РЕЖИССЕР
Владимир Скворцов
ТЕАТРАЛЬНЫЕ ПОЭТЫ
На счету артиста Владимира Скворцова сегодня уже шесть больших режиссерских работ: «Скользящая Люче», «Человек-подушка», «Мы, нижеподписавшиеся» и совсем новый — моноспектакль «Шекспир.Монологи» за пределами «Et Cetera». «Орфей» и «Старшая сестра» – в нашем Эфросовском зале, а сейчас идут репетиции новой премьеры, «Миссис Лев» по пьесе Сергея Коковкина. О сложностях и особенностях режиссерской профессии, о том, каково это, быть по ту и эту сторону рампы и можно ли играть в собственных спектаклях – наш разговор.
Владимир Скворцов:заслуженный артист России, окончил Школу-студию МХАТ (курс А. Покровской) в 1995 году и сразу же был принят в труппу «Et Cetera».Занят в спектаклях:«Борис Годунов», «Буря», Газета “Русский инвалидъ” за 18 июля…», «Драма на охоте», «Комедия ошибок», «Орфей», «Тайна тетушки Мэлкин», «Шейлок».
– Как возникло название «Миссис Лев»?
– Его предложила актриса театра Татьяна Владимирова. Мы уже давно думали над новой совместной работой – в «Et Cetera» с Таней мы сделали вместе уже два спектакля.
И как-то так складывается, что по жизни мы идем рядом, даже звания – она Народной артистки России, а я заслуженного – получали в один день и отмечали вместе. В «Орфее» она исполнила одну из главных ролей, и прекрасно играет в «Старшей сестре». Пьесу для новой постановки искали очень долго. В итоге выбрали «Миссис Лев». Поначалу к тексту у меня было много вопросов, но потом, когда стали говорить, разбирать, изучать материалы дневников и записей семьи Толстых – пошла самая настоящая кропотливая работа «с погружением». Автор пьесы, драматург и режиссер Сергей Коковкин, предложил свою вариацию на тему последней ночи пребывания Льва Николаевича в Ясной Поляне. Вообще. усадьба в Ясной Поляне — отдельная тема для исследований. Тут много всего. Тут каждая деталь говорящая. И везде с вами повсюду незримо Лев Николаевич и Софья Андреевна. Очень важен сам дом – он, по сути, является одним из главных героев пьесы. Сейчас вместе с художницей Марией Рыбасовой мы работаем над тем, как передать зрителю эти ощущения. В итоге должно возникнуть мистически заряженное пространство.
– Мария Рыбасова тоже из вашей команды?
– Да, мы делали вместе «Старшую сестру» и «Мы, нижеподписавшиеся». Маша — тончайший умнейший человек, который чувствует меня и наш этот процесс творческий — знаете, у меня даже иногда создается впечатление, что мы с Марией знакомы целую вечность, настолько хорошо друг друга понимаем. Кстати, на «Мы, нижеподписавшиеся» в этой творческой команде появились художник по костюмам Ольга Резниченко и художник по свету Сергей Скорнецкий. Надеюсь, вместе с ними мы сделаем еще не одну работу. И, конечно, рядом со мной мой ассистент и педагог по сценической речи Ольга Матвеева и наша бессменная помощница Нина Патрушева.
– А как актерская команда складывается?
В театре « Et cetera» со мной работают единомышленники, а в театре это самое главное. Не режиссер и актеры, а именно команда. Со мной всегда рядом те, кто не боится экспериментировать с собой и, по сути, может сыграть все. Кстати, сложность наших взаимоотношений заключалась в том, что почти все мои актеры — мои друзья, и относятся ко мне прежде всего как к партнеру по спектаклям. Ведь главное для актера — абсолютное доверие к постановщику. Преодолеть этот барьер и стать для них человеком с другой стороны рампы — оказалось самым трудным. Но мы научились разделять эти пространства — так что теперь на наших актерских спектаклях мы – партнеры, а во время репетиций моих режиссерских проектов они мне доверяют, как режиссеру. За что я очень благодарен им. И я понимаю, почему они мне доверяют: мы одинаково чувствуем стиль, мы все – на одной волне, мы знаем нюансы и очень уважительно друг к другу относимся. Как-то так получается, что со мной всегда Леша Осипов, Андрей Кондаков, Таня Владимирова. Это — костяк. Но в каждый следующий спектакль к нам присоединяются новые артисты. В «Миссис Лев» это Григорий Старостин, который сыграет англичанина Тапселя. Мы решили, что часть роли должна быть сыграна на английском языке – и сейчас Гриша занимается английским. Одну из ролей будет играть юная актриса Анастасия Шумилкина. А вот в роли Толстого выступит артист не из нашего театра. Пьеса кстати, не очень часто ставилась в России, зато очень востребована за рубежом. Вообще и Толстой, и его семья, его творчество – популярная нынче для обсуждения тема. Но наш спектакль не будет буквальной историей Льва Николаевича.
