Так оно и оказалось.. . …конец.

Так оно и оказалось, ничего в вокзале города Пестово не изменилось за десятилетие с лишним. Время — вещь необычайно длинная, — сказал т. Маяковский. Я с ним не согласен, хоть он и классик. Селение само, да, изменилось. Деревьев понасажалось, домов понастроилось, магазинов понаоткры-валось — невооруженным глазом заметно. А вокзал остается таким, каким был, словно оказался историческим памятником.Та же вонь и копоть, та же толпа с постоянной вокзальной пропиской. Касса с очередью. Тут, правда, пролетающий прогресс уронил свое перо. Касса была закрыта, но народ возле нее не ломался, как прежде, и не бил, пока, быть может, друг другу лица, а тихо и культурно записывался в специальную тетрадочку.

До открытия кассы оставалось что-то около часа, до отхода нашего предполагаемого поезда что-то около четырех-пяти часов.

Мои детские воспоминания меня не обманули. Тут же около вокзала обнаружилась пивная. В нее мы незамедлительно и направились.

В пивной народу было мало, мужички угощались пивом и обменивались впечатлениями.

— Хорошее сегодня пиво!

— Да, свежее. Недавно завезли.

— А то я тогда пил, так у-у-у!

— А сегодня хорошее.

— Дак недавно завезли…

Взбодренные услышанным, мы тут же взяли по кружке и уселись за стол. И, конечно же, отпили по огромному глотку…

— Охренеть можно, — примерно так сказал Майк, когда все немного помолчали.

— Что они, ослиной мочой его разбавляют? -спросил Во лоденька.

— Тут ослов не держат, — сказал я.

— Значит, козлиной, — сказал Майк.

— Дайте спокойно попить, — попросил Плоткин С.

— А эти вот говорили, что свежее, — сказал я. — Что же тогда они называют несвежим?

— Эй, мать! — закричал вдруг какой-то энергичный му жик, едва вошедший в пивную. — Пиво сегодня свежее?

— Свежее, свежее, — сказала продавщица без тени лу кавства, которое мы ожидали увидеть на ее лице. — Две неде ли назад завезли!

— О! Тогда кружечку! — сказал мужик без тени удивле ния. — Давно не пил свеженького. Мы на время онемели.

— Так бы сразу и сказали, — произнес Плоткин С. после онемения.

И мы взяли еще по кружечке.

Пришло время. Майк, Володенька и Плоткин С. отправились добывать билеты. Они отправились добывать билеты, а я остался сторожить вещи. На скамеечке на площади перед вокзалом. Нет, площадь — это сильно сказано. Скорее площадка. Или привокзальный лужок. И они настали-таки, эти тупые вокзальные часы ожидания.

Время — вещь необычайно длинная’ — сказал т. Маяковский, и я с ним согласен, поскольку он классик.

Пару раз приходил Володенька, раз Майк, рассказывали, что делается на черном свете. А я торчал на привокзальном лужке, как музейный экспонат, выставленный на всеобщее обозрение, не имея возможности куда-либо отлучиться. Обложенный сумками, гитарами, луками и стрелами. С волосами и в бороде. В общем, в центре народного внимания.

На перроне началось нервное движение. Готовился штурм. Все так же, как и десятилетия назад.

Майк с Плоткиным С. отправились в магазины тратить то, что осталось после покупки билетов, а мы с Володенькой расположились на перроне, обсуждая план действий по захвату отделения в вагоне для обеспечения спокойной пули.

Когда толпа зашумела, забулькала и начала закипать, разрешили посадку. Поток из людей, чемоданов и узлов рванулся в открытые шлюзы. Я налегке просочился в облюбованный нами вагон в первых рядах. Вскоре мы уже владели отделением и распихивали вещи по полкам. Пришел Майк.

Плоткина С. не было. Он куда-то исчез. Время ехать

приближалось.

— Наверное, в дабл пошел, — решили мы. Помочится на прощание и придет.

И он действительно пришел, но почему-то с другой стороны вагона, не оттуда, где вход.

