Прежде чем мы начнем рассматривать употребление данного приема в качестве переводческой стратегии — стоит рассмотреть и узнать – что собой представляет сама“переводческая стратегия”.
Так что же это такое? Ответ на этот вопрос найти непросто. Тем — не — менее в работах некоторых авторов существуют попытки объяснить этот “феномен”.
Как известно, под понятием традиционно имеют в виду мысль или систему мыслей, отражающую в обобщенной форме предметы и явления объективной действительности и существенные — а не внешние — связи между ними.
Научные понятия и их системы, в отличие от понятий в широком смысле, отображают фрагменты действительности, изучаемые различными науками и научными теориями, а также результаты обобщения опыта, полученного в процессе такого изучения. И понятия в широком смысле, и научные понятия материализуются в языковой форме — в виде отдельных слов или словосочетаний. В случае научных понятий последние представляют собой термины.
В процессе изучения происходит углубление знаний о действительности. Но это имеет место только тогда, когда, во — первых, применяемые в процессе познания умственные действия отражают объективную, а не мнимую сущность изучаемого предмета, явления или связи, а во — вторых — когда они опредмечены правильно, если избранные для их обозначения слова или словосочетания адекватно выражают суть определяемого понятия. Иными словами, понятия, обретающие свое реальное мыслительно — речевое бытие лишь в составе определенной теории, должны иметь “относительно ясное и устойчивое содержание и сравнительно четко очерченный объем”. (33, c. 272) Только в этом случае из их совокупности можно логически вывести новые знания об объектах, изучаемых данной теорией. Понятия представляют собой итог познания предмета или явления на данный момент.
В современном переводоведении для описания процесса перевода широко используется словосочетание “стратегия перевода”. Его можно встретить как в научной, так и в учебной литературе, а также в разного рода нормативных документах — в учебных программах, планах, экзаменационных билетах и т.п. Это словосочетание, употребление которого носит безоговорочный характер, явно претендует на терминологичность, а обозначаемое им понятие — на принадлежность к основополагающим понятиям переводоведения. Однако при попытке выяснить, что именно наука о переводе понимает под стратегией перевода и насколько употребление этого словосочетания углубляет наши знания о действительности (в данном случае о процессе перевода), выявляется далеко не однозначная картина.
Во — первых, этот термин (если его считать таковым) существует в нескольких вариантах. Наряду со “стратегией перевода” можно встретить словосочетания “тактика перевода”, “стратегия переводчика”, “переводческая стратегия”, и даже “стратегия поведения переводчика в процессе перевода”. Все эти словосочетания употребляются в качестве семантических вариантов не только различными, но иногда одними и теми же авторами. Терминологическая вариантность — явление объективное, однако необходимым условием ее существования является идентичность специального понятия в рамках терминосистемы, а сам термин по определению должен точно выражать обозначаемое им понятие. Совершенно очевидно, что в данном случае это условие не соблюдено. “Стратегия перевода” и “тактика перевода”, не говоря уже о “стратегия поведения переводчика в процессе перевода”, явно не одно и то же.
Во — вторых, определение “стратегии перевода” отсутствует в “Толковом переводоведческом словаре” Л. Л. Нелюбина, самом полном на сегодняшний день специальном переводоведческом справочном пособии, “которое содержит 2028 словарных статей, экстрагированных из 224 источников”. (34, c. 2)
Между тем, словосочетанием “стратегия перевода” широко пользовались, в частности, А. Д. Швейцер, В. Н. Комиссаров и продолжают пользоваться их последователи. В чем же тогда тут дело? Возможно, Л. Л. Нелюбин просто не пожелал его “экстрагировать”? Но почему? И — что самое удивительное не пожелал его “экстрагировать” и В. Н. Комиссаров, снабдивший свое учебное пособие “Современное переводоведение” кратким словарем переводческих терминов. В этот словарь “переводческую стратегию” он также не включил. Не включил ее и Р. К. Миньяр — Белоручев в монографию “Общая теория перевода и устный перевод”.
В — третьих, и это самое главное, не только разные, но порою даже одни и те же исследователи вкладывают в это словосочетание разное содержание.
С одной стороны, его употребляют в самом широком смысле, в значении “как надо переводить, искусство перевода”. Часто в этом случае говорят об общей “стратегии перевода”. Встречаются и семантически близкие обозначения. Н. А. Крюков в учебном пособии “Теория перевода”говорит о плане деятельности, который вырабатывает переводчик (35, с. 48), но одновременно употребляет и словосочетание “стратегия перевода”, а также, в качестве варианта, словосочетание “стратегическая линия”. Последнюю он определяет как то, “что нужно сделать для того, чтобы рецептивный смысл, извлекаемый иноязычным и инокультурным коммуникантом, оказался аналогичным в своих существенных чертах интенциональному смыслу автора”. (35, с. 159 — 160).
Что конкретно надлежит сделать, чтобы достичь этой бесспорной цели, авторы, как правило, не уточняют, поскольку преобладает мнение, что “стратегию перевода” можно и должно вырабатывать, а затем и реализовать каждому переводчику самостоятельно. В частности, А.Д.Швейцер, который исходил из того, что перевод, представляющий собой “процесс выбора, детерминированный множеством переменных, … не может быть жестко детерминирован” (36, c. 63), полагал, что перевод как процесс состоит из двух основных этапов: выработки программы переводческих действий (стратегии) и претворения в жизнь этой программы. Разделяя взгляды тех исследователей, которые считали, что совокупность отношений компонентов процесса перевода представляют собой “нечетко определенную” систему, а сам процесс перевода — целиком и полностью эвристическую игру, А. Д. Швейцер приходил к выводу, что первый этап включает в себя не более или менее обязательные рациональные операции, которые науке следует стремиться выявить, а серию субъективных, в соответствии с личными аксиологическими представлениями переводчика, выборов: буквальный — вольный — дословный — точный перевод и т.п. Говорил он и об “общей стратегии перевода”, в рамках которой, в частности, следует решать вопрос о передаче временного и национального своеобразия исходного текста.
Хотя считается, что существуют лишь “общие принципы переводческой стратегии”, тем не менее элементами “переводческой стратегии и техники” следует овладевать. В этой связи говорят и о “стратегических задачах отдельных видов переводов”. В художественном переводе, например, “стратегическая задача заключается в передаче художественно — эстетической функции оригинала” (37)
“Стратегия перевода” может обозначать и принципиальные подходы к решению частных проблем (“как надо переводить или делать что-либо”) в рамках общей задачи (общей “стратегии перевода”). Некоторые авторы говорят об “общей стратегии преодоления буквализмов и нахождения оптимального варианта” (38, c. 24), о “стратегии переводческого решения” (как надо принимать решение) (36, c. 21), о “стратегии распределения внимания (“как следует рационально распределять внимание”) (39, c. 113), или о “стратегиях, обеспечивающих эффективное распределение когнитивных возможностей переводчика и предотвращающих переизбыток словесной информации” (39, c. 110). К последним, в частности, относят использование приема генерализации, сознательный пропуск информации, добавления и т.п.
С другой стороны, словосочетание “стратегия перевода” употребляют для обозначения общих переводческих подходов при переводе. Например, “стратегия девербализации” — это концентрация на смысле изложения больше чем на форме. (39, c. 109) В аналогичном контексте говорят также о
“стратегии импровизации”, о “стратегии поэтического перевода” и т.п.