– Как вы строите работу с артистами?
– По-разному. Все зависит от спектакля. Скажем, когда я репетировал в Эстонии «Человека-подушку», я неожиданно для себя стал тираном – материал был такой, он провоцировал во мне какие то неадекватные проявления, так что участники натерпелись всякого. Но, как оказалось, это было только во благо. Репетиции «Старшей сестры» проходили более-менее спокойно, а вот на «Орфее» я был очень эмоционально подвижен. Вообще, процесс гораздо важнее, и интереснее, чем результат. Я и после премьеры продолжаю доводить все до ума, довинчивать гаечки. Мои спектакли никогда не выходят окончательно срепетированными. Меняется время — меняются смыслы.
– Вы разделяете актерскую и режиссерскую ипостаси? Или одна подпитывает другую?
– Конечно разделяю, но они в одной плоскости. Как актер, я стал чувствовать себя более уверенно, могу предлагать режиссеру какие-то свои идеи, иногда это здорово помогает, и обычно режиссерам, которые со мной работают, это нравится. Я стал больше понимать во взаимоотношениях этих двух пространств — по одну и другую стороны от рампы… Для меня лично, как для режиссера, идеальная ситуация, когда артисты много предлагают на репетициях, исходя из логики персонажа. На репетициях мы много ищем и даже дурачимся, но во время этого безумия вдруг может возникнуть какая-то правильная тема или ситуация, слово, или, скажем — поворот головы, а иногда в этом микродвижении можно найти корень роли. Кроме того, я люблю роли с какими-то неожиданными, абсурдными поворотами. Направление ясно изначально – режиссер всегда знает, что, зачем и о чем он ставит, но многое заключено в возникающих во время процесса деталях, которые дают нам возможность думать и домысливать дальше. И вдруг открывается новая тема для всех нас, поднимаются всё новые и новые пласты, один, два, три, о которых мы даже не подозревали (а иногда о них не догадывался и сам автор).
– Как вы представляете себе спектакль по пьесе «Миссис Лев»?
– Спектакль будет с одной стороны, веселый, абсурдный, почти трагифарс, а с другой – грустный. Конечно,- притча. При этом такое почти отстраненно — брехтовское существование, мое любимое. Здесь, как и в «Орфее» зритель будет погружаться в действие, будет находиться в эпицентре истории. В «Орфее» мы использовали иллюзии. И тут тоже будут какие-то неожиданные вещи. Ведь усадьба мистически заряжена воспоминаниями, призраками из прошлого, это нельзя игнорировать.
– Отталкиваетесь от литературного материала?
– Да. Я для себя открываю пьесу шаг за шагом. Александр Александрович Калягин, например, сказал, что для него эта история про людей, которые проходят сто кругов ада во взаимоотношениях, но друг без друга не могут жить. Такая любовь. Да, безусловно. А я изначально увидел историю про то, как механизм жизни семьи прекратил свою работу, а потребность осталась. Человек закончил воспроизводить себя, во всех смыслах и в физическом, и в творческом; и рядом все вроде есть, а и нет никого — одиночество во всех смыслах. И поиск выхода. Вообще, история не такая однозначная. Очень лихо все закручено. И детектив и психологическая драма и абсурд. Пьеса кажется на первый взгляд просто интересной, а вот — когда погружаешься в нее, начинаешь искать и копать — она начинает открываться, как хорошее вино. Она терпит интерпретации, и сложна она своей многовариативностью. Можно так трактовать, а можно иначе. А вот определиться как лучше и интереснее — самое сложное. По факту же — «Миссис Лев» — это придуманная и прекрасно написанная история на основе реальных фактов.
– Как складывается судьба «Орфея»?
– Спектакль временно не играется. Мы его заморозили, и пока не можем вернуть обратно, правильнее было бы сказать — он мистическим образом сам пока не хочет возвращаться. С ним надо что-то придумать, либо состав поменять, либо что-то еще…
– А «Старшая сестра»?
– Этот спектакль выстрелил хорошо. Но прокат его прервался на некоторое время — две актрисы рожали, и заменить их я не мог, а потом, после возобновления, о нас чуть подзабыли. Теперь спектакль набирает обороты. Всем он очень нравится, и артисты его любят, да и зрители тоже. Мы для гастролей перенесли его на большую сцену, и он обрел вторую интересую жизнь. Вообще, некоторые камерные спектакли, при переносе в другое пространство приобретают мощь и становятся глубже. Например, наш давний «Облом OFF» мы с легкостью и удовольствием играли иногда на тысячные залы, хотя в Москве он жил в пространстве с залом на 120 человек.
– Как видит жизнь спектакля режиссер, который и после премьеры продолжает что-то доделывать и докручивать?
– Режиссер сделал спектакль, и этот спектакль отправился в свой творческий путь. Однако, артисты начинают обходить острые углы, обозначенные при постановке. Так им удобнее. Имеется ввиду разного рода нюансы, провоцирующие артиста на нестандартное для него исполнение роли. Как море стачивает камушки, так и артисты округляют эти свои углы, приспосабливая себя к удобному исполнению. Тут есть опасность, что в свои худшие дни проката спектакль превращается просто в демонстрацию способностей артистов или в набор гэгов. Чтобы этого не происходило, режиссер должен за спектаклем следить, делать замечания, исправлять. Естественно, артист импровизирует, он живой человек – и его исполнение роли не может всегда быть одинаковым. Я на репетициях разрешаю артистам и хулиганить, и придумывать что-то свое, но не на площадке – там глупая импровизация ни к чему хорошему не приводит.
– А вас как актера не тянет играть в собственных спектаклях?
– Я сыграл в «Орфее», и больше не тянет. Данила Дунаев, который покинул спектакль по ряду обстоятельств, был более правильным героем – высокий, он выглядел немного не от мира сего, а герой и должен быть таким. По сути, актеру, у которого главная роль, в камерном спектакле играть ничего и не надо – любая главная роль в глубине своей основывается исключительно на личности играющего ее артиста. Это и харизма, и притягательность, и просто личный опыт. Так вот,- играя, я не мог до конца расслабиться и отделаться от мысли, что что-то не так сыграли, не там включили, свет не такой и так далее.
А кроме того в моих спектаклях сложные звуковые и световые партитуры, много различных эффектов. В апреле в Нижнем Тагиле я выпустил спектакль «Мы, нижеподписавшиеся» – там была задействована вся возможная машинерия. Если бы я при этом сам находился на сцене, вряд ли смог бы контролировать весь процесс.
– А как же «Шекспир, Монологи»?
Ну, это отдельная история. Почти авантюра. Я убежден, что у каждого уважающего себя актера должна быть сольная программа, с которой он может выступать на творческих вечерах. Я поставил перед собой такую задачу — создание такой программы. Но поставить задачу — одно. А исполнить? «Что читать? Зачем и кому? Я не умею!» — говорил я себе. Я вообще не понимаю как это — актерское чтение стихов (и сейчас меня осудят мои коллеги по цеху), вернее, -я считаю, что большей частью актеры фальшивят при присвоении поэтических строк, имитируют какое то пафосное глубокомыслие, при этом не чувствуя ничего во время этого чтения, только выпендреж один. Никто не может правильно истолковать поэтические произведения, только Поэт. Короче, я решил сделать программу на основе монологов главных шекспировских героев, причем, используя при этом роли, которые еще не играл в театре. Мой любимый Шекспир — автор игровой и терпит интерпретации. На основе монологов получилась история о странностях любви и различных ее проявлениях. И о поиске смысла этого чувства. Естественно, просто читать я не могу, и программа стала тут же носить характер спектакля. И если премьера состоялась в Абрау-Дюрсо в камерном зале, то уже следующее выступление, в Норильске, было на большой сцене с правильным театральным светом, звуком и различными спецэффектами. Я в очередной раз прочувствовал на себе, что Шекспир — для большой сцены. Тут главное — разнообразие героев и осмысленность этих текстов, поэтому и спрос с себя иной. Но такой театр допускает автора-исполнителя на сцене. Но при условии, что я доверяю постановочной команде, делающей вместе со мной это шоу.
– А что с Вашей точки зрения такое хороший современный театр?
– Современный спектакль — он на все времена, он будет интересен и популярен через год или через десять, двадцать лет. К примеру, «Буря» Роберта Стуруа — спектакль современный. Он вне времени. Но это — скорее — классика, поставленная классиком. Я много сморю и интересуюсь мировым театральным процессом. «Старшая сестра», по мне, скажем, удивительно современный спектакль. Сейчас в Европе очень востребованы такие постановки. Вроде бы о той эпохе, а вроде о нас. И ты чувствуешь, и игра актеров осмысленная, и каждому есть что сказать. И некоторая ностальгия при этом.
– Что для вас принципиально важно в театре?
– Взаимоуважение. И интерес. Все — от машинистов сцены и заканчивая артистами – мы одна «творческая банда». Если есть любовь и доверие друг к другу, и, значит, есть общая тема, которой все соединены. Если кому-то неинтересно то, чем мы занимаемся — я не держу, без обид ,до свидания. Конечно же, театра без актеров не может быть. Чем можно заинтересовать артиста? Прежде всего, ролью. И ролью исключительной, не повторяющей того, что артист делал до этих пор. Я очень переживал в юности, что мои амбиции не могут найти удовлетворения в моих ролях, что режиссерам не нужны ни мои мысли ,ни мои темы. Конечно, я помню об этом, когда работаю с моими артистами. В моих спектаклях нет эпизодов, и даже маленькая роль – это событие. Я выстраиваю все так, чтобы артистам было интересно, чтобы каждый их выход запоминался зрителю.
Расскажите про школу и про ваших учителей.
– Не устану никогда восхищаться своими Мастерами. Я окончил Школу Студию МХАТ, учился на курсе у Аллы Борисовны Покровской. Педагогами были Роман Козак. Дмитрий Брусникин, Александр Феклистов, Наталья Журавлева, Марина Брусникина. Татьяна Васильева, Игорь Золотовицкий, Владимир Пешкин. В разное время с нами работали Авангард Леонтьев и Андрей Панин, Ирина Апексимова. Короче, повезло мне с замечательными учителями. И с режиссерами повезло. Я поработал с интересными режиссерами: Михаил Угаров, Владимир Мирзоев, Александр Морфов, Роман Козак, Михаил Мокеев, Дмитрий Брусникин, Марина Брусникина, Петер Штайн, Антон Яковлев, Ольга Субботина и Григорий Козлов. И на основе работы с ними у меня возникало часто представление о том, каким бы я хотел видеть свой театр, свою систему работы с артистами. Конечно же, как на режиссера в большой степени на меня повлиял Роберт Стуруа. Будучи немного тираном, тем не менее, он настаивает на том, чтобы артист сам придумывал, предлагал, принимал участие в процессе. Например, когда мы работали над «Комедией ошибок», количество предложений, которые мы ежедневно приносили, зашкаливало. И Роберт Робертович, выбирал и синтезировал их.
– А что Стуруа дал как режиссер?
– Он, конечно, театральный хулиган. Со Стуруа можно просто сесть и поговорить. Я советуюсь. Он может очень интеллигентно направить тебя. Мне, безусловно, нравится, как Роберт Робертович выстраивает репетиции. Мне нравится, что он может перечеркнуть все, что было сделано удачного накануне и предложить иной, альтернативный способ решения сцены. Но больше всего нравится этот его поиск ответов на вопросы, которые ставит автор, постоянные эксперименты и решения. И все это он придумывает вместе с артистами. Мне, скажем, не очень интересны, но очень любопытны режиссеры-концептуалисты, и, хотя, ты даже и вписываешься вполне в эту их концепцию, роль «винтика» в огромной математической структуре спектакля мне мало интересна. У гениального Петера Штайна, например, в «Борисе Годунове» все было рассчитано заранее – и буквально за каждый, придуманный не им поворот головы мне приходилось буквально биться. Но Штайн — поэт, он видит спектакль как поэтическое целое, что, безусловно, не может не подкупать. И вообще режиссер для меня, прежде всего, поэт (не писатель, а именно поэт, потому что театр – это поэзия, а не проза). И Роберт Стуруа, безусловно, поэт. Я и сам поэт, хотя стихи писать не умею. Но моя поэзия — в моих спектаклях.