— Сидите? — поинтересовался он.

— Вот. Места забили.

— Ну, и зря, — сказал он. — А я соседний вагон забил.

Вагон, в который мы перешли, был почти пуст. Человек пять пассажиров. Две проводницы.-Да собака дворняжка. Это был вагон для избранных. Государство в государстве.

Железная дорога… Кто тебя выдумал? Знать… А! Это уже кто-то, вроде, писал. Ну, и ладно. Нельзя объять необъятного. Нельзя объять Железную Дорогу. Хоче.тся мне сказать вам, панове, что такое есть наша железная дорога. От отцов и от дедов своих мы слышали… Впрочем, и это всем известно.

И все-таки. Приехал я как-то миллион лет назад в Москву, стольный город, и надо мне было отбыть срочно в родной Город-герой. Оказавшись на Киевском вокзале, я сразу же поспешил по кольцевой линии метро на Город-геройский вокзал. Захожу я в кассовый зал, и становится мне тоскливо. А когда мне становится тоскливо, то хочется на все плюнуть и изъять из себя предмет тоски. И вот, когда я на все плюнул, то есть когда я плюнул на изгибающиеся и переплетающиеся очереди, похожие на змеиный клубок, стало мне легче и веселей, и решил я, от нечего делать постоять в одной из них. С трудом нашел я конец, хвост, то бишь, одной из змей. Стоял, стоял, стоял… Ближе к окошечку начал примечать, что дела обстоят хреново. Люди просят продать им билеты, а им билеты не продают. Нет, говорят, билетов, хоть вы все хором тресните! И люди эти, между прочим, просят билеты на поезда, которые и меня бы вполне устроили.И люди эти один за другим отходят от окошечка, имея в кармане бесплатную железнодорожную фигу с паровозным маслом. Все было ясно. Я начал спешно вспоминать адреса и имена моих московских 94

родственников, которых я не видел со дня восстания Минина и Пожарского. Пока я вспоминал, подошла моя очередь. Я заглянул в окошечко и произнес фразу, которая оказалась, по чему-то, волшебной. Я сказал: Мне на ближайший до Города-героя. И показал транзитный билет. И тут что-то такое случилось с причинами и следствиями, и мне молча вручили билет. И на самый что ни на есть замечательный и удобный для меня поезд. Оставалось погулять часика два, по-глядеть, что делается в Столице, да и назад. Вперед, то есть. Погулял я, посмотрел, что делается в Столице, купил пачку сигарет Каравелла и поспешил к перрону. Перрон. Стоит состав. Номер поезда — мой. Двери открыты, у дверей проводники. Все, почему-то мужчины. Одинокие прохожие с чемо-даичиками. И все. Ни толпы отъезжающих, ни толпы провожающих. Я решил, что, наверняка, ошибся, но на всякий случай подошел к проводнику и показал ему билет. Про-водник заглянул в билет, что-то пометил у себя в блокноте, а затем занялся рассматриванием облаков.

— Что… — сказал я, — можно садиться?

— Ага, — выдавил он, так как ему было все равно. Я вошел в вагон и обнаружил, что он совершенно пуст. Я смотрел на свои часы, я прикладывал их к уху, я смотрел в окно, но я так и не понял, что произошло в этом мире.

За пять минут до отправления в вагоне вместе со мной находились пять человек. За минуту до отправления подтянулся еще один. Когда настало время отправляться, поезд отправился. Так мы вшестером и поехали. Судя по разговорам проводников, которые, видимо, также ничего не поняли, в других вагонах было то же самое.

Никогда больше я не ездил в поезде с таким кайфом! По общему мнению в вагоне можно было курить сколько влезет. Места — занимай хоть десять сразу (это был сидячий вагон). Ко всему прочему, у проводника обнаружилась пара ящиков Адмиралтейского пива, и он им охотно торговал. Я попивал пиво, угощался сигаретами Каравелла, сидя в удобном кресле, смотрел в окно и вспоминал очереди в кассы и несчастных пассажиров с бесплатными фигами в кармане… Хочется мне сказать вам, панове, что такое есть наша железная дорога. От отцов и дедов своих мы слышали… Как приехал я однажды в ту же Столицу и на тот же Киевский вокзал. На этот раз со мной был тот самый Плоткин С. Приехали мы на Киевский вокзал и по кольцевой линии метро

поспешили на Город-геройский. На этот раз не помогла ни волшебная фраза, ни наличие транзитных билетов. И ехать нам предстояло на каком-то дополнительном поезде в общем вагоне и страшно долго. Отправлялся поезд в час ночи. Долго мы шлялись по родной Столице. Устали. Сели на скамеечку, сидим. Перед нами лужа на асфальте, в луже бумажка в пять рублей плавает. Смотрим мы на эти пять рублей и обсуждаем странности, присущие Москве. Потом мы осмотрели все соседние лужи. В них ничего не плавало. Затем мы отправились на вокзал, пора было ехать домой.

На этот раз на перроне все было наоборот: толпа отъезжающих и провожающих. И отсутствие состава у перрона. Билеты у нас были в вагон номер один, и мы пробрались в дальний конец перрона. За десять минут до отправления поезд подали, и он оказался составленным из вагонов времен восстановления народного хозяйства. И вот, так как на первом вагоне этого состава висела цифра 2, то в этот вагон, разумеется,’ полезли те, у кого были билеты в вагон номер 2. К этому вагону номер2 был прицеплен вагон номер 3, за ним следовал вагон номер 4, и так далее. Кто-то смело предположил, что, должно быть, вагон номер 1, спьяну, прицепили к хвосту, и все мы, желающие ехать в первом вагоне, бросились наперегонки продираться сквозь толпу к противоположному концу перрона. Но и там мы не обнаружили ничего хорошего. На последнем вагоне уверенно висела цифра 15. Тогда мы все побежали обратно, надеясь, что пока мы бегали, все выяснилось, и первый вагон каким-нибудь образом нашелся. Но за время нашего отсутствия ничего не произошло. Первым был вагон номер 2, вторым — номер 3, третьим — номер 4, и так далее до последнего четырнадцатого вагона номер 15. По расписанию этот удивительный поезд уже десять минут как ехал, в силу чего пассажиры битком набитого вагона номер 2, уже успевшие устроьться, приступили к своим пассажирским обязанностям: к поеданию котлет, куриц и яиц вкрутую со свежим огурцом. На столиках возникали солдатские силуэты бутылок с пивом и лимонадом. Мы, обездоленные, сиротливо стояли на перроне, а из окон вагона номер 2 на нас с любопытством поглядывали. Наконец где-то что-то прояснилось, и из темноты показался пьяненький тепловозик, толкающий перед собой вагон времен всеобщей коллективизации и искоренения кулачества. На ближайшей стрелке тепловозик по 96

вернул, отчего-то, влево, и, посвистывая, толкая перед собой вагон номер 1, исчез за вагоном номер 2.

— Промазал!!! — закричали мы с нервной радостью. Всем было холодно.

Со второй попытки вагон, все-таки, прицепили. Ну, а как мы в нем ехали, это уже отдельный случай. И поэтому то, что рядом с заполненным вагоном Плоткин С. обнаружил почти пустой, было вполне в соответствии с лучшими железнодорожными традициями.

Итак, мы ехали, Пуля шла полным ходом.

Тот, кто был в прикупе, выходил курить в тамбур. С ним выходил и играющий. Двое других в это время думали, как бы подсадить того, кто курит… И так много, много, много раз, со сменой думающих и курящих…