Основываясь на субъективных целевых установках, выделяют: “стратегию буквального и вольного перевода”, “стратегию жанровой поэтической стилизации”, “стратегию нерифмованного перевода” (40, c. 7, 309, 315), “стратегию форенизации и доместикации” (41, c. 172) (“стратегию экзотизации и освоения” по другой терминологии (42, c. 7) и т.п.. А. Д. Швейцер, отождествлявший, кстати, “переводческую стратегию” с механизмом перевода, считал, что в рамках этой “стратегии” переводчик “должен сделать принципиальный выбор — сохранить ли конвенции (нормы) исходного текста или заменить их конвенциями перевода”. (36, c. 33)
Аналогичным образом Т.А.Казакова пишет о так называемом “семантическом переводе”: “Процесс семантического перевода представляет собой естественное взаимодействие двух стратегий: стратегия ориентирования на способ выражения, принятый в переводящем языке, и стратегия ориентирования на сохранение особенностей исходной формы выражения”. (43, c. 14) Сюда же вплотную примыкает и реализация так называемых прагматических сверхзадач. “Стратегию перевода” можно строить и перестраивать. (36, c. 26 — 27)
Употребляют словосочетание “стратегия перевода” и для обозначения методов, используемых для достижения целей, сформулированных при выборе “стратегии перевода”, общей или частной (“стратегия проб и ошибок”, “стратегия линейности и вероятностного прогнозирования” (44, c. 4) и т.п.).
Кроме того, во многих случаях это словосочетание обозначает конкретные переводческие приемы, включавшиеся А.Д.Швейцером в понятие “технология перевода”: “стратегия ожидания”, “стратегия столлинга”(44, c. 4, 7), “стратегия подстановки прямых и синтаксических соответствий”. (36, c. 24)
Р.К.Миньяр — Белоручев фактически отождествлял “стратегию перевода” с методами перевода, которые он определял “как целенаправленную систему взаимосвязанных приемов, учитывающую вид перевода и закономерно существующие способы перевода”. (5, c. 155) Также он выделял таких методов три: метод сегментации текста, метод записей и метод трансформации исходного текста (5, c. 193) — и делал попытку разложить их на операции.
В ряде случаев конкретное содержание понятия оказывается вообще неясным. Что, например, такое “этап определения смысловой стратегии и тактики текста”, выделяемый некоторыми исследователями в процедуре “предпереводческого” анализа? (14, c. 41) Или “принцип стратгии” ? (44, c. 1) А “стратегия креативности”, “творческие стратегии переводчика” (40, c. 6, 336,) или “стратегия поиска индивидуальных творческих решений” (37, c. 19), учитывая, что, по общему мнению, творческие, эвристические акты по определению непознаваемы? Сказать трудно. Иногда восприятие понятия осложняется неудачно сформулированными выводами типа “Понятия “стратегии перевода” и “проблемы” перевода оказываются равнозначными”. (42, c. 66)
Таким образом, получается, что “переводческая стратегия” — это одновременно и всего лишь “своеобразное переводческое мышление, которое лежит в основе действий переводчика” (46, c. 356) (надо все делать творчески, т.е. хорошо), и планы, направленные на решение конкретных задач, составляющих его общую задачу.
При попытках конкретизировать номенклатуру “стратегий” в перечень частных стратегий, составляющих общую “стратегию перевода” (переводчика), включают как общие подходы, методы, планы, так и операции — осознанные и полуинтуитивные. Например, Н.А.Дьяконова (42, c. 166) в процессе художественного перевода выделяет восемь стратегий:
1. стратегию уяснения жанрово — стилевой принадлежности текста;
2. стратегию определения доминантной плотности текста;
3. стратегию вероятностного прогнозирования;
4. стратегию проб и ошибок;
5. стратегию компрессии/декомпрессии;
6. стратегию компенсирующих модификаций;
7. стратегию передачи мироощущения;
8. стратегию дословного перевода;
Как считает Л.С.Макарова, в художественном переводе “применение тех или иных переводческих стратегий может прогнозироваться с высокой степенью вероятности. При этом речь идет не о конкретных приемах перевода, а о типологически общих подходах к переводу, в которых проявляются ценностные установки и “внутренняя” цензура художественного перевода”. (40, c.337) Номенклатура “переводческих стратегий” при этом у нее совершенно другая, хотя компоненты ее, как и у Н.А.Дьяконовой, в принципе объективно существуют. Но, поскольку они носят разноплановый характер и конкретность их отвергается, объем самого понятия “стратегия перевода” при этом становится нечетким.
