Xii. не хуже кнута гамсуна

Я голодаю. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

. . . . . . . . .

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

. . . . . . . . . . . . .

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

. . . . . . . . . . . . .

XIII. Бежать. Бежать!

— Сто тысяч… У меня сто тысяч!.. Я их заработал!

Помощник присяжного поверенного, из туземцев, научил меня. Он пришел ко

мне, когда я молча сидел, положив голову на руки, и сказал:

— У меня тоже нет денег. Выход один — пьесу нужно написать. Из туземной

жизни. Революционную. Продадим ее…

Я тупо посмотрел на него и ответил:

— Я не могу ничего написать из туземной жизни, ни революционного, ни

контрреволюционного. Я не знаю их быта. И вообще я ничего не могу писать. Я

устал, и, кажется. У меня нет способности к литературе.

Он ответил:

— Вы говорите пустяки. Это от голоду. Будьте мужчиной. Быт — чепуха! Я

насквозь знаю быт. Будем вместе писать. Деньги пополам.

С того времени мы стали писать. У него была круглая жаркая печка. Его

жена развешивала белье на веревке в комнате, а затем давала нам винегрет с

постным маслом и чай с сахарином. Он называл мне характерные имена,

рассказывал обычаи, а я сочинял фабулу. Он тоже. И жена подсаживалась и

давала советы. Тут же я убедился, что они оба гораздо более меня способны к

литературе. Но я не испытывал зависти, потому что твердо решил про себя, что

эта пьеса будет последним, что я пишу…

И мы писали.

Он нежился у печки и говорил:

— Люблю творить! Я скрежетал пером…

Через семь дней трехактная пьеса была готова. Когда я перечитал ее у

себя, в нетопленой комнате, ночью, я, не стыжусь признаться, заплакал! В

смысле бездарности — это было нечто совершенно особенное, потрясающее!

Что-то тупое и наглое глядело из каждой строчки этого коллективного

творчества. Не верил глазам! На что же я надеюсь, безумный, если я так

пишу?! С зеленых сырых стен и из черных страшных окон на меня глядел стыд. Я

начал драть рукопись. Но остановился. Потому что вдруг, с необычайной

чудесной ясностью, сообразил, что правы говорившие: написанное нельзя

уничтожать! Порвать, сжечь… от людей скрыть. Но от самого себя — никогда!

Конечно! Неизгладимо. Эту изумительную штуку я сочинил. Конечно!

В туземном подотделе пьеса произвела фурор. Ее немедленно купили за 200

тысяч. И через две недели она шла.

В тумане тысячного дыхания сверкали кинжалы, газыри и глаза. Чеченцы,

кабардинцы, ингуши, — после того, как в третьем акте геройские наездники

ворвались и схватили пристава и стражников, — кричали:

— Ва! Подлец! Так ему и надо!

И вслед за подотдельскими барышнями вызывали: автора!

За кулисами пожимали руки.

— Пирикрасная пыеса! И приглашали в аул…

…Бежать! Бежать! На 100 тысяч можно выехать отсюда. Вперед. К морю.

Через море и море, и Францию — сушу — в Париж!

…Косой дождь сек лицо, и, ежась в шинелишке, я бежал переулками в

последний раз — домой…

…Вы, беллетристы, драматурги в Париже, в Берлине, попробуйте!

Попробуйте, потехи ради, написать что-нибудь хуже! Будьте вы так способны,

как Куприн, Бунин или Горький, вам это не удастся. Рекорд побил я! В

коллективном творчестве. Писали же втроем: я, помощник поверенного и

голодуха. В 21-м году, в его начале…

XIV.

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

. . . . . . . . . . . . .

Сгинул город у подножья гор. Будь ты проклят…

Цихидзири. Махинджаури. Зеленый мыс! Магнолии цветут. Белые цветы

величиной с тарелку. Бананы. Пальмы! Клянусь, сам видел: пальма из земли

растет. И море непрерывно поет у гранитной глыбы. Не лгали в книгах: солнце

в море погружается. Краса морская. Высота поднебесная. Скала отвесная, а на

ней ползучие растения. Чаква. Цихидзири. Зеленый мыс.

Куда я еду? Куда? На мне последняя моя рубашка. На манжетах кривые

буквы. А в сердце у меня иероглифы тяжкие. И лишь один из таинственных

знаков я расшифровал. Он значит: горе мне! Кто растолкует мне остальные?

На обточенных соленой водой голышах лежу, как мертвый. От голода

ослабел совсем. С утра начинает, до поздней ночи болит голова. И вот ночь на

море. Я не вижу его, только слышу, как оно гудит. Прихлынет и отхлынет. И

шипит опоздавшая волна. И вдруг из-за темного мыса трехъярусные огни.

Полацкий идет на Золотой Рог.

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

. . . . . . . . . . . . .

Слезы такие же соленые, как морская вода.

Видел поэта из неизвестных. Он ходил по Нури-Базару и продавал шляпу с

головы. Кацо смеялись над ним.

Он стыдливо улыбался и объяснял, что не шутит. Шляпу продает потому,

что у него деньги украли. Он лгал! У него давно уже не было денег. Он три

дня не ел… Потом, когда мы пополам съели фунт чурека, он признался.

Рассказал, что из Пензы едет в Ялту. Я чуть не засмеялся. Но вдруг вспомнил:

а я?..

Чаша переполнилась. В двенадцать часов приехал новый заведывающий.

Он вошел и заявил:

— Па иному пути пайдем! Не нады нам больше этой парнографии: Горе от

ума и Ревизора. Гоголи. Моголи. Свои пьесы сачиним.

Затем сел в автомобиль и уехал.

Его лицо навеки отпечаталось у меня в мозгу.

Через час я продал шинель на базаре. Вечером идет пароход. Он не хотел

меня пускать. Понимаете? Не хотел пускать!..

Довольно! Пусть светит Золотой Рог. Я не доберусь до него. Запас сил

имеет предел. Их больше нет. Я голоден, я сломлен! В мозгу у меня нет крови.

Я слаб и боязлив. Но здесь я больше не останусь. Раз так… значит…

значит…

XV. Домой

Домой. По морю. Потом в теплушке. Не хватит денег пешком. Но домой.

Жизнь погублена. Домой!.. В Москву! В Москву!!

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

. . . . . . . . . . . . .

Прощай, Цихидзири. Прощай, Махинджаури. Зеленый мыс!

Часть вторая

Гамсун Кнут — Пан


Похожие статьи.

Понравилась статья? Поделиться с друзьями: