Вопрос происхождения и исторической периодизации былин очень дискуссионный. Как было показано в историографической главе (Собирание и исследование русского фольклора), основные научные направления (академические школы) решали его по-разному. Не менее сложно решается этот вопрос и в современном эпосоведении[99]. Необходимое условие изучения эпоса, его истории и теории — сопоставление былин с летописями и хрониками. Наш эпос в основе своей был искони историческим, — подчеркивал В. Ф. Миллер, — и никакие позднейшие внесения в него сюжетов фантастических и романических не могут затушевать его главный фон[100].
В. Ф. Миллер пришел к следующему предположению о времени и среде возникновения былин. Он писал: Итак, мы предполагаем, что к XI веку, периоду сложившегося русского национального сознания, о котором свидетельствуют летопись и другие
письменные памятники, относится создание Владимирова цикла героических сказаний, первообраза позднейших былин. В создании песен этого круга могли участвовать и княжеские певцы и дружинные, так как объектом воспевания могли быть популярные в дружине и народе князья и такие же дружинники, воеводы или храбры, вроде Добрыни и Путяты. Воспевая князей и дружинников, эта поэзия носила аристократический характер, была, так сказать, изящной литературой высшего, наиболее просвещенного класса, более других слоев населения проникнувшегося национальным самосознанием, чувством единства Русской земли и вообще политическими интересами[101]. Несмотря на многолетнюю критику этой теории за аристократизм, она не утратила своего объективного научного значения.
Даже в период разгара вульгарно-социологического подхода к фольклору некоторые ученые находили возможность выразить ей поддержку. Например, Ю. М. Соколов писал: Утверждать, однако, что создателями-исполнителями былин в Древней Руси были непременно только крестьяне -землепахари, что былина была от начала до конца продуктом лишь крестьянского творчества, было бы неверно, так как огромное большинство былин говорит о событиях, совершавшихся в городах (Киеве, Великом Новгороде, Галиче-Волынском и т. д.), и в них содержатся исторически очень верные детали городского (военного, княжеско-боярского, купеческого) быта. Во всяком случае слагатели былин были люди бывалые, люди, хорошо знавшие страну и бытовую и общественную жизнь различных слоев народа[102].
Эпос был усвоен и скоморохами. Эта среда оказала на него влияние: на первый план выступила занимательность. В самих былинах ряд сцен представляет скоморохов- певцов на пирах у князя Владимира. Скоморохом наряжается Добрыня Никитич. Есть и собственно скоморошьи былины ( Вавило и скоморохи и др.)[103].
В Очерке истории русского былинного эпоса В. Ф. Миллер охарактеризовал общий процесс развития эпических песен Владимирова цикла. Их становление и расцвет происходили в Клеве XI— XII вв., а со второй половины XII в. (после ослабления Киева) эти песни переместились на запад и на север, в Новгородский край.
Исследователь писал: Эти сказания, прототипы позднейших былин, окружили имя старого Владимира в XI веке. В этом веке выработался уже определенный тип этих поэтических сказаний, выработался их стиль, образный язык, стихотворный склад. Героический элемент определился политическими условиями южнорусской жизни — постоянной войной с восточными кочевниками, сначала печенегами, затем половцами. Песни прославляли выдающихся дружинников, идеализируя их подвиги, и прикрепляли их к Киеву и кн. Владимиру. К этому центру тянули и сказания местные — черниговские, переяславские, ростовские, которых следы находим иногда в летописных известиях, иногда в современных былинах. В XII в. эпос Владимира пережил свой период расцвета вместе с расцветом культуры, литературы и искусства. Самый выдающийся князь этого времени Владимир Мономах, прославляемый удачными войнами с половцами, наложил свою печать на эпического Владимира по крайней мере отдельными чертами, а имена некоторых его современников сохранились в былинах.
Вместе с падением экономическим и политическим Киева, передвижением южнорусского населения на запад и северо-восток с крайней необеспеченностью жизни в Приднепровье со второй половины XII в., начинается оскуднение эпической поэзии в этих местах. Ее традиция продолжает жить на западе в Галицко-Волынском княжестве вследствие вышеуказанных благоприятных условий. Эта традиция продолжает жить и на севере в Новгородском крае, который в X и XI и частью XII веках еще тесно связан был своими политическими и экономическими интересами с Киевом и сам участвовал в создании и хранении сказаний, связанных с Владимиром и с новгородскими личностями[104].
Современные ученые решают проблему происхождения и развития былин в плане их исторической поэтики, что существенно углубляет основные положения старого эпосоведения.
Приведем мнение С. Н. Азбелева[105]. В духе идей А. Н. Весе-ловского исследователь полагает, что новая былина — всегда итог соединения двух источников. Один из них обладает конкретным историзмом, дает фактическое содержание, связывающее былину с историческим событием (это историческая песня или исторический рассказ о недавнем прошлом). Второй источник — эпическое наследие. Оно включает произведение в традицию, вводит в круг былинного эпоса.
Азбелев рисует следующую картину эволюции. Сначала — славянский родовой (догосударственный) эпос, пронизанный мифическим миропониманием и прошедший свой долгий путь развития. Затем — конкретно-исторический эпос Южной Руси — древнерусские лироэпические песни. Естественный путь их эволюции был оборван золотоордынским нашествием. Собственно былины бытовали почти исключительно на пространстве древней Новгородской земли и там, где осели переселенцы из этой местности.
Эпическая традиция новгородского Севера отличалась от эпической традиции Южной Руси, поэтому в Новгородской земле произошло переоформление древних южнорусских песен. Исследователь отметил: Эволюция тех произведений Южной Руси, которые оказались занесены в Новгород, протекала в условиях, отличных от естественных. Отсюда — более интенсивное нарастание стихийного вымысла и более широкое использование постороннего эпического материала. Азбелев считает, что дошедший до нас народный эпос позволяет судить только о содержании исторических песен Киевской Руси, но не о форме их. Представление о том, насколько высока была степень конкретного историзма в эпическом творчестве Древней Руси и насколько высок был его поэтический уровень, дают Слово о полку Игореве и такое сравнительно позднее явление, как украинские народные думы[106].
Состав русского эпоса формировался постепенно. Современные исследователи, обобщая накопленные наукой знания о былинах, предлагают конкретную историческую периодизацию их сюжетов.
В. П. Аникин выделяет четыре периода, каждый из которых дал эпосу своих героев.
Первый — мифологический: он завершается к IX в. (время возникновения и первоначального развития эпических песен).
Второй — киевский: IX — середина XII в. (Эпические песни предшествующего времени в этот новый период истории сосредоточили свое действие вокруг Киева и стольного киевского князя).
Третий — владимиро-суздальский: с середины XII до второй половины XIV в. (В это время произошло оформление цикла былин с Ильей Муромцем во главе, а также сложилась специфическая группа новгородских былин). Это был период государственного и этнического развития Северо-Восточной Руси.
Четвертый — период творческой обработки прежде созданных былин применительно к историческим условиям Московской Руси: со второй половины XIV в. по начало XVII в.[107]
Классификация историка Б. А. Рыбакова более дробная. Он выделяет: начальную стадию эпоса — до княжения Владимира I; былины эпохи Владимира I (конец X в.); Мономахов цикл (конец XI — начало XII в.); новгородский цикл XII в.; былины о монголо-татарском нашествии; былины о Василии Буслаеве (XIV в.) и некоторые другие. Внутри этих периодов исследователь строит историю создания отдельных былин и их циклов.[108]
СКАЗИТЕЛИ
Сказителями на Русском Севере называли исполнителей былин и других эпических произведений.
Интерес к личности сказителя возник в начале 1860-х гг. после того, как стали выходить из печати Песни, собранные П. Н. Рыбниковым[109]. В 1861 г. была опубликована их первая часть. В ней было напечатано 88 былин и других эпических песен (включая варианты), которые были собраны в Олонецкой губ., т. е. недалеко от Петербурга. В томе было указано, где и от кого произведены записи. Однако приведенные сведения не удовлетворили любителей народной поэзии: некоторые сомневались в подлинности опубликованных произведений. В 1864 г. в третьей части Песен… была помещена Заметка собирателя, в которой Рыбников кратко обрисовал состояние эпической традиции Прионежья, рассказал о своих встречах со сказителями, условиях их жизни, роде занятий, репертуаре. Иногда со слов современников он приводил сведения о талантливых певцах прошлого. В ряде случаев собиратель отметил, от кого сказитель перенял ту или иную былину, кто был его учителем.
Ценны наблюдения Рыбникова над напевами былин. Он писал: Напевы былин довольно однообразны: например, у Рябинина их, собственно, два; но перехваты и колена голоса дают каждой былине особый характер. Один и тот же быстрый голос очень весел в Ставре, в Поты-
ке как-то заунывнее, а в Вольге и Микулушке выходит торжественным. Протяжный напев звучит мужественно в Двух королевичах из Крякова и Илье Муромце и делается грозным в Илье и паленице. У Козьмы Иванова Романова тоже три или два напева, и все его пение на каких-нибудь трех нотах, но вибрации голоса удивительно помогают ему разнообразить напевы. По-видимому ни с того ни с сего старик вдруг ускорит пение и точно расколет голос, а выйдет отлично и совершенно под лад содержанию. У Бутылки напев один для всех былин. Вообще теперь я пришел к убеждению, что напев для былин почти один и тот же в настоящее время; чем искуснее певец, тем больше он умеет его разнообразить; усвоить же голос какой-нибудь старины со всеми оттенками очень трудно, потому что пение ее составляет постоянную импровизацию на один лад[110].
Всего в собрании Рыбникова опубликовано 224 произведения, которые были записаны от 33 сказителей (включая также несколько безымянных записей).
В 1871 г. в ту же Олонецкую губ. поехал А. Ф. Гильфердинг. Он писал: Мне давно хотелось побывать на нашем Севере, чтобы составить себе понятие о его населении, которое до сих пор живет в эпохе первобытной борьбы с невзгодами враждебной природы. В особенности манило меня в Олонецкую губернию желание послушать хоть одного из тех замечательных рапсодов, каких здесь нашел П. Н. Рыбников. Я расположил свою поездку так, чтобы посетить местности, которые были мне указаны г. Рыбниковым как пребывание лучших сказителей…[111] В течение двух месяцев Гильфердинг встретился с 70 сказителями и записал от них 318 былин и других эпических песен.
Гильфердинг впервые составил сборник по репертуару сказителей, предпослав краткие биографические справки. Этим он положил начало изучению творческой личности в фольклоре.
А. Е. Грузинский, готовя второе издание Песен, собранных П. Н. Рыбниковым (1909—1910), также расположил былины по певцам, с биографическими справками. При их составлении Грузинский использовал сведения, которые были в Заметке собирателя Рыбникова и в издании Гильфердинга[112].
Изучение сказителей было продолжено другими исследователями. В конце XIX и в XX в. на Север выезжали новые фольклорные экспедиции.
Талантливые сказители пользовались большим уважением и любовью слушателей. Сохранились воспоминания пожилых людей, которые свидетельствуют о том, что в конце XVIII — первой половине XIX в. крестьяне с огромным вниманием слушали исполнение былин. Так, например, один из сказителей — крестьянин лет 80, говорил П. Н. Рыбникову, что в прежнее время бывали сказители не такие, как он: …Еще он помнит, как, бывало, целая волость в несколько тысяч душ призывала к себе такого, древнего летши, сказителя и заставляла его сказывать старины, былины и побывальщины, и заслушивалась вся от мала до велика, по нескольку дней сряду, забыв и работы в поле, и хозяйство в дому[113].
Еще один пример. В праздничные дни на Ладожском озере рыболовы собирались в один круг слушать Трофима Григорьевича Рябинина. Когда наступала его очередь дежурить у лодки, то кто-нибудь заменял его, а Трофим Григорьевич исполнял былины. Если б ты к нам пошел, Трофим Григорьевич, — говаривали рыболовы, — мы бы на тебя работали: лишь бы ты нам сказывал, а мы тебя все бы слушали[114].
Сказители исполняли былины не только в свободное время, но и за работой. В старину соберутся, бывало, старики и бабы вязать сети, и тут сказители, а особенно Илья Елустафьевич, станут петь былины. Начнут они перед сумерками, а пропоют до глубокой ночи (из рассказа Козьмы Романова). Сказители — крестьянские портные также исполняли былины во время работы. Например, Абрам Евтихиев (по прозвищу Бутылка, из Пудожского погоста) ходил по деревням Заонежья, занимался портняжеством и во время работы постоянно пел былины. За работой, в избе кижанина, распевал былины и другой бродячий крестьянский портной — Щеголенок[115].
Трофим Григорьевич Рябинин (1791-1885) был родоначальником целого поколения сказителей. Из его детей лучше всех выучился петь младший сын Иван — впоследствии известный сказитель (он выступал в аудиториях Петрозаводска, Петербурга, Москвы и других городов, выезжал за границу). От Ивана Трофимовича Рябинина перенял былины его пасынок Иван Ге-
расимович Рябинин-Андреев. От Ивана Герасимовича былины выучил его сын Петр Иванович Рябинин-Андреев, а также внук Ивана Трофимовича — Петр Васильевич Рябинин и внук Трофима Григорьевича — Кирик Гаврилович Рябинин.
От отцов переняли былины сказители Андрей Сорокин и Абрам Евтихиев. Отец последнего был великим сказителем[116].
Наличие семейной традиции в XIX в. было зафиксировано и в Сибири. В окрестностях Барнаула краевед С. И. Гуляев встретил крестьянина Леонтия Гавриловича Тупицына, исполнявшего значительное количество былин[117]. Он унаследовал свой репертуар от отца, который в свою очередь перенял его от деда. Прадед Леонтия Гавриловича был выходцем откуда-то из России. Следовательно, в семье Тупицыных былины хранились в течение четырех поколений, переходя от отца к сыну. У Леонтия Гавриловича было семь сыновей, но ни один из них не перенял от отца былин, и традиция прекратилась.
Былины исполняли также женщины. Известная в XX в. сказительница Марфа Семеновна Крюкова (1876-1954) переняла былины от своей матери Аграфены Матвеевны Крюковой.
На Севере существовали целые школы сказителей. Впервые на них обратил внимание А. Ф. Гильфердинг. Между Кижами и Толвуей, — писал он, — нет ни природной, ни административной границ, а манера у певцов былин в том и в другом крае совершенно особенная. Потому думаю, что можно при-онежских рапсодов разделить на две, так сказать, школы — киж-скую и толвуй-повенецкую… Это заключение Гильфердинг подтвердил свидетельством самих крестьян.
В деревне Горки Пудожгорского погоста стоят рядом, бок о бок, избы двух замечательных сказителей: Абрама Евтихиева (Бутылки) и Петра Калинина. Калинин спел былину о Добрыне не так, как пел Абрам Евтихиев, что и отметили слушатели: Как странно, два такие близкие соседа, а сказывают былины совершенно разно! Абрам Евтихиев тотчас объяснил, чем это вызвано. Петр Лукич, — говорил он, — понял былины от своего отца, а я от своего; батюшка же мой не тутошний, он родом из Киж, с Космозера, и переселился со мною на Пудожскую гору, когда мне уже было лет 20; оттого я и пою былины как кижане, а не как здешние. Дальше Гильфердинг объяснил, в чем состоит различие двух названных школ[118].
В дальнейшем о школах сказителей упоминали многие авторы, обстоятельно же их рассмотрел В.И. Чичеров[119]. Чичеров выделил и охарактеризовал три школы сказителей Заонежья (главы: «Елустафьевско-рябининская школа», «Школа Конона с Зяблых Нив», «Сказители Толвуя и Повенца и космозерская традиция былин»).
Собирательница и исследовательница былин Севера А. М. Астахова разделила сказителей на три типа. К первому она отнесла тех, которые перенимали тексты совершенно точно) и в таком виде исполняли. Ко второму типу были отнесены сказители, которые усваивали лишь общую схему сюжета, отбирали типические места иивырабатывали собственный постоянный текст, который старательно сохраняли, варьируя лишь детали. Третий тип – импровизаторы. Запомнив сюжетную схему, они не вырабатывали, не создавали постоянного текста, а каждый раз изменяли его, пользуясь всем арсеналом сюжетов, мотивов, образов, формул, которыми владели. Эти три типа сказителей Астахова определила путем анализа творчества большого количества народных певцов, живших в XIX – 30-х гг. XX в. В первом типе она выделила Ивана Трофимовича Рябинина, во втором – Трофима Григорьевича, в третьем – Василия Петровича Щеголенка[120].
ОСНОВНОЕ СОДЕРЖАНИЕ РУССКОГО ЭПОСА
Эпические песни известны в фольклоре многих народов. Иногда они были объединены в циклы, составлявшие большие поэмы-эпопеи: греческие Илиада и Одиссея, немецкая Песнь о Нибелунгах, французская Песнь о Роланде. У некоторых народов эпические поэмы содержали несколько десятков тысяч стихотворных строк. Самый большой в мире киргизский эпос Манас, записанный от исполнителя Каралаева, имеет 500 000 строк, что в 18 раз больше Илиады и Одиссеи вместе взятых. Обширные эпические памятники — якутское олонхо (т. е. эпическая поэма) Строптивый Кулун Куллустуур, калмыцкий эпос Джангар, азербайджанский Кёр-оглы.
Некоторые эпические поэмы были составлены филологами или поэтами в позднее время из сравнительно небольших народных эпических песен
и преданий. Так, бурятский Гэсэр был составлен из улигеров (бурятских эпических песен) писателем Намжилом Балдано (первая публ.— 1959 г.). Армянский Давид Сасунский составлен группой писателей из песен о Давиде из Сасунчи. Калевалу составил финский фольклорист Э. Лённрот из собранных им карело-финских рун (эпических песен) о Калеви (первая редакция — 1835 г., вторая — 1849 г.). Лачплесис
— национальный эпос латышского народа — был создан по народным преданиям поэтом А.Пумпуром (в 1888 г.). Калевипоэг — эстонский национальный эпос — был составлен основоположником эстонской литературы Ф. Р. Крейцвальдом на основе отдельных народных произведений о богатыре Калевипоэге (впервые опубл. в 1857—1861 гг.).
В 1843 г. в Киеве была издана поэма Украина. Зложив П. Кулиш. Од початку Вкраины до батька Хмельницького. Составитель писал М. Погодину, что хочет создать другую ‘Одиссею’. Поэма состояла из стихов самого П. Кулиша, украинских народных дум и фальсифицированных под думы произведений. Не получилось ни второй Одиссеи, ни сколько-нибудь значительного художественного произведения.[121]
Составлялся сводный текст и из русских былин. Через сто лет после поэмы П. Кулиша вышла книга: Русский народный эпос: Сводный текст / Сост. Н. В. Водовозов, послесл. С. К. Шамбинаго. — М., 1947. Книга имела две части: Слово о стольном князе и русских богатырях и Господин Великий Новгород. Но национальной эпопеи не получилось.
Русский эпос не сложился в цельную эпопею. Как писал А. Н. Веселовский, это эпос, состоящий из рядов песен, группирующихся вокруг чисто внешнего центра… Но почему же эти ряды песен не связаны внутренним единством? — спрашивал исследователь. И отвечал: — Потому что борьба с татарами кончилась в то время, когда условия жизни уже не могли способствовать созданию цельного эпоса[122].
В силу объективных исторических причин русские эпические песни оказались разрозненными, но в них содержится тенденция к циклизации — как по месту действия (Киев, Новгород), так и по героям.
Представители мифологической теории выделяли две группы былин соответственно двум типам богатырей: о старших богатырях, в образах которых сильно отразились мифологические элементы (Волх, Святогор, Сухман, Дунай, Потык), и о младших богатырях, в образах которых
мифологические следы незначительны, а сильны исторические черты (Илья Муромец, Добрыня Никитич, Алеша Попович, Василий Буслаев).
Глава исторической школы В. Ф. Миллер делил былины на два типа: богатырские и новеллы. Для первых он считал характерной героическую борьбу богатырей и ее государственные цели, для вторых — внутренние столкновения, социальные или бытовые.
В фольклористике выделялись два цикла былин по месту действия; киевские и новгородские (впервые в 1841 г. их назвал и охарактеризовал В. Г. Белинский).
Мы рассмотрим былины мифологического содержания, киевские былины (героические и новеллистические) и новгородские былины.