Согласно В.Н.Комиссарову, “переводческая стратегия” (“стратегия переводчика”) существует в виде ряда вариантов. Она охватывает три группы общих принципов осуществления процесса перевода: некоторые исходные постулаты, выбор общего направления действий, которым переводчик будет руководствоваться при принятии конкретных решений, и выбор характера и последовательности действий в процессе перевода.
К первой группе принципов В.Н.Комиссаров относил “стремление как можно полнее понять переводимый текст и найти ему точное соответствие в ПЯ”, уважение к оригиналу, понимание того, что “любая часть текста может представлять явные или скрытые переводческие проблемы”, критическое отношение переводчика к своим действиям, принцип “максимум усилий для нахождения лучшего варианта”, “недопустимость бездумных или поверхностных решений”.
Вторая группа принципов, по классификации В.Н.Комиссарова, включает в себя определение цели перевода и “доминанты переводческого процесса”, выбор способов передачи исходного сообщения, а также учет реального употребления в языке перевода избираемого варианта, практических условий работы переводчика (сжатые сроки, возможность пользоваться оргтехникой и т.п.). К третьей группе он относил “правило, что понимание предшествует переводу” (последнее, кстати, категорически отрицается Т.А.Казаковой), выделение в тексте последовательных отрезков текста и строгое соблюдение принципа последовательности их перевода. К “вариативным” элементам “переводческой стратегии” В.Н.Комиссаров причислял предварительное ознакомление с предметом исходного сообщения (путем изучения так, называемых “параллельных текстов на ПЯ”, справочников и энциклопедий), а также со всем текстом оригинала до начала перевода.
Сюда же он относил и такие экзотические для профессионального переводчика операции, как составление списка терминов и незнакомых слов, дословный перевод, чтение вслух отрезков перевода и Эпреобладание предпереводческого анализа или постпереводческого редактирования. (37, c. 33 -35,77) О причинах такого подхода будет сказано ниже. Как видим, все так называемые варианты “переводческой стратегии” носят по преимуществу не научный, а бытовой характер, а объем понятия “переводческая стратегия” (“стратегия переводчика”, “стратегия перевода” и т.д.) становится неопределенным.
Неопределенность понятия обусловила и неадекватность его материализации в языковой форме. Подавляющее большинство авторов, пользующихся словосочетанием “стратегия перевода”, не приводят его дефиниции или хотя бы разъяснения, что это такое. Попыток дать ему научное определение или толкование в отечественной литературе немного.
А. Д. Швейцер, подчеркивая, что он в данном случае пользуется терминологией психолингвистики, а не переводоведения, определял “стратегию перевода” как программу переводческих действий. (36, c. 65) Н.К.Гарбовский в своем учебном пособии “Теория перевода” поясняет, что стратегия перевода — это определенная генеральная линия поведения переводчика, стратегия преобразования им исходного текста в виде “деформации” последнего, когда решается вопрос о том, чем жертвовать. (47, c. 502)
А. Н.Злобин вслед за Х.Крингсом (ФРГ) считает, что “переводческие стратегии” — это потенциально осознанные планы переводчика, направленные на решение конкретной задачи, а именно микро — и макростратегии, т.е. способы решения целого ряда переводческих проблем и пути решения одной проблемы. (48, c. 122)
В.М.Илюхин определяет стратегию в синхронном переводе как “метод выполнения переводческой задачи, заключающийся в адекватной передаче с исходного языка (ИЯ) на переводящий (ПЯ) коммуникативной интенции отправителя с учетом культурологических и личностных особенностей оратора, базового уровня, языковой надкатегории и подкатегории”. (44, c. 5)
Весьма характерно определение, данное “стратегии перевода” Н.А.Дьяконовой. Она определяет “стратегию перевода” как “нечто “запланированное”, “целенаправленное”, “ориентированное на успех”, “систематическое”, “постепенно развивающееся”, “направленное на решение комплексной задачи”. (42, c. 65 – 66)
Если считать существительное “стратегия”, являющееся ядром упомянутого выше словосочетания, термином, то на первый взгляд может показаться, что он появился в терминологии переводоведения в результате ретерминологизации, будучи заимствован из военного дела. Так и воспринимают его некоторые исследователи. (42, c. 64) Однако это справедливо только с формально — этимологической точки зрения. В военном деле стратегия означает составную часть военного искусства, представляющую ее высшую область и охватывающую вопросы теории и практики подготовки вооруженных сил к войне и ее ведения. В переносном, бытовом смысле стратегия означает искусство планирования руководства чем — либо, основанного на правильных и далеко идущих прогнозах. “Стратегический” означает “охватывающий общие, основные установки, важные для подготовки и осуществления чего — либо”. (49, c. 582 – 583)
В переводоведении данный термин неточно выражает суть обозначаемого им явления. Последнюю точнее было бы выразить термином “тактика”. В военном деле тактика — это составная часть военного искусства, включающая в себя теорию и практику подготовки, а также способы и приемы, избранные для ведения боя. В переносном смысле тактика обозначает приемы и способы достижения какой — либо цели или линию поведения кого – либо. (49, c. 593) Таким образом, совершенно очевидно, что для выражения сути обозначаемого явления больше подходит второй термин. Его, как уже говорилось, в переводоведении нередко употребляли в качестве семантического варианта термина “стратегия”, хотя обозначаемые этими терминами понятия не идентичны. В конце концов преимущество было отдано “стратегии”. Но можно ли в данном случае говорить пусть и о небрежном, но, тем не менее, естественном терминотворчестве внутри русского языка? По всей видимости, нет. В пользу этого, в частности, говорит и употребление данного существительного во множественном числе. Скорее всего, термин был некритически заимствован посредством калькирования из англоязычной переводоведческой литературы, куда он попал также не из терминосистемы военного дела, а из бытовой сферы.
Возможно, это произошло опосредованно, через психологию, где данный термин также принят и где обозначаемое им понятие долгое время трактовалось широко и страдало излишней абстрактностью. Попытки его конкретизировать (например, введя понятие деятельностной стратегии) и дать ему четкую дефиницию были предприняты не так давно. (50, c. 28 – 29)
Терминосистема психологии, более старая и устоявшаяся по сравнению с терминологией переводоведения, оказала на последнюю большое влияние, как положительное, так и отрицательное. В результате для части понятий переводоведения также стала характерной неопределенность и излишняя абстрактность. Весьма возможно, что в психологию термин “стратегия” вначале попал в результате ретерминологизации из терминосистемы военного дела со значением “общий принципиальный путь организации исследования”, а затем в результате калькирования он приобрел значение “метод”. (51, c. 359)
В бытовом английском языке существительное strategy относится к категории лексических единиц с размытой семантикой и означает a plan, method, or series of maneuvers or stratagems for obtaining a specific goal or result, skill in managing any affair. Вследствие этого и словосочетание “стратегия перевода” обнаруживает терминологическую неопределенность. Им, таким образом, можно было бы иллюстрировать тезис о вреде необоснованного и необдуманного калькирования. В терминологии переводоведения любого языка словосочетание “стратегия перевода” отражает общую неопределенность, размытость онтологических представлений не только о переводе как процессе, но и о переводоведении как науке.
В переводоведческой литературе и поныне бытуют взгляды, в той или иной форме пропагандирующие идею о том, что “в принципе переводить могут все, кто знает иностранный язык”. (52, c. 42) Как правило, такие взгляды высказывают те, кто, не имея базового переводческого образования, а иногда и опыта профессиональной переводческой деятельности, желает самовыразиться на почве переводоведения. И никакое мнение специалистов о том, что это совсем не так, что “переводить на профессиональном уровне способны далеко не все билингвы и полиглоты” (41, c. 174 – 175), не может их переубедить, поскольку представление большинства авторов таких взглядов о переводе базируется по большей части на опыте перевода предложений из сборников упражнений по грамматике или лексике изучавшегося ими иностранного языка, или, в лучшем случае, из сборников “предпереводческих упражнений”. Укоренению таких взглядов способствует, помимо прочего, и малоудачные (опять — таки чаще всего калькированные) переводоведческие термины типа “естественный перевод” или “естественный переводчик”.
В научно — теоретическом плане живучести подобных взглядов способствовал ряд факторов:
Во — первых — “отечественное переводоведение во многих отношениях вышло из трудов Я.И.Рецкера” (41, c. 170), и поэтому в сознании переводоведов с самого начала укоренилось абсолютно ошибочное восприятие перевода как процесса преобразования формальных языковых структур исходного языка в формальные языковые структуры языка перевода с учетом неких закономерных соответствий. Такое преобразование якобы должно сопровождаться установлением эквивалентности между структурными элементами текста “вплоть до отдельных языковых единиц”. (53, c. 11) Естественно, что подобную операцию можно выполнить лишь в отношении конкретной пары языков. Поэтому теория перевода на начальном этапе развивалась по преимуществу как частная теория перевода, а вопрос о возможности построения общей теории перевода даже в 1970 г. оставался дискуссионным (54, c. c. 35 — 46) (о правомерности существования частных теорий перевода см. (55, c.13 — 16)).
Указанного онтологически ошибочного взгляда на процесс перевода не смогло поколебать даже выдающееся открытие, сделанное В.Н.Комиссаровым, который осознал, что “языковые единицы, составляющие текст, сами по себе не являются объектом перевода”. (37, c. 18) Это открытие осталось незамеченным. Ни на теорию, ни на практику, ни на дидактику перевода никакого влияния оно не оказало. Два взаимоисключающих онтологических представления о переводе мирно сосуществовали даже у одного и того же теоретика, В.Н.Комиссарова (37, c. 18,65), не говоря уже о широких кругах преподавателей перевода и переводчиков — практиков, у которых, вследствие общей некритичности переводоведческой литературы, они и по сей день продолжают функционировать как бы в разных астральных плоскостях.
Такое положение усложняется терминологической неупорядоченностью переводоведения. Например, В.Н.Комиссаров понимал перевод как вид языкового посредничества, включающего в себя как лингвистические, так и экстралингвистические, в том числе и организационные, аспекты, связанные с таким посредничеством, то есть с языковым обслуживанием.
В то же время А.Д.Швейцер, сочувствовавший взглядам восточногерманского исследователя Г.Егера, считал, что языковое посредничество — это лишь фаза перекодирования с одного естественного языка на другой в процессе перевода. (36, c. 43) Такая многозначность — а фактически неопределенность — словосочетания “языковое посредничество” породила неопределенность терминов, в определение которых оно входило, что, по всей вероятности, в числе прочего, и дало В.Н.Комиссарову основание утверждать, что остается неясным, что именно моделируется при построении моделей перевода. (53, c. 
Небрежное терминотворчество, подобно вирусу, неизбежно поражает — и в конечном итоге разрушает — всю терминосистему.
Во — вторых, иногда в литературе подвергается сомнению практическая ценность (а фактически и целесообразность) каких бы то ни было теоретических исследований в области перевода. Справедливости ради следует отметить, что, как ни странно, отношение теории к переводческой практике для некоторых основоположников теории перевода с самого начала было неясным. (53, c. 36) Остается оно таковым для части исследователей и сейчас.
Давно ставший аксиомой тезис о том, что практика без теории слепа, некоторыми авторами решительно отвергается. “Теория перевода нужна не столько переводчикам — практикам, сколько методистам, языковедам, философам, логикам и когнитологам, — утверждает, например, Н.К.Рябцева и добавляет: “Переводчик — профессионал, сталкиваясь с практическими трудностями при переводе, нуждается не в теории, а в знакомстве с чужим (имеющимся) опытом”. (52, c. 45) Таким образом научное осмысление процесса перевода сводится к “вещи в себе”, своего рода любомудрию, призванному, очевидно, лишь поразить других “любомудров” оригинальностью, экзотичностью своей концепции. К таким “любомудрам” почему — то причислены и методисты, несмотря на то, что они по определению призваны научить профессиональных переводчиков и их наставников применять теоретические наработки на практике. Впрочем, если, как считает Н.К.Рябцева, переводить может каждый и между мыслью и ее выражением нет однозначного соответствия, а выбор способа экспликации мысли — исключительно эвристический акт, то, действительно, ни методисты, ни просто преподаватели перевода абсолютно не нужны. Как, впрочем, и почти все преподаватели Литературного института, факультетов журналистики и т.п.
Отношения в процессе перевода как когнитивной деятельности в рамках указанного подхода фактически сведены к дихотомии: либо жестко моделируемый процесс, либо на сто процентов эвристические акты. Такое представление о переводе, на наш взгляд, является вульгарным. Объективно оно отражает капитуляцию перед трудностями на пути научного познания объективной действительности.
По мере развития науки, если она действительно развивается, понятия о предметах и явлениях должны уточняться, углубляться и совершенствоваться. Однако вместо того чтобы выявить и четко обозначить пока еще не решенные проблемы теории перевода, сконцентрировать научные исследования на их решении, а организационные усилия – на создании соответствующих научно — теоретическим установкам оптимальных условий для успешной подготовки профессиональных переводчиков, теоретики переводоведения, а вслед за ними и преподаватели перевода, пропагандируют (в том числе и в студенческой аудитории, с чем приходится вновь и вновь сталкиваться) идею непознаваемости процесса перевода и принципиальной невозможности ему научить, поскольку это, мол, дается от Бога. Научить можно разве что “закономерным соответствиям” (Подробнее о роли “закономерных соответствий” в переводе см. (46 c. 90 -106.)). Научная мысль на укоренившиеся онтологически ошибочные взгляды практически не реагирует, а молчание, как известно, знак согласия.
На сегодняшний день объем понятия “стратегия перевода” носит в значительной мере неопределенный характер. Какие конкретно существенные признаки в него входят, на современном этапе переводоведением фактически не выявлено.
Это по — прежнему “нечто” преимущественно на уровне подсознательного. Установлено только, что “стратегия перевода” может быть правильной или неправильной. И если переводчик выбирает неправильную “стратегию”, это плохо. Что конкретно надо сделать, чтобы было хорошо, по сути неизвестно. Охватывая всю деятельность переводчика, “стратегия перевода” перемещает переводческие операции исключительно в плоскость эвристических актов.
Действия переводчика носят лишь потенциально осознанный, интуитивный характер. В рамках этой концепции почти нет места рациональным операциям, которым можно было бы научить. Остается лишь сетовать на Бога да призывать относиться к делу творчески, что мы и видим в работах некоторых переводоведов.
Строгая дефиниция “стратегии перевода” в рамках терминосистемы переводоведения (если считать, что таковая существует) практически отсутствует.
М.Я.Цвиллинг совершенно справедливо отмечал: — “Необходимым шагом на пути все более полного, всестороннего и глубокого познания определяющих свойств и закономерностей перевода является рассмотрение этого процесса под новыми углами зрения, включение в научный анализ ранее не учтенных его проявлений, релятивизации казавшихся общезначимыми дефиниций”. (45, c. 22) Именно под таким углом зрения и надо рассматривать словосочетание “стратегия перевода”.
При всей его наукообразности оно, по сути дела, обозначает не научное, а обыденное понятие и вследствие этого терминологически неправомерно. От него надлежит отказаться и как от недостаточно определенного, в силу этого не удовлетворяющего требованиям, предъявляемым к научным терминам, не способствующего проникновению в глубь объектов познания и уводящего теоретиков перевода от изучения объективных когнитивных процессов в сторону концепции “черного ящика” и непознаваемости процесса перевода.
Живучесть этой концепции имеет определенное объяснение: при современном уровне развития производительных сил в целом и кризисе науки в частности это путь наименьшего сопротивления.
Но ситуация изменится, и место “стратегии перевода” должна занять четкая операционная модель, своего рода алгоритм перевода (Подробнее о понятии алгоритма применительно к переводу см. (30, c. 118 — 122)). К построению такой модели, пусть даже в отдаленном будущем, теория перевода не только должна стремиться, но и уже сейчас делать на этом пути первые шаги.
Получив представление о данном термине с точек зрения различных авторов стоит вернуться к стилистическому приему “метонимия”. Почему же этот прием называют “Универсальной переводческой стратегией”? Конечно, на этот вопрос можно попытаться ответить. По личному мнению автора данной работы ( хотя оно может показаться слишком простым для окружающих) — данный прием может красочно звучать не только при переводе, но и в оригинальных текстах, а также помогает передать читателю большее представление от том или ином человеке, действии, предмете — используя минимум слов, для того чтобы не заставить читателя “заскучать” путем совершенно ненужного “досконального” описания людей, объектов в каждом предложении при чтении того или иного произведения. Можно сказать, что данный прием помогает “красиво (в некоторых случаях уместней было бы сказать “красноречиво”) подразумевать” кого — то или что — то.
Рассмотрим несколько примеров, которые помогут понять суть вышесказанного.
About this wall a dense crowd were collected, and many persons seemed to be examining a particular portion of it with very minute and eager attention.
Перевод этого предложения звучит следующим образом: — “ Подле неё собралась большая толпа, множество глаз пристально и жадно всматривались все в одно место. Здесь стоит обратить внимание на несколько словосочетаний:
1) “dense crowd were collected” — в первую очередь здесь стоит обратить внимание на слово “dense crowd”, так как здесь оно переводится как “ большая толпа”.
Речь идет о том, что слово “dense” имеет ряд значений в переводе: густой, частый, плотный. Но переводчик в данном случае подобрал эквивалентное слово “большая”, так как в контексте оно звучит стилистически более правильно.
Что касается слова “collected”, — то здесь все ясно, так как данное слово никаких затруднений в переводе оно не вызывает. Здесь как раз имеется ввиду то что “толпа собралась”, и если рассуждать логически, то по — другому словосочетание конечно возможно перевести, но при этом смысл выражения потеряется.
2) “many persons” — в данном случае это словосочетание было переведено как: “множество глаз”.
Стоит заметить, что перевод данного словосочетания звучит более красиво, в отличие от оригинала. Здесь отсутствует до банальности обыкновенные слова “Много людей”. Тем не менее смысл в переводе не изменился. Здесь все также подразумеваются те же люди, а не глаза.
3) что касается словосочетания “with very minute and eager attention”, — перевод звучит как “пристально и жадно”.
Как вы заметите, переведенный вариант звучит менее коротко в отличие от оригинала. Но тем не менее и здесь также отлично передается смысл высказывания, причем — также красиво.
В другом предложении: “There were buffoons, there were musicians, there was beauty, there was wine”, которое переведено как “Здесь были фигляры, музыканты, красавицы и вино” — также существует метонимия.
В этом предложении стоит выделить слово “beauty”. Переведя на русский язык — переводчик подобрал эквивалентное слово “красавицы”. Смысл остался те только абсолютно прежним, но также звучащем более правильно при переводе на русский язык, так как слово “красота” в первоначальном смысле звучало бы неуместно, точнее не грамотно.
Рассмотрев несколько этих примеров — можно смело сказать, что здесь как раз и использовалась переводческая стратегия. В данном случае использование приема “метонимия”. Здесь переводчик не только смог передать красоту речи оригинала, но также смог подобрать не менее красочные эквиваленты в переводе и самое главное — правильный смысл предложений .
