Мы все время говорили: желание ребенка, интерес, свобода деятельности — вот
что нужнее всего для его успешного развития. Как же ребенок после такой
вольной жизни выдерживает школьную дисциплину и множество ученических
обязанностей?
Верно, противоречие вроде бы налицо. У нас познание окружающего мира
направляется собственными интересами и увлечениями ребенка, а в школе —
систематическое усвоение знаний: программа, урок, учитель, учебник. Надо,
должен, обязан. Все хочется, не хочется только во внеурочное время, а его
остается так мало…
Много страшных прогнозов нам пришлось выслушать еще до того, как старший
пошел в школу: Они у вас будут недисциплинированные, невнимательные,
неусидчивые, из-за этого будут плохо усваивать материал. Им будет очень
трудно в школе.
Возражать было нелегко: ведь все было еще впереди. А теперь, когда старшие
уже окончили школу, а остальные тоже учатся, можно сказать, что эти прогнозы
не оправдались. Учиться всем ребятам оказалось совсем нетрудно: мы уже писали
о том, что на всю начальную школу они тратили один-два года и оказывались в
5-м классе кто в десять, кто в девять, а кто даже в восемь лет. Да и в
старших классах они справлялись со школьной программой без особых усилий и
каких бы то ни было перегрузок: на домашние уроки, например, тратили не
больше полутора-двух часов в день, да и то в основном на письменные задания.
Как это все получалось? В младших классах еще могли сказаться — и
действительно сказывались — приобретенные до школы знания и умения (беглое
чтение, владение устным счетом, умение писать). А в старших классах? Здесь
выручало не что-то ранее усвоенное, а умение сосредоточиться, внимательно
слушать, понимать и осмысленно запоминать материал уже на уроке, во время
объяснений учителя. Школьные дисциплинарные требования тоже оказались для
наших ребят не слишком обременительными. Правда, особой усидчивостью они не
отличались, особенно старшие сыновья, однако и хлопот учителям их поведение
не доставляло. А аккуратность и добросовестность старших девочек всегда
вызывали самую высокую похвалу учителей. А еще что важно — все наши школьники
не нуждались в каком-либо контроле и постоянном подстегивании: они
справлялись со своими обязанностями в основном вполне самостоятельно.
Значит, противоречие между нашей вольницей и школьной жизнью оказалось
нестрашным? Да. Но оно могло бы оказаться даже губительным, если бы не одна
очень существенная сторона нашей жизни, которая помогла нам этого избежать.
Это трудности нашего быта. Парадокс? Нет. Именно благодаря им малыши наши
узнали серьезные трудовые обязанности с самого раннего возраста.
И ТРУДОВЫЕ ОБЯЗАННОСТИ
Хочется и надо
Л.А.: Очень хорошо помню, как удивили нас два прямо противоположных мнения о
нас наших близких. Правда, они наблюдали наших ребятишек несколько со
стороны, так как вместе с нами постоянно не жили. Дедушка изредка приезжал
погостить и каждый раз в той или иной форме осуждал нас: Вы слишком
распускаете своих ребят, все им позволено, никаких обязанностей. Вырастут
бездельниками и через несколько лет вам на шею сядут. Бабушка жила в другом
доме, мимо которого малышам приходилось ходить то за водой, то за углем и
дровами. Она жалела внуков и тоже была нами недовольна: Да что же вы на них
столько дел взвалили, и отдохнуть некогда бедным.
Теперь-то я понимаю, что каждый из них видел в основном одну сторону жизни
ребят: дедушке, привыкшему к беспрекословному подчинению и строгому порядку,
не понравилась слишком вольная жизнь детей, которым было предоставлено
слишком много прав. А доброй, мягкосердечной бабушке, привыкшей всю жизнь
обслуживать кого-то, казалось несправедливым взваливать на детей слишком
много обязанностей.
А на самом-то деле, наверное, ребячья вольная жизнь уживалась с обязательными
делами, которые надо было делать без всяких хочется, не хочется. И таких
дел в доме было много, потому что ни газа, ни водопровода, ни центрального
отопления у нас тогда не было. А мы оба работали, и не было никого, кто мог
бы нам постоянно помогать в домашних делах. Никого, кроме детей. Я не хочу
сказать, что помощь малышей с самого начала была совершенно необходима. Да и
какая от годовалого помощь — одна морока: его старания чаще всего лишь хлопот
добавляют. Но зато как раз в это время он хочет помочь, пытается делать все,
что делают папа или мама. Как хорошо, что мы поняли это и его помощь приняли,
не отвергли. Причем это не стало педагогическим приемом приобщения к труду.
Было просто любопытно: а как он справится, а что он сумеет, будет ли он
доволен своей работой? И оказалось: вместе работать интересно и весело.
Правда, это благополучное начало не исключило последующие сложности на
трудовом фронте, может быть, потому, что мы сами не во всем были согласны
Б.П.: Безусловно. Я с самого начала считал, что детям можно и нужно поручать
гораздо больше домашних дел, чем это допускала мама, которая предпочитала
многое сама, не перекладывая на детей дела.
Для себя и для других?
Л.А.: Это верно. Но мне хотелось, чтобы не я перекладывала дела на детей, а
чтобы дети сняли эти дела с нас сами, по собственной инициативе. А это само
собой не получалось. Не сразу мы поняли, что надо говорить не так: Оля, бери
полотенце и помоги мне или: Алеша, наколи для меня лучинок на растопку, а
так: Ребята, давайте-ка маме поможем посуду вымыть! (говорит папа) или:
Алеша, а что если на растопку щепочек папе заготовить — вот он обрадуется!
(говорит мама). Тогда получается забота не о себе, а о другом!
Мы ошибались, когда просто поручали дело, давали какое-то задание, заставляли
выполнять до конца, но не всегда обращали внимание ребят на то, что работу
надо сделать еще и потому, что кому-то нужна помощь, внимание, забота. Работа
в таком случае выполнялась не как взятая на себя часть общего дела, а как
навязанная извне скучная повинность, от которой хочется увильнуть. И вот уже
мы слышим: А почему я, а не Антон?, Алеше меньше копать досталось, а он
мне не хочет помочь… При шлось поломать голову: как же вернуть детям это
желание помочь, которое у годовалых проявляется как бы само собой?
Б.П.: Выход мы искали в том, что вместе с ребятами стали делать что-то нужное
не только для собственной семьи и дома, а для других, знакомых и незнакомых
людей.
Всей семейной бригадой, со школьниками и дошкольниками, мы убирали дрова и
уголь у бабушки, расчищали беговую дорожку на улице — для всех соседских
ребятишек, участвовали в ремонте школьного помещения, ездили строить дом для
наших друзей, возили книги в библиотеку — всего не упомнишь. Вот в такой
общей работе для других, дружной, веселой, бескорыстной, и рождается не
только настоящая, действенная забота о людях, но и взаимопомощь, желание
выручить друг друга.
Об одном жалею: редки они у нас все-таки были, эти трудовые десанты, надо
было бы проводить их почаще. А то слишком много у современных детей, в том
числе и у наших, всяких занятий только для себя: играть, читать, заниматься
спортом, решать задачи, делать опыты и т.п. — все для себя! А что они делают
для других?
Микроскопические дозы?
И сколько? Сколько затратили сил, времени, старания, какой получили результат
— и по количеству и по качеству, — все это чрезвычайно важно. Я настаиваю на
том, что должен быть оптимум трудовой нагрузки, чтобы ребенок мог применить и
физическую силу, и поработать головой, и испытать свое терпение и
настойчивость в преодолении трудностей, и почувствовать радость и гордость,
когда получит ощутимый результат. Это, конечно, зависит от организации
работы, от ее нужности, полезности, но, честное слово, пять минут работы в
день — это еще не работа.
Когда мы перешли жить в другой дом, с отоплением, водопроводом, газом, нас
опять выручала необходимость: надо было утеплять дом, переделывать сарай,
очищать и строить спортплощадку, приводить в порядок сад. А кроме того, было
много разных сезонных работ, вроде весенней уборки двора или посадки огорода.
Обычно в подобных делах участвуют все — от мала до велика. Есть работа и
ежедневная: уборка, стряпня, посуда и пр. — ее делаем по очереди. Если все
это учесть, то у детей в среднем получается, конечно, не пять минут, но и не
более получаса в день. Думаю, этого мало, потому что остается каким-то
незаметным этот труд, совсем не трудным. А разве должно быть обязательно
трудно? Я считаю, это необходимо: трудовые усилия должны быть и по
напряжению, и по длительности не игрушечными, а значительными, что
называется, до поту, до усталости, той трудовой усталости, которая дает
особое гордое удовлетворение: Я смог, я выдержал, я не хлюпик и не белоручка
какой-нибудь. Это гордость и достоинство рабочего человека. И его может и
должен испытать ребенок как можно раньше.
Ниточка-Никиточка
Это не теоретические рассуждения — мы все это наблюдали у своих детей, когда
организовали нашу швейную фабрику, которую ребята ласково назвали
Ниточка-Никиточка. Было тогда у нас трудное время. Для дополнительного
заработка мама брала надомную работу — шила фартуки, а мы ей все помогали
(старшему тогда было 11 лет). Работали от одного до двух часов ежедневно,
каждый по своей специальности: кто скалывал булавками детали, кто нитки
обрезал, кто складывал, кто был няней в детском саду (играл с маленьким
тогда Ванюшей).
Л.А.: Я, правда, довольно скоро поняла, что наша фабрика отнимает у меня
слишком много времени: чтобы выработать требуемую от надомниц норму, мне
приходилось шить три-четыре часа в день. И это помимо семичасового рабочего
дня и обычной домашней работы. Через месяц-полтора я почувствовала: не
выдержу, брошу. Но не бросила. Почему?
Все дети любят играть во взрослую деятельность: в магазин, в почту, в
завод, в школу и т.д. Но эта работа понарошку настоящего удовлетворения
не приносит. Все только играй и играй. А что поделаешь, коли нет ничего
другого? Сколько в ребячьих играх горького сознания недостатка подлинной
жизни, сколько мучительной по ней тоски! И еще: Если детская комната
вопреки нашим запретам так часто бывает мастерской и складом хлама, а значит,
складом материалов для предполагаемых работ, не в этом ли направлении
обратить нам поиски? Быть может, для комнаты маленького ребенка нужен не
линолеум, а воз полезного для здоровья желтого песку, изрядная вязанка палок
и тачка камней? Быть может, доска, картон, фунт гвоздей, пила, молоток и
токарный станок были бы более желанным подарком, чем игра, а учитель труда
полезнее, чем преподаватель гимнастики или игры на пианино? Но тогда пришлось
бы изгнать из детской больничную тишину, больничную чистоту и боязнь
порезанных пальцев. Это любимый наш Корчак, его удивительная книга Как
любить детей. Как радовались мы, читая эти строки, находя в них поддержку
собственным наблюдениям, чувствам и мыслям. Нет, как ни трудно мне было, а
закрыть нашу фабрику я не могла, не могла лишить детей радости участия в
подлинной жизни.
Б.П.: Два года работала наша Ниточка-Никиточка. Наполовину это была,
конечно, игра в фабрику, но работали всерьез, с рабочим местом, четким
ритмом, с ответственностью за качество. Это было чудесное время, которое мы
все вспоминаем с удовольствием. А почему? Слаженная, дружная работа — и
видимый результат: стопка готовых — нами сделанных! — фартучков (за месяц
400-500 сложенных по строгому стандарту и связанных аккуратными пачками по 20
штук).
Час-полтора довольно кропотливой однообразной работы, казалось бы, должны
были утомить ребят, но нет: они проникались каким-то особым рабочим
достоинством из-за своей необходимости, нужности на фабрике. Как-то у Анюты
болел палец — занозила она его. Мы хотели освободить ее от работы, а она: А
кто же будет кармашек прикалывать? — и работала со всеми до конца смены.
Просто удивительно, как наши непоседы преображались за работой: становились
сосредоточенными, внимательными, серьезными, даже какими-то чуть-чуть
важными. Участие в общем труде, осознание зависимости всех от каждого помогли
им ощутить, что жизнь состоит не только из приятного хочу, но и из сурового
и ответственного надо.
А как по-разному проявлялись их характеры: один не давал покоя своими
рационализаторскими предложениями, другой норовил вначале выдать большое
количество за счет качества, третий проявил необычайную аккуратность, даже
изящество, в своей операции, а четвертый оказался универсалом — освоил все
профессии и всегда был готов помочь в случае прорыва.
Особенно поражала нас, взрослых, та быстрота, с которой ребятишки осваивали
рабочие операции и целые профессии. Не проходило и недели, как Анюта,
только что перешедшая на подвертывание подола фартука, уже не отставала от
взрослого, а еще через неделю она уже успевала подвернуть два фартука, пока
взрослый делал один. Десятилетнему Антону уже через две недели после начала
работы фабрики в трудовую книжку (были у нас такие у каждого работника)
была записана новая профессия — швея-мотористка. Он не только хорошо
подшивал карманы, бретели и пояса на своей электрической машине Тула, но
мог ее настроить, заправить шпульку, отрегулировать шаг строчки, натяжение
нити.
Все вопросы на фабрике мы решали на общем собрании, и нам, взрослым,
нередко приходалось поражаться толковым и справедливым суждениям ребятишек о
распределении обязанностей, и о технологии производства, и о рабочей
дисциплине, и о справедливости в начислении зарплаты.
На свои трудовые
Да, у нас была зарплата — каждый получал ее в конце месяца и торжественно
расписывался в ведомости, где указывалась квалификация работника,
количество рабочих часов и сумма: от 23 копеек у четырехлетней Юли до 3-4
рублей у швей-мотористок — мамы и десятилетнего Антона.
С самого начала нас поразило отношение детей к этим заработанным ими деньгам.
Это были совсем не те даровые деньги, которые иногда давали им мы или бабушки
(купи, мол, что хочется) и которые никогда не залеживались в кармане — так их
не терпелось скорее истратить на мороженое, на шоколадку или на какую-нибудь
свистульку, которую через полчаса после покупки можно было обнаружить
где-нибудь уже забытой или даже сломанной без особого сожаления.
А эти — трудовые! — даже в голову не приходило истратить так легкомысленно и
глупо. Они много раз пересчитывались, аккуратно складывались и тратились
только на нужные вещи, которыми можно пользоваться долго: авторучку,
перочинный нож, компас, записную книжку и т.п. Особое удовольствие детям
доставляло то, что можно на свои деньги (никого не надо просить!) купить
подарок или угостить всех чем-нибудь вкусным в праздничный день.
А однажды случилось вот что. Не хватало у нас до получки денег. Как и быть,
прямо не знаю, — огорченно призналась мама, когда все мы вечером сидели за
своим большим производственным столом. И вдруг протянулась к ней маленькая
рука с крепко зажатым кулачком: На, мама, возьми мои деньги. На
раскрасневшейся Юлиной ладошке лежали 23 копейки! — вся ее зарплата. И следом
тотчас же: И мои! И мои возьми!.. Мама едва удержалась от слез. На
следующий день мы ели Юлин хлеб и пили Анино молоко и говорили им спасибо!
А они сияли от гордости и счастья.
Наверное, каждый из нас вспоминает с особой гордостью тот момент, когда
вручил матери первую в своей жизни зарплату. Но это бывает обычно лишь в
16-18 лет. А мы доставили нашим детям эту высокую человеческую радость
намного раньше.