Так как для нашего поезда любой дом с какой бы то ни было вывеской являлся станцией, то он, поезд наш, у каждого дома с какой бы то ни было вывеской и останавливался, и если у такого дома был какой бы то ни было человек, то он в наш поезд садился, таким образом пассажиров в нашем поезде поприбавилось, среди вновь прибывших оказались двое каких-то мужиков, которые вошли в вагон из черного безвременья неопознанного полустанка и устроились рядом с нами через стенку. Они вышли из черного потустороннего (см. А.Эйнштейн, Общая теория относительностим.) безвременья, затем необычно быстро напились водкой и вскоре захрапели. Плоткин С., пройдя мимо них, возвращаясь из тамбура, донес, что мужики находятся в глубоком сне, а на их столике стоит полбутылки водки, которая необратимо выдыхается и пропадает зазря. Тогда мы придумали и решили, что мужикам уже и так хорошо, а у нас еще полночи и утро впереди… Через минуту справедливость была восстановлена, а пустая бутылка с отпечатками наших усталых пальцев отправилась хранить тайну в проплывающее за окном черное безвременье, в свою вотчину. А мужики так и не проснулись, и мы их больше не видели.

Часам к пяти утра мы дошли до астрономических цифр в горах и пулях. От нас остались лишь простые желания, поесть и поспать. Есть было нечего, поэтому мы решили удовлетвориться вторым.

Мы с Володенькой отправились на верхние полки, а Майк и Плоткин С. устроились на нижних, и нам не потребовалось много времени, чтобы растаять в кончающейся ночи, последней в нашем мероприятии, а потому — дорожной…

Ночью в дороге со мной происходят иногда странные вещи. Пока поезд едет, я сплю, но как только остановится, тут же просыпаюсь. И не могу уснуть, пока вагон снова не начнет поскрипывать и покачиваться. Так было и на этот раз.

Я проснулся от того, что вагон стоял неподвижно и было очень тихо. Я попробовал уснуть, но ничего не получилось. Я открыл глаза и увидел просыпающегося Володеньку. Он с трудом раскрыл слипшиеся веки и сделался похожим на мон-голоида. За окном было светло.

Это что за остановка?.. — поинтересовался Володенька. -Бологое иль Поповка?

Потом он закрыв глаза и начал засыпать.

Я выглянул в окно и увидел перрон. Я посмотрел наверх в надежде найти название станции, но вместо названия станции увидел знакомый навес над перроном.

— По-моему, это московский вокзал, — сказал я растерянно.

Володенька открыл глаза, выглянул в окно и сообщил, что ему тоже так кажется.

— Опять стоим? — раздался сонный голос. — Какого этого не едем?..

Тут к нам подбежала проводница, находившаяся судя по всему до этого в полной уверенности, что ее вагон пуст.

— Спят!!! — закричала она. — Они спят! Вы, что? Полчаса уже стоим! Сейчас на запасной путь поедем! Все вон!

Мы очутились на платформе. Пустой состав вздрогнул и поплыл прочь.

Мы снова были на другой планете.

Вокруг ходили странные люди, и у них были странные лица. Все они искрились нервной серьезностью, все они спешили и смотрели сквозь друг друга, странные люди сталкивались друг с другом и не замечали, что сталкиваются, а когда замечали, то говорили слово черт. Все они шли в самых разных направлениях, каждый в своем и, выражаясь поэтически, их пути пересекались, сходились, расходились, и все это сливалось в одну загадочную многозначительность.

Мы стояли с бесцветными лицами и медленно просыпа-лись.

— Вот, — сказал Майк. — Вроде как, и на гастроли съездили. — И голос его в дыму Отечества приобрел непривычные обертоны.

— Вот… — сказал я, ощупывая пустой кошелек. — На гастроли съездили…

— Нормально, — сказал Володенька.

— Могло бы быть и получше, — сказал Плоткин С.

— Кто мне даст пятак? — спросил я. — На метро.

— Володенька пошарил в карманах и нашел пятнадцать копеек.

— Спасибо, Владимир, — сказал я. — Отдам при встрече.

— Само собой, — сказал Владимир.

Мы еще немного постояли, настраивая себя на новое старое восприятие, затем взяли в руки вещи и пошли вдоль платформы вглубь загадочной многозначительности.

Так закончились семидесятые годы XX столетия.

Конец.

Turned good (AU) Comix [RUS] (\


Похожие статьи.

Понравилась статья? Поделиться с друзьями: