнодушие или даже жестокость – то, может быть – именно это он и получал от родителей в своей детской жизни?
«Как аукнется – так и откликнется», – это вселенский закон, и выполняется он неукоснительно, вне зависимости от нашего желания, настроения или обстоятельств.
И если наши дети выросли неотдающими, нещедрыми, недобрыми – не надо искать нигде причин, кроме как в нашем отношении к ним. Дети – наши зеркала. Они отражают нам наше отношение к ним. И расхожая фраза о том, что нужно относиться к людям так, как ты хочешь, чтобы они относились к себе, – истинна. И более чем истинна в наших отношениях с нашими детьми.
Если ты шипы посеешь, виноград не соберешь.
Ас Самарканди
И если наши дети сейчас ведут себя по отношению к нам бесчувственно, значит, они не получали от нас тепло и любовь. Если бы они получали это – они бы именно это нам и вернули.
Все возвращается.
Мы пожинаем то, что сами посеяли.
Наша бесчувственность вернется их бесчувственностью к нам. Наше равнодушие – их равнодушием. Наша жесткость, даже жестокость – их жестокостью.
Я помню одного папу, жесткого, категоричного, который наказывал своего сына ремнем, папу, которого, по его словам, самого в детстве жестоко порол отец. Бил, приговаривая: «Потом благодарен мне будешь!»
– Ну и как, – спросила я – вы чувствуете благодарность к отцу?
Он как?то криво усмехнулся и сказал жестко, сухо:
– А что – все нормально! Ну, бил… – Было заметно, что говорить ему об этом неприятно.
– А в каких отношениях вы с отцом сейчас? – спросила я.
– В нормальных, – кратко ответил мужчина.
– Вы часто видитесь?
– А чего с ним видеться? Он живет своей жизнью, я – своей…
– Но у вас открытые, близкие отношения? Вы звоните друг другу? Вы делитесь друг с другом чем?то? Вы интересуетесь его жизнью?
Мужчина молчал.
– Вы думаете о нем? Заботитесь? Радуете его чем?то?
Мужчина растерянно ответил, помолчав:
– Да нет, как?то у нас не так все. – И добавил оправдывающее: – Живет, и ладно, – и плечами передернул, как будто сбросил что?то. И добавил: – Ну, а о чем нам с ним говорить? И чего мне к нему ходить? – И помолчав, сказал как?то удивленно: – Мой?то сын тоже, небось, ко мне ходить не будет… От большой благодарности, – сказал он иронично, и я порадовалась, что он это понял. Что почувствовал простое это правило – как аукнется, так и откликнется.
Дети легко и щедро отдают внимание и понимание, помощь и поддержку тем, кто был с ними добрым и щедрым, понимающим и любящим. Они отдают это сами, щедро, их не надо даже просить об этом.
Согласись – как хочется иметь таких детей! Но для этого надо быть таким родителем!
Бывают странные отцы, до самой смерти занятые лишь одним: дать детям основания не слишком скорбеть о них.
Жан де Лабрюйер
Но как часто мы совсем другие родители!
В организации, в которой я работала, я общалась с двумя женщинами – молодой и зрелой. И лишь поработав с ними несколько месяцев, я к своему удивлению узнала, что они – мать и дочь.
Ничто не выдавало их родственные отношения. Взрослая женщина всегда была холодной по отношению к молодой, я ощущала ее неприязнь, какую?то отстраненность. Оказалось, дочь вышла замуж за парня, которого мать не хотела видеть своим зятем. И за то, что она ослушалась, мать заявила: «Ну вот и живи с ним. Если ты такая самостоятельная, то и живи одна, без моей помощи. Посмотрим, как ты справишься! Прибежишь еще, когда поймешь, что мать была права!»
И, отвергнув своего ребенка (девятнадцатилетнюю девушку) за «непослушание», мать держалась своих «принципов» – ничем не выдавать интереса к ребенку. Ничем не выдавать родственных чувств. Дочь жила своей жизнью. Родила ребенка, воспитывать которого бабушка не помогала – «из принципа». Пережила много сложностей, потому что действительно трудно молодой девушке быть молодой мамой, когда даже в магазин нельзя выйти без ребенка, – оставить его не на кого, бабушка ведь «из принципа» не хочет сидеть с внуком! Бабушка могла зайти в гости, оставить игрушку, но на робкую просьбу дочери посидеть с ребенком, пока она сделает какие?то дела, отвечала:
– Ты меня не спрашивала, когда замуж выходила и когда ребенка надумала родить. Вот сама и справляйся!
Спустя несколько лет я встретила «принципиальную» бабушку.
– Как дочь? – спросила я.
– Дочь? – переспросила она и ответила холодно: – Дочь была эгоисткой и осталась эгоисткой. Уехала жить за границу, только я ее и видела. И внука уже два года не вижу… Знаю только от ее подруги, что она там очень хорошо устроилась… Дом у них свой, муж ее карьеру хорошую сделал. Она не работает, дома сидит… Всем она обеспечена, как сыр в масле катается… Но чтобы мать позвать в гости или подарок какой?нибудь передать… – и столько обиды было в ее словах.
И я только сочувственно покачала головой, потому что действительно сочувствовала ей – она сама своим «принципиальным» отношением установила дистанцию между собой и дочерью, и это обернулось против нее же. И как это часто бывает – мы сами создаем дистанции между собой и нашими детьми, а потом удивляемся, что мы так одиноки!
Наши дети возвращают нам наше отношение к ним.
Я слышала однажды, как мама, вышедшая во двор, звала сына: «Сашка, я тебя долго буду ждать?!»
Мальчик подошел к маме и недовольно сказал: «Ну, чего ты кричишь, мамка?»
– Ты чего это маму мамкой называешь? – вмешалась в разговор старушка, сидящая на лавочке.
– А как мне ее называть – мамочкой, что ли? – сказал ребенок, и столько взрослого сарказма слышалось в этой фразе, столько какого?то холодного цинизма. И я невольно подумала, действительно, как ее называть – мамочкой что ли, если она его Сашкой зовет?
И я вспомнила внука, который иногда мог подойти к своей маме, обнять ее и сказать нежно: «Мамочка милая мама моя…» Он произносил это слитно, вместе, как одно «название» для мамы – «мамочкамилаямамамоя». И он для нее был – Никитоша. И подумала: пока он для мамы «Никитоша», мама для него – «мамочка милая мама моя». Но если на него орать, если его унижать или отвергать – захочет ли он называть маму «мамочка милая мама моя»?
Но как часто наше критичное отношение к ребенку, наши разговоры, интонации, позы, мимика – не добрые и не милые.
Как часто родители воюют с детьми. Борются с ними. Давят на них.
И тем самым вызывают ответное отношение к ним – войну.
Война
Давай честно признаемся – не дети начинают войну с родителями, не они ее объявляют.
Их поступки – всего?навсего поступки, которые требуют родительского анализа, помощи ребенку в осознании причин их поступков. Но родители – грубостью, критикой и осуждением запускают агрессию, развязывают войну, которая рано или поздно оборачивается против них.
Мы воюем с детьми, это надо признать. Воюем и возмущаемся ребенком, который с нами воюет. Но давай также признаем, что сначала мы сами (из лучших побуждений!) ополчаемся против ребенка. Но чего мы ждем от него, если в наших отношениях нет любви, а есть ополчение?
Одна из причин того, почему наши отношения с детьми принимают иногда характер войны – их подавленные и требующие своего выхода негативные чувства, которыми они наполнились за годы общения с нами.
Говоря о каждом из методов, я обращала твое внимание на то, что чувствует ребенок при таком педагогическом воздействии. И ты сам видел, сколько негативных чувств и эмоций испытывает ребенок, зачастую не имея возможности их проявить, показать. А сколько их накапливается за годы его детской жизни?
Часто эти негативные чувства, поток негативных чувств прорывается в подростковом возрасте. Ребенок начинает хамить, дерзить. Как говорят сами родители: ты ему слово, а он тебе пять слов. Но откуда в нем взялись «пять слов»? Они давно ждали своего часа, они уже давно вертелись на языке, он просто не мог, боялся их произнести.
Но становясь взрослым, он перестает скрывать свои настоящие чувства и начинает выражать их. В ответ на твою нотацию он демонстративно уходит из комнаты. На твой удар кулаком по столу он хлопает дверью. На твое требование быть вовремя он приходит за полночь. И начинается период под названием «трудный ребенок».
И сколько раз, сталкиваясь на тренингах с жалобами родителей: «просто взбесился», «не слушает, что ему говорят», «хамит на каждое слово», «специально, назло делает то, что неприятно», – я удивлялась их искреннему недоумению – откуда это в нем? Откуда? Ведь был такой милый, послушный ребенок! Ведь был такой воспитанный, с хорошими манерами, а тут валяется на постели в ботинках, ест и чавкает, специально, зная, что я терпеть этого не могу, постель не застилает, чуть что: «Мать, ты достала…» Он никогда не позволял себе такое! Что с ребенком?!
И как сложно мне бывает мягко и сочувственно объяснить, что, может быть, мать действительно «достала», и просто ребенок больше не прячет своих чувств и не хочет изображать из себя воспитанного мальчика?
Есть еще одна важная причина наших «военных» отношений с детьми. Которая объясняет большинство случаев детских бунтов, войны, трудных отношений с детьми.
Методы воспитания, о которых мы говорили, основаны на подавлении личности. И та огромная потребность в самоутверждении, о которой мы говорили в этой главе, и является причиной их «военных» действий по отношению к нам.
Мы не признавали в них личности. Не замечали в них личности. Иногда – просто подавляли их личности своим авторитаризмом. Поэтому дети просто вынуждены нам доказывать, что они личности.
Им нужно, чтобы мы их признали. Чтобы подтвердили их право хотеть или не хотеть чего?то, соглашаться или нет, право выбирать самим. И они начинают нам доказывать это право – непослушанием, отстаиванием своей позиции, упрямством, даже плохими поступками – курением, беспорядком в комнате, «ужасной» одеждой или ужасными манерами.
Они требуют, они отстаивают свое право на самостоятельность, свою «главность» в их жизни, чего мы не давали им ощутить.
Но самое удивительное, что такое поведение ребенка, которое, по сути, является следствием наших «военных» методов воспитания, расценивается нами как отвратительное поведение. И это – высшая родительская манипуляция – самому (пусть и неосознанно!) довести ребенка до состояния войны, а потом возмущаться этим чудовищем, которое так безобразно себя ведет.
Одна из женщин рассказала мне о дочери подруги, на которую напали бесы.
– Как напали? – удивилась я.
– Вот так. Дочь – семнадцатилетняя девушка, просто взбесилась. Подружилась с каким?то парнем, который весь покрыт татуировкой. Сделала себе татуировку. Вставила себе в ухо три серьги. Остриглась чудным способом. Начала слушать какую?то бешеную музыку. Мама ищет какого?нибудь экстрасенса или целителя, чтобы бесов изгнал.
– Как мило! – только и сказала я на это описание «взбесившейся» девочки.
Как легко свалить все на «бесов», которые взяли вот и напали на ребенка! Мама – просто ангел небесный, – она ни при чем! Все проклятые бесы! Только почему эти бесы заставили девочку делать все то, что так не нравится именно маме? То, что бесит маму?!
Если ребенок знает, что маме это не нравится, и делает именно это – может быть, надо в первую очередь задуматься – откуда в ребенке такое сильное желание бесить маму? Не потому ли, что мама всю жизнь бесила дочь своим обращением – и вот пришла пора, когда эти чувства вырвались наружу и теперь направились против самой мамы! Тогда – чьи это бесы? Не мамины ли? Не она ли причина такого бешенства? И сколько она должна была «бесить» свою дочь, если получает теперь такой поток «бешенства!» И, конечно же, давайте позовем целителя, который бесов изгонит! Только вот из кого их надо изгонять? Не из нас ли, взрослых?
Давай признаемся честно – когда мы любим своих детей, выражаем им свою любовь – ими тоже руководит любовь. Когда мы их не принимаем, не понимаем, отвергаем их – ими руководит обида, злость, желание отомстить. И это не дьявол их раздирает. Это не бесы в них вселяются. Это мы сами вселяем в детей злость, заставляя их мстить, быть вредными, разрушать все вокруг. Может быть, нам все же пора изменить наше отношение к детям – чтобы не получать потом в ответ то, что мы не хотим от них получать?
Дети действительно возвращают нам полученное от нас. Они отвечают на наши воздействия своими воздействиями.
И возможностей, разновидностей, вариантов их ответов нам – множество. Мы сами иногда подсказываем детям наши слабые места. Ребенок уже знает, на что нажать, чтобы вернуть тебе агрессию. И делает именно это. А иногда из чувства протеста, из неосознанного желания мстить делает все наперекор.
Как говорила мне одна мама о своей дочери: «Я ей всю жизнь говорила – придешь брюхатая – на порог не пущу!» Ее дочь сделала именно это, доставив матери столько стыда за свою «гулящую» дочь.
И как часто дети «отвечают» нам такими вот нежеланными для нас действиями! Мой окрик – не разбей – вызывает в ребенке неосознанное желание разбить. Мой запрет – не бери это, не трогай мои вещи – вызывает в нем желание взять их и «нечаянно» испортить. Мое требование хорошего поведения – приводит к плохому поведению.
А потом мы возмущаемся детьми, которые доставляют нам столько неприятностей, столько боли! Но – сколько неприятностей от нас они испытали? Сколько боли мы им доставили, если сейчас это возвращается к нам? И кто тот первый, кто это запустил?
Я повторяю – не дети начинают с нами воевать. Это мы, видя в них лишь материал для перевоспитания, начинаем их переделывать, перекраивать, давить на них, задевая их личность. Что ж, пришла пора получать все это обратно…
Наши воздействия друг на друга всегда одинаковы – хочешь ты или не хочешь – но это вселенский закон. С какой силой и знаком ты действуешь на ребенка – с такой силой ты получаешь ответ, отпор.
Наши агрессивные методы вызывали их агрессию, которую они годами не могли выпускать. И они начинают выпускать ее на нас. И не только на нас. На других людей – учителей и сверстников, просто на чужих людей в транспорте или на улице.
Сколько таких «ужасных» детей видел каждый из нас на улицах города! И каждый раз находится кто?то, кто возмущается, – откуда только такие уроды берутся? Этих «уродов» делаем мы сами, иначе откуда бы они взялись – они такими уж точно не рождаются!
И эти «уроды» потом громят телефонные будки или режут обивку в салонах автобусов, они исписывают грязными словами стены подъездов. «Бедные дети, сколько в них агрессии!» – каждый раз думаю я, видя такие вот следы проявлений этих «отвратительных» детей. И когда в ребенке – чистом по своей природе, дружелюбном и открытом – начала появляться эта агрессия? Не тогда ли, когда мама его в сердцах шлепнула, или оставила, непонятого и одинокого, стоять в углу или грубо оттолкнула – уйди с глаз, не хочу такого чумазого видеть…
А заканчивается это иногда так страшно – «уроды» ходят по улицам и угрожают нам, мирным гражданам, которые, конечно же, тут ни при чем…
Но при всей нашей ответственности за то, что иногда именно так и происходит, я опять хочу повторить – мы не виноваты в этом!
Мы, действительно, именно это часто и создаем. Но мы, даже создавая это – не виноваты в этом.
Никто из нас не хотел этого для своего ребенка. Никто не хотел воспитывать непримиримых, вредных, агрессивных или мстящих нам детей. И мы не хотели таких последствий для себя.
Мы этого не хотели, но, не наученные никем, – ошибались в выборе и использовании методов воспитания.
И теперь у нас есть прекрасная возможность больше так не делать. И изменить стиль воспитания. И осознать другие способы педагогического воздействия, основанные на любви и поддержке. Об этом – в следующей главе книги и в других книгах этой серии.
Мы получаем результат
Оправдания родителей, использующих жесткие, агрессивные методы воспитания: «Но ведь все же работают эти методы! Все же дают результаты!» – кажутся очень сомнительными, не правда ли?
Да, мы иногда «добивали», «плешь проедали» своими нотациями, «доставали» своими наставлениями – и все?таки получали результат. Но результат?то этот – со всеми вышеперечисленными последствиями!
Да, он стал учиться – с ненавистью ко мне или с чувством вины и «плохости». Да, он стал наводить порядок – с чувством одиночества и непонимания. Да, он перестал делать то, что мне не нравится – с затаенной агрессией против меня, которая обязательно (пройдет время, и ты в этом убедишься!) прорвется по отношению к тебе.
Но кто сказал, что именно такой ценой надо получить результаты? С таким вот довеском? С таким, я бы сказала, страшным довеском как одиночество, чувство отверженности, как бесчувственность и холодность к его будущим детям, которое мы сейчас в нем закладываем!
Из всех насилий, творимых человеком над людьми, убийство – наименьшее, тягчайшее же – воспитание.
Максимилиан Волошин
Мы получаем очень странные, сомнительные результаты.
Мы создаем детей ленивыми, безответственными, неряхами … И они, поверившие нам, что они именно такие, именно так и начинают проявляться. И мы получаем как результат поступки и поведение ленивых, безответственных, неряшливых детей. И это не лучшие поступки ребенка.
Своим давлением на них, подавлением их личности мы вызываем потребность доказать, что они тоже личности, – и получаем как результат непослушание, ссоры, хамство, бунт, поступки, которые бесят или обижают нас, взрослых.
Закрытость детей и потеря доверия к нам, взрослым, созданные нами самими, – приводят их к вранью, скрытности. И мы не можем до них достучаться – они перестают нас слышать.
Их одиночество, «неподдержанность» приводят к неразумным, поспешным, глупым поступкам. Потому что, оставаясь со своими детскими (а иногда совершенно недетскими!) проблемами в одиночестве, они решают их сами – как могут, как получится, далеко не всегда лучшим образом. И нам, взрослым, потом приходится расхлебывать последствия их поступков.
В прямом смысле слова: что посеешь – то и пожнешь!
Мы получаем в самом прямом смысле слова трудных детей. Наступает период трудных отношений, трудного общения, трудного воспитания.
Но разве – такой результат мы хотели иметь? Разве такова наша цель воспитания – создать трудного ребенка? Разве хотели мы сделать свою жизнь постоянным потоком трудностей и напряжений, связанных с ребенком?
Сколько переживаний и страданий родителей, живущих в таких вот трудных отношениях с ребенком, мне пришлось увидеть! Сколько в них обиды и растерянности – что теперь с ним делать? Что вообще с ним делать?
И это всегда – вопросы и желание разобраться именно с ребенком, который врет или дерзит, ворует, плохо учится, связался с плохой компанией, дерется, хамит. Что делать с этим исчадием ада под названием «мой ребенок»?
И каждый раз, искренне сожалея и сочувствуя таким родителям, потому что я видела их искренние страдания, переживания, усталость, мне приходилось мягко, но настойчиво доносить до них, что ребенок – открытое, доверчивое и радостное по природе своей создание, настоящая чистая Божья душа, именно таким попал в наши руки. Он не был исчадием ада, когда появился на этот свет и пришел в нашу семью.
И если он спустя семь, десять, пятнадцать лет стал исчадием ада, на которого нет никакой управы, то первый вопрос, который нужно задать – что я с ним сделал? Как я это сделал? И, признав последствия своего творчества, не спрашивать, что делать с этим отвратительным ребенком, чтобы он изменился, а спросить в первую очередь себя – что мне нужно в себе изменить, чтобы изменились отношения с ребенком? Что нужно изменить в стиле наших отношений? В моих представлениях о самом себе и о ребенке?
Согласись, если мы воспитывали, воспитывали ребенка, а он не стал лучше, а еще и «ухудшился», – то, скорее всего – мы делали что?то неправильно! Если все ребенка воспитывают – и бабушки, и дедушки, и родители, и воспитатели, и школа – и получают потом такой вот «результат» – значит, что?то не так в самом процессе воспитания!
Согласись, многим из нас есть о чем подумать – если мы имеем такой результат – сложного, непослушного, проблемного, трудного ребенка.
Нам нужно спросить себя не только о том, что мы делали, если получили такой результат. Но нам нужно понять очень важную вещь – чего мы не делали по отношению к нашим детям, если получаем такой результат? Чего мы не дали ? Чего мы их, возможно, лишили? Что нам нужно дать им, чтобы они изменились, стали ценными, открытыми и доверчивыми? Какими методами воспитания пользоваться? Ведь есть же добрые, человечные методы воздействия на ребенка, в которых дети становятся сильными, полноценными личностями. Может быть, нам нужно научиться использовать их?
Нам есть куда расти. Есть чем заняться. Есть что расхлебывать. Нас ждет интересная жизнь!
Помни, что изменить свое мнение и следовать тому, что исправляет твою ошибку, более соответствует свободе, чем настойчивость в своей ошибке.
Марк Аврелий
Что я делаю с ребенком?
Я помню одну молодую маму, живущую в соседнем доме, воспитывающую маленького сына, чье воспитание представляло классическую картину такого вот авторитарного, критикующего, я бы сказала, «забивающего» стиля.
– Куда ты пошел?!. Что это за ребенок!.. Да стой ты!.. Рот закрой!.. Слушай, отвали, не мешай!.. Я тебе сколько раз сказала?! Так, пока не уберешь… Иди с глаз моих! Что ты такой тупой?…
Это был ее стиль разговора с сыном, по?иному она не могла. И славно потрудившись над его воспитанием, она получила в семь лет совершенно затюканного, забитого, заторможенного, боящегося слово сказать, шаг сделать ребенка. Пришла пора идти в школу. И мама, зная, что я психолог, подошла ко мне однажды и попросила совета:
– Слушай, скажи мне как психолог: может, мне его в школу для дураков отдать, он же нормальную все равно не потянет?
И я даже не знала, что сказать ей в ответ. А потом, к ужасу своему, подумала: и вправду, в школе «для дураков» этому ребенку будет, наверное, лучше! В нормальной его забьют до конца, только уже не одна мама в этом участие примет, но и учителя, и дети. Он, такой вот продукт, результат маминого воспитания, будет вызывать только непринятие и недовольство. А куда ему еще больше? И в очередной раз с горечью подумала – что же мы делаем иногда со своими детьми! Как у нас получаются такие дети?
Я много раз возвращалась к этому вопросу, когда пошла работать психологом в школу и воочию увидела все эти последствия воспитания, о которых мы говорили в этой главе. Увидела ярко, «вживую» – и в массовом масштабе.
Это вызвало у меня сначала настоящий шок, когда, общаясь с детьми от нулевого до одиннадцатого класса, я встречала одно и то же – закомплексованность, неуверенность в себе, желание самоутвердиться, наполниться за счет окружающих, массу переживаний, сомнений, душевных терзаний, которые испытывают дети, когда в одиночестве решают свои проблемы.
Их внешнее поведение могло быть разным – от внешне совершенно беззаботного до эпатажного, даже агрессивного. Но их внутреннее состояние при ближайшем знакомстве, когда дети доверялись мне, открывались мне, – было так похоже! Каждому нужна была поддержка. Каждому нужно было принятие. Каждому нужно было понимание. Каждому не хватало любви.
Я много раз в тот период обсуждала с учителями вопрос – почему у нас такие дети? И слышала, чувствовала в их рассуждениях немало негативного по отношению к детям.
Учителя, которым приходилось общаться с такими уже почти готовыми «продуктами», да еще общаться с ними в массе, не с одним ребенком, когда и с ним?то не знаешь, что делать, – испытывали чаще всего беспомощность. Тот же самый вопрос: «Что с ними делать?» – звучал в их среде постоянно.
Что делать с «7?Б», который полным составом не пришел на урок? Что делать с Петей Ивановым (фамилии могли меняться каждый день – вопрос оставался один и тот же), который выходит за все рамки?… Что делать с этим отстающим ребенком из «6?А» – перевести его на класс ниже, пусть там с ним мучаются?
Таких ситуаций было множество, они возникали каждый день – и что со всем этим было делать, когда методы воздействия на детей не менялись , были такими же, как и родительские! Поэтому эти ситуации не исчезали, на смену одной приходила другая, созданная иногда самим учителем, который точно так же не понимал, «пережимал», отвергал – и создавал трудные отношения с детьми. А иногда не с одним ребенком – с целым классом.
В тот период, когда я так всматривалась в детей, пытаясь понять – откуда же такие дети, почему они такие, – я увидела много агрессии и непринятия учителей в отношении детей. Я почувствовала их враждебное отношение к детям. Для многих из них дети были некими вредными существами, неуправляемыми в своей массе, не желающими учиться или подчиняться требованиям учителей.
И я, даже видя это, не могла обвинить учителей в том, что они так проявляются. Не наученные воспитывать детей и строить с ними отношения на основе уважения личности ребенка, обученные в институтах тем же авторитарным методам воспитания, что могли они делать с детьми, уже испорченными таким воспитанием? Да еще, опять же, не с одним ребенком, а с классом в тридцать человек? Они могли продолжать создавать напряжение, пытаться держать власть, вызывать протест у детей, получать их агрессию, отвечать на нее агрессией. Применять свои, учительские способы наказания: родителей вызвать в школу, ребенка – на педсовет. Но что это принципиально могло изменить?
Эта война, враждебность, чувствовалась в отношениях «учителя?дети». Дети были иногда неуправляемы, иногда – вредны. Они отвратительно вели себя на уроках и не подчинялись требованиям учителей.
Конечно, среди них было много и «образцовых», послушных, примерных детей, которых родители воспитали под девизом: «Слушай, что говорят взрослые!» или: «Веди себя хорошо». Но такие дети никогда в массе своей не пересиливали детей, которые пытались быть свободными, которые бесились на переменах или срывали накопленную агрессию на учителях. И эти послушные, «образцовые» дети никогда в открытую не поддерживали учителей, они не могли постоять даже за себя: ведь для этого нужна смелость и самостоятельность, которая в них не была воспитана.
Однажды, обсуждая в узком кругу учителей эти наболевшие вопросы – откуда такие дети и что с ними делать, – я услышала мнение одного учителя.
– Все дело в том, что они испорчены своими родителями! – горячо сказал он. – Их так уже избаловали, залюбили дома, что на них управы нет! – Учитель был возмущен этими вредными, неуправляемыми, хамящими, иногда откровенно не уважающими взрослых детьми. – Они уже с тормозов съехали от своей вседозволенности! Привыкли, что с ними все носятся! И мы тут с ними носимся, нянчимся…
Я просто не могла тогда не вмешаться в разговор, чтобы выразить несогласие с этим:
– Да в том?то и дело, что дети нигде не любимы по?настоящему – ни дома, ни в школе! Ими вечно все недовольны, все от них постоянно чего?то ждут, все их критикуют. Их все «воспитывают», добиваясь послушания, хорошей учебы, но никому на самом деле не важно, что творится у ребенка в душе! И никто на самом деле с ними не нянчится. Их скорее отвергают, таких, какие они есть. Поэтому они и вредничают. Мстят нам за наше непринятие и непонимание, за наше равнодушие. За нашу правильность, которая граничит с бесчувственностью!..
Я много думала в тот период. Много общалась с детьми, с их родителями. Передо мной открылся целый мир ребенка – мир глобальный, глубокий, очень тонкий по мировосприятию. Мир, полный переживаний, чувств, эмоций. Мир, зачастую незнакомый их родителям.
И передо мной были родители – правильные и недовольные, любящие, конечно же, но странной любовью – через неприязнь и строгий взгляд. И я много думала тогда об отношениях со своим ребенком. Я увидела их с другой стороны. Мне просто открылось в какой?то момент, что я на самом деле делаю со своим ребенком. Потому что я была таким же типичным родителем – любящим своего ребенка и воспитывающим его из самых лучших побуждений критикой, отвержением и непринятием.
Я много училась в тот период, росла профессионально. И однажды, идя с очередного семинара, на котором явно увидела все свое несовершенство – свои последствия такого же воспитания (хотя мои родители на фоне многих – были просто ангелами небесными!), я вдруг действительно явно и четко увидела все, что я на самом деле делаю с ребенком. Я осознала, что все мои требования и нотации, направленные на хорошее внешнее поведение (чтобы в комнате был порядок, чтобы тарелка была помыта, чтобы уроки были сделаны) доносятся через унижение, через давление. Что я через поучения и критику, направленные на достижение хорошего поведения, добивалась хорошего поведения – но разрушала личность дочери.
Много лет позже одна мама сказала фразу, которая передавала все, о чем я хотела сказать…
– Я много раз добивалась от ребенка хорошего поведения. Я именно добивалась. Чтобы кровать была застелена. И не потом, а сейчас. Чтобы чашку за собой убрал – и не потом, а сейчас. Чтобы по первому требованию делал то, что я сказала. Чтобы слушал, что старшие говорят. И я поняла однажды: оттого, что мой ребенок застелет постель не сейчас, а через полчаса, когда посмотрит свои утренние мультики, или оттого, что мой ребенок не прибежит по моему первому требованию за стол, ничего в его жизни принципиально не изменится. И ничего в его жизни от этого не зависит. Но вот оттого, что я его за неубранную постель отругаю, или за его опоздание за стол я его раскритикую, зависит очень многое. Может быть, жизнь его от этого зависит. Его ощущение себя в этой жизни. Его самооценка. Я вдруг поняла – чем он платит за послушание, которого я от него добиваюсь…
В то время, когда я поняла все это, я испытала одновременно очень противоречивые чувства. Невыносимое чувство стыда. И в то же время – понимание, что я совсем этого не хотела. Что мною руководили искренние желания вырастить хорошую(!) девочку!
Я испытала тогда страстное желание все изменить! Изменить в корне наши отношения. Я еще не знала – как это сделать, но понимала, что так, как было – больше не будет!
В тот день, осознав все это, я пришла домой и сказала своей одиннадцатилетней дочери, вышедшей встретить меня:
– Мне нужно с тобой очень серьезно поговорить.
