На этих занятиях Люси отождествляла себя с различными личностями и в соответствии с возникавшими темами фантазий производила перестановки в помещении. Со временем удалось совершенно ясно установить, что воображаемые личности и обстановки позволяли Люси устанавливать связь с рядом значимых эмоций и выражать различные состояния чувств, к числу которых, вчастности, относились: 1) гнев; 2) депрессия; 3) тревога и страх; 4) зависимость; 5) индивидуация.
В работе с Люси применялась методика, которая позволяла ей выступать в качестве постановщика розыгрыша фантазий и драм и освобождаться от психотического упрямства, когда оно проявлялось.
1..Гнев
На первом занятии Люси изменила пол всех «актеров». Она превратилась в Дэнни, женщина-терапевт — в Лоренса, а мужчина-терапевт — в Джоанну. Люси описала Дэнни как «маленького человечка», а Джоанну и Лоренса как «больших людей». В этой драме «Дэнни» связал и атаковал двух «больших людей». «Дэнни» делал вид, что старательно режет наши волосы, одежду, наши конечности и, наконец, наши шеи. Остальную часть занятия Люси продолжала нападать на нас, хотя мы и лежали «мертвыми» на полу. Она испытывала настолько сильные чувства, что в течение следующих 45 минут продолжала бойню. При этом мы притворно визжали и молили о пощаде. Поскольку Люси не могла остановиться, мы в конечном счете уползли в другой конец комнаты, где установили «невидимый щит» и вновь обрели свою истинную сущность. В течение некоторого времени Люси продолжала уверять нас, что она «Дэнни», и атаковать «щит». После десяти минут нашего отказа участвовать в фантазии Люси она зашла за щит и спокойно уселась к нам на колени.
Когда Люси присоединилась к нам за щитом, мы сделали краткий обзор основных особенностей занятий. В частности, мы
сказали: «Сегодня Дэнни по-настоящему хотел обидеть Лоренса и Джоанну. Он хотел разрезать их на части и не мог остановиться, не так ли? Он просто без остановки резал их волосы, руки, ноги и шеи. Мне кажется, что „большие людипричинили много страданий Дэнни и теперь он тоже хочет причинить им страдания. Наверное, тебе, Люси, тоже пришлось много страдать от „больших людей, когда ты была маленькой девочкой?»
На следующих трех-четырех занятиях гнев продолжал бушевать с большей силой. «Дэнни» раздавал нам более ощутимые и болезненные тумаки и не находил удовлетворения, несмотря на то, что мы пролили немало нашей «крови». Он втыкал шпильки в наши глаза, рты и половые органы. Наши тела лежали в лужах крови. Затем из наших гниющих конечностей появились черви. Вскоре мы «плавали в море крови и дряни», которую нас заставлял глотать «Дэнни». При этом «Дэнни» возвышался над нами, восседая на суше и наслаждаясь «отличными гамбургерами и чипсами». Мы разыгрывали страдания и издавали скорбные вопли, в то время как Люси играла роль палача.
И на этот раз, укрывшись за «щитом», мы вкратце воспроизвели те чувства, которые проявились во время занятий: «Дэнни нравилось причинять нам страдания. Он хотел увидеть, как мы разлагаемся и пожираем „дурную кровь. Бытьможет, он думал, что „большие люди причинили ему страдания».
По нашему мнению, изменение половой идентификации выполняло для Люси роль некоего экрана и позволило ей проявить чувства ненависти и ярости, которые она прежде пыталась вытеснить из сферы сознания. Когда проявились эти чувства, Люси полностью оказалась в их власти и несмогла от них освободиться. Чтобы успокоить ее, мы использовали «щит». Обычно она старалась выманить нас из-за «щита», но через 5 —10 минут успокаивалась настолько, что была способна выслушать наши замечания о ее чувствах. Через пять занятий чувство гнева угасло. В конце этой стадии мы заметили, что вместо летающих чаек на рисунках Люси появились изображения людей, стоящих на земле. Взрослые были большими, а она маленькой (рис. 8.1 и 8.2). Затем наступила стадия депрессии.
2. Депрессия
После периода интенсивных проявлений гнева наступил день, когда Люси пришла на терапевтическую консультацию в состоянии глубокой депрессии. Люси шепотом рассказала
нам, что ей приснилось, как она побывала в «стране мертвых». В этой стране «не было людей, в очагах не горел огонь, в холодильниках не было продуктов, в спальнях не было кроватей, а в жилых комнатах не было мебели. На дворе не было ни цветов, ни травы. Один только скалы». На протяжении трех недель она находилась в состоянии глубокой депрессии, которое не покидало ее и за пределами тепрапевтического кабинета. Она отказывалась разговаривать в детском саду, была очень апатичной, а дома лежала на кроватке и ничего не делала.
Во время инсценировки упомянутого сновидения мы выражали словами ощущения, которые Люси испытывала В то время. Так, мы говорили ей: «Дэнни очень несчастен. У него нет еды. В доме холодно и пусто. Дэнни одинок». Оказавшись за «волшебным щитом», мы выражались более непосредственно: «Должно быть, Дэнни рос в очень трудном месте. Люси! Когда ты была маленькой девочкой, ты, наверное, тоже чувствовала себя несчастной и одинокой».
Когда депрессия стала приобретать более мягкие формы, Люси начала разделять комнату на «хорошее и гиблое место». Она ходила между этими местами, и в зависимости от местонахождения изменялись ее настроение и речь. В хорошем месте она оживлялась и представляла себе, как она вместе с мамой летит на самолете в теплую страну, где всегда светит солнце. В этой стране много прекрасных вещей. Вернувшись в «гиблое место», она гасила свет, опускала шторы и начинала говорить приглушенным голосом. Поскольку комнату для игр невозможно было погрузить в темноту, Люси отправлялась в расположенную рядом умывальную с туалетом, в которой отсутствовали окна. Это перемещение Люси ознаменовало переход к третьей стадии.
3. Тревога и страх
В темной умывальной, которую Люси назвала «дурацкой комнатой», она рассказала свой сон, в котором она проснулась посреди ночи и обнаружила под кроватью «чудовищных дураков» . Они парили в воздухе, давили на живот и пытались задушить ее (рис.8.3).
На следующих занятиях в «дурацкой комнате» Люси разыграла свой сон, превратив нас в мишень для нападок дураков. Люси руководила действиями дураков и направляла их атаки на все части наших тел. Она превращалась в дурака, хватала нас за ноги и шею и притворно душила нас так, как это делали с ней дураки. Были моменты, когда Люси не справилась с охватившей ее
Рис. 8.3. Дураки на моей кровати
паникой и попыталась причинить нам боль. Тогда мы заняли более активную позицию. Крепко, но мягко взяв ее за руки, мы держали ее до тех пор, пока не прошло желание причинять нам боль.
На первых этапах стадии тревоги и страха эти чувства настолько овладели психикой Люси, что не покидали ее и за пределами терапевтического кабинета. В школе и дома Люси стала отождествлять себя с личностью «супердевочки», что нашло отражение в ее рисунках. «Супердевочка» никого не боится. У нее огромные мускулы (рис.8.4). Из всех поединков с дураками она неизменно выходит победительницей. По нашему мнению, новая идентичность Люси отражала ее стремление защитить себя от постоянного чувства страха. На ее рисунках глупые чудовища появляются из «пирамид» (рис.8.5), трансформируются в «глупые рожи» (рис.8.6) и затем превращаются в ее «преследователей» (рис.8.7).
На следующих занятиях Люси подчинила дураков своей власти, переориентировав их атаку с себя на нас. Мы заметили, что ее страх пошел на убыль, и теперь наши вопли ужаса и мольбы остановить нападки дураков доставляли ей удовольствие. Другими словами, ощущения, которые она прежде испытывала в связи с тревогой и страхом, теперь превратились в источник садистского удовольствия и власти. Садистское поведение дураков
продолжалось в течение 4—5 занятий, пока мы не заметили, что это стало раздражать нас. Кроме того, мы поняли, что Люси не хочет отказаться от «дурацких забав». Очевидно, она оказалась во власти садистских побуждений. В этот момент мы высказали наше мнение о том, что Люси получает удовольствие и не собирается отказаться от «дурацких забав»: «Дэнни! Тебе нравится, как эти болваны нападают и обижают нас. Тебе нравятся эти вредные дураки, и ты не хочешь, чтобы они убрались восвояси». Люси улыбнулась и вновь повела в атаку своих болванов.
Когда стало очевидным, что неоднократные отображения чувств не изменили поведения Люси, мы решили выразить наши чувства беспокойства и раздражения: «Дэнни! Эти .болваны вызывают у нас раздражение. Мы хотим, чтобы они перестали нападать на нас. Нам это не нравится». Но атаки продолжались, и тогда мы решили ввести определенные ограничения: «Дэнни! Если болваны еще раз нападут на нас, мы покинем дурацкую комнату».
В ответ на нашу попытку ввести ограничения Люси тотчас повела болванов в атаку. Тогда мы покинули «дурацкую комнату» и прекратили занятие, сообщив Люси о том, что мы встретимся с ней на следующей неделе.
На следующем занятии Люси сразу предложила нам пройти в темную «дурацкую комнату», что мы и сделали. После долгого молчания мы услышали какой-то новый звук. Люси понизила голос и ласково представила нам «малютку болвана». Появление «малютки болвана» ознаменовало переход к следующей стадии.
4. Зависимость
После того как мы высказали свою озабоченность по поводу нападок болванов, на домашних рисунках Люси появились признаки существенного изменения. Она перестала рисовать «супердевочку», столь характерную для стадии страха. Теперь ее рисунки отражали инкубационную деятельность (рис.8.8 и 8.9) и появление новой «жизни насекомого» (рис.8.10). Эти рисунки подтвердили наше мнение о том, что Люси проходит стадию трансформации, которая приводит к появлению новых чувств.
Теперь Люси стала требовать, чтобы мы приносили на занятия одеяло, которым она покрывала наши головы. Накрыв наши головы одеялом, Люси почувствовала себя в большей безопасности и впервые уютно устроилась у нас на коленях.
В этой новой обстановке и появился «малютка болван». Когда «малютка болван» появился, Люси стала ласковым шепотом уговаривать его присоединиться к нам.
Вначале болван вел себя очень робко и, когда мы к нему обращались, поспешно скрывался в темноте. «Малютка болван» вновь появлялся, как только мы умолкали. Постепенно мы уговорили «малютку болвана» побыть с нами подольше, и в конечном счете он уселся на ладонь «Дании» и позволил ему накормить себя. Па этот раз «малютка болван» посидел с нами около 5 10 минут, прежде чем скрыться в темноте. После упомянутого случая с установлением ограничений садистские болваны больше не появлялись.
В промежутках между занятиями появились рисунки, отражавшие естественный процесс развития беременности. Процесс рождения пленил воображение Люси, и она стала копировать рисунки, изображавшие беременность (рис.8.11), рождение (рис.8.12), отделение пуповины (рис.8.13) и кормление грудью.
Занятия шли своим ходом, и «малютка болван» стал членом «семьи» (которая теперь состояла из Джоанны, Лоренса, Дэнни и «малютки болвана»). Под руководством Дэнни все члены семьи занимались совместной деятельностью. Были разыграны некоторые модели повседневной семейной жизни. Например, на этой стадии «малютка болван» просыпался вместе с семьей, принимал пищу вместе с семьей и в конце дня всем желал доброй ночи, целовал всех членов семьи и вместе с ними отправлялся спать. (На рисунке 8.14 показан выводок щенков в постели.) Вскармливание «малютки-болвана» продолжалось в течение четырех занятий.
После упомянутых событий в «дурацкой комнате» признаки вскармливающего поведения были отмечены и дома. Теперь Люси стала очень нежно относиться к своей матери, отцу и учителю. Она просила их обнять и поцеловать ее. Кроме того, ее стали приводить в восхищение младенцы. У нее появилось желание подержать их на руках и прижать к себе. В то же время она стала играть вместе со своими братьями и другими детьми.
5. Индивидуация
После четырех недель занятий вскармливанием младенца Люси предложила нам перебраться из «дурацкой комнаты» в терапевтический кабинет. В этой обстановке она впервые проявила интерес к игрушкам. Люси перестала отождествлять себя с «Дэнни» и приняла свое собственное имя. Во время игровой
терапии Люси пользовалась пластмассовыми фигурками людей и животных для дальнейшего исследования проблем вскармливания младенцев, интимности и сдерживания агрессивных проявлений. Животные защищали свое потомство, диких животных загоняли в загон, и тогда, наконец, появилась отцовская фигура, которая укрощала диких животных. Теперь игровое поведение Люси приобрело все особенности, характерные для ее возраста: рукоделье, куклы, ковбои и индейцы. Она стала называть себя индейской принцессой и изображать на рисунках свое возвращение верхом на лошади в лагерь индейцев (рис.8.15). Кроме того, она нередко изображала на рисунках приготовление мяса (рис.8.16). На символическом уровне приготовление мяса означает, что теперь Люси способна использовать тепло своей агрессивности для выполнения конструктивных и воспитательных задач.
На игровой стадии мы отказались от занятий по специальной дошкольной программе и перевели Люси в первый класс для нормальных детей. После начального периода адаптации Люси стала успешно справляться с работой и вскоре установила добрые отношения со своим учителем и одноклассниками. Ее успехи нашли отражение в росте мастерства, с которым она
выполняла школьные задания, и способности получать удовольствие от совместной с другими детьми спонтанной и организованной деятельности. Поскольку в последние 4 месяца школьного года не было отмечено ни одного рецидива психотического поведения, мы постепенно завершили проведение игровой терапии. На одном из последних рисунков Люси изобразила плачущую индейскую принцессу, что свидетельствовало о грусти по поводу окончания наших занятий и о вновь обретенной способности плакать.
Обсуждение
Стадии лечения Люси. Лечение Люси отражало психотерапевтический процесс, обеспечивший возможность выражения чувств, их распознавания и в конечном счете подчинения воле девочки. В начале лечения она отвергала все чувства, кроме псевдосчастья. Даже в тех случаях, когда ее доводили до слез, она говорила: «Мои глазки улыбаются. Я всегда счастлива». Когда же гнев все-таки вырывался наружу, то гнев испытывала не она, а «бешеная собака». Мы пришли к заключению, что отречение от всех неприятных чувств привело к тому, что воображением Люси овладели чайки, перья, воздушные шары и полеты. Во время игры Люси стала распознавать и выражать гнев, отождествляя себя с личностью Дэнни. Затем она отказалась от подражания поведению чайки и вернулась на землю. Но ее рисунки свидетельствовали о том, что теперь она почувствовала себя очень маленькой и ранимой, тогда как взрослые казались ей «дружелюбными великанами».
После бурных вспышек гнева наступил период глубокой депрессии. Теперь девочкой овладели чувства одиночества, опустошенности и безысходного отчаяния. Иногда нам казалось, что гнев позволял ей защищаться от осознания этих чувств. Когда мы отметили наступление депрессии и сообщили Люси, что эти переживания необходимы, депрессия постепенно прошла и появились новые чувства. В конечном счете «мертвая земля» превратилась в два места: хорошее и гиблое.
При появлении новых, позитивных чувств Люси испытала сильный страх. У нее возникло такое чувство, будто она подверглась нападению. Переживание позитивного аффекта было чуждо ей, и поэтому она восприняла его как угрозу. «Болваны», быть может, и олицетворяли это незваное вторжение. Вначале Люси попыталась преодолеть свой страх перед интимностью и близостью посредством идентификации с агрессивными
«болванами », что в конечном счете доставило ей садистское удовольствие. Люси только тогда смогла отказаться от садистского компонента и позволить себе испытать чувства близости и заботы, разыгранные в ее уходе за «малюткой болваном», когда мы установили весьма жесткие ограничения для ее поведения.
Описанный психотерапевтический процесс, по-видимому, отражает концепцию деинтеграции первичной самости (Ford-ham, 1966). Суть этой концепции заключается в том, что в конечном счете деинтеграция приводит к симбиозу матери и ребенка (терапевта и Люси). Это есть состояние здоровой интимной зависимости. У Люси это происходило на двух уровнях: она стала заботиться о «малютке болване» (т. е. о себе) и позволила другим (родителям, терапевтам, учителям) заботиться о ней.
Симбиотический процесс привел к рождению новых чувств, которые проявились в изображениях инкубации и жизни насекомых. Эти изображения проложили путь к созданию рисунков человеческой беременности, родовой разлуки и взращивания потомства, которые положили начало процессу
индивидуации.
Затем в психике Люси впервые стали происходить коренные изменения. Благодаря этим изменениям Люси позволила матери сблизиться с ней и впервые откликнулась на материнскую заботу и ласку. Здесь представлена точка зрения, которая существенно отличается от общепринятых взглядов. В научных исследованиях мать обычно рассматривается как главная виновница расстройств поведения, и поэтому ее психологическое развитие составляет предварительное условие развития ребенка. Люси, несомненно, была «необыкновенно трудным ребенком» (Allan, 1976) с очень жестким стимульным барьером, ограждавшим первичную самость. У нас не было и тени сомнения, что это обстоятельство привело к формированию психотического поведения и разрыву привязанности к матери. В таких случаях терапевтический процесс должен ориентироваться на ребенка, а не на мать или семью.
Теоретические сопоставления. Нам казалось, что Люси можно было корректно охарактеризовать как аутического ребенка (Anthony, 1958). В течение первых трех лет жизни она не выходила из аутического состояния внутренней замкнутости. Она была молчалива, редко улыбалась людям и избегала визуального контакта. Ее игры с предметами были манерны и однообразны. В терминологии Фордхама (1966) ее состояние можно охарактеризовать следующим образом:
«Устойчивое существование первичной самости, некой целостности, которая при нормальном развитии дсинтегрируется и формирует симбиотическую связь между младенцем и матерью. При устойчивом существовании целостности в психике ребенка не могут сформироваться различия между окружающим миром, ЭТО и внутренним миром, так как эти три компонента не выделяются, а составляют одну целую самость» (стр.299).
В случае Люси деинтеграция первичной самости не состоялась. В течение первых трех лет вокруг первичной самости существовал непроходимый барьер (Bergman and Escalona, 1949), который препятствовал как деинтеграции, так и установлению взаимосвязей. Нормальная материнская забота была бессильна преодолеть или изменить этот барьер, и поэтому Люси оставалась замкнутой в своем внутреннем аутическом мире.
Когда Люси было три года, логопед порекомендовал ее матери активно стимулировать развитие речи девочки. Для этого она должна была больше разговаривать с девочкой и требовать от нее ответов в словесной форме. Постепенное формирование нормальных речевых моделей проходило на фоне животных звуков, эхолалии, капризов и настойчивого переспрашивания. При постоянных вмешательствах матери в возрасте между 3 и 5 годами началась деинтеграция первичной самости Люси, которая сопровождалась разрушительными проявлениями различных эмоций. На этой стадии Люси перешла от аутизма к психозу. Например, при сильных проявлениях различных эмоциональных состояний она полностью отождествляла себя с ними. Ее психикой овладевали примитивные чувства, и тогда она превращалась в «парящую чайку», «мальчика по имени Дэнни» или «бешеную собаку». На протяжении первых трех лет жизни жесткий «сти-мульный барьер» препятствовал проявлению, трансформации и регулированию энергии этих чувств посредством нормального взаимодействия между родителями и ребенком.
Результаты наблюдений за первые пять лет жизни Люси противоречат постулатам Беттельхайма (1967) по поводу этиологии аутизма. Он полагает, что аутические дети нередко делают элементарные попытки установить связь со своим окружением, но в конечном счете отказываются от них из-за постоянных неудач пробиться к миру и осмыслить его. В случаях аутизма родители, по мнению Беттельхайма, слишком рано начинают контролировать психологическое развитие ребенка, постоянно нейтрализуя его попытки подчинить себе окружающих. Преждевременный
родительский контроль вызывает у ребенка настолько сильные чувства гнева и ненависти, что он вынужден подавлять их и проецировать на окружающих его людей. Проецирование чувства уверенности в своих силах приводит к формированию в поведении ребенка моделей избегания и бегства.
Соглашаясь с Беттельхаймом в вопросах подавления и проецирования, мы тем не менее должны отметить, что во многих случаях психоз возникает тогда, когда родители не вторгаются в жизнь ребенка, который продолжительное время находится в состоянии первичной самости, то есть в состоянии непроявленности и несоотнесенности с окружающим миром. С точки зрения психотерапевтической практики, отсюда можно сделать вывод, отличный от концепции Беттельхайма, а именно: лечение аутических детей требует активного терапевтического вмешательства, чтобы блокировать проявление устойчивых действий и фантазий.
С точки зрения Беттельхайма, основу писхотерапевтического процесса должны составлять определяемые самим ребенком формы взаимодействия и реагирования терапевта и работников детских садов и яслей. Ребенку предоставляется возможность реагировать и устанавливать отношения с окружающими так, как ему захочется. Одна из основных особенностей этого подхода состоит в том, что нельзя перечить желаниям ребенка. Например, при обсуждении лечения одного ребенка Беттельхайм утверждает следующее:
«Игра в догонялки была первым занятием, которое позволило ей выйти из состояния полной изоляции. Существенный момент в этой игре заключался в том, что девочка руководила всеми действиями, и мы должны были покорно, но с радостью выполнять все ее указания. Более того, нам запрещалось прикасаться к ней» (Bettelheim, 1967, стр.32).
Соглашаясь с Беттельхаймом по вопросу важности участия терапевта в детских фантазиях и играх, мы тем не менее вынуждены не согласиться с его мнением о степени такого участия. Мы с усердием выполняли все указания Люси, что обеспечило усиление переноса и проявление ее подавленных чувств. И тем не менее при необходимости мы немедленно вмешались в ее действия и установили жесткие ограничения в виде «щита». В сущности, наша непреклонность и установлени
ограничений, включая ограничение физических действий Люси (Allan, 1986), сыграли решающую роль в ее лечении. Люси нуждалась во внешних ограничениях для того, чтобы ее ЭТО смогло освободиться от непреодолимой власти аффекта. Освобождение от власти аффекта состоялось тогда, когда мы позволили ей свободно выражать свои чувства.
В конце каждого занятия мы использовали «щит», чтобы помочь Люси избавиться от навязчивой фантазии. Таким образом обеспечивалась возможность релаксации и дистанцирования от чувств, проявившихся на занятии. На этой стадии лечения мы рассматривали занятие в пределах выявленных чувств (например, в образе «Дэнни») и давали несколько толкований разыгранной драме. Толкования ограничивались данной частью занятия и теми чувствами, которые были испытаны Люси, когда она была маленькой девочкой. Такая стратегия была заранее продумана, так как на своем опыте мы убедились, что слишком частое применение отображения чувств и интерпретации для прояснения бессознательных процессов создает угрозу и тормозит психологическое развитие. Применение отображения и интерпретации в конце занятия позволяло Люси свободно переживать и разыгрывать свои «внутренние драмы» без нашего вмешательства. Такое контролируемое применение интерпретации в сочетании с продолжительными периодами игры отличается по степени от аналогичных применений у Беттельхайма (1967), Фордхама (1966) и Клейн (1955).
Глава 9
