Настя сидит за столом у окошка, готовит уроки. Окошко низенькое — из него в бок садит морозом, нету половины стекла в одной раме. Поэтому Настя в пальто, и на руки приходится дышать, а то коченеют. В окошко, с высоты шестиэтажного дома, виден двор-колодец. По двору вот уже полтора часа снует Дед Мороз — шуба внизу вся грязная, — еще вчера оттепель была, шапка помята, с посоха отклеиваются и облезают кусочки фольги. Ему в этом дворе квартир семь-восемь обойти надо — устал бегать… тут и лифтов почти нигде нету.
К Насте этот Дед не придет — нет у мамы таких денег, чтобы заказать деда Мороза. А за границей вот так же ходит, наверное, Санта-Клаус. Санта-Клаус переводится на самом деле — Святой Николай… Раньше-то и там верили, что подарки детям в Рождество приносит великий святой Чудотворец Николай, Угодник Божий, который всегда жалел бедных и помогал им. А потом забыли… Это все Насте бабушка рассказывала. Она год назад умерла. И мама говорит то же самое и говорит, что ждать на Рождество надо никакого не Деда, а Николая Угодника и ему молиться, чтобы помог.
И иконка в уголке над столом висит — он сам, одетый как батюшка в церкви на праздник, даже еще красивее, седой, а глаза — большие и добрые. Настя ему часто молится, как умеет. Она просит его не о подарках — без них можно обойтись. Она просит, чтобы папа поскорее вернулся и мама не болела. Папу год назад посадили за пьяную драку, и маме многие советовали развестись. А она отвечала: Не могу: мы венчаны… С квартиры их тоже выгнали: пришли какие-то люди, показали документы, оказалось, что папа кому-то заложил их квартиру, когда много денег проиграл в карты… А в эту чердачную комнатку их пустила тетя Люся, бывшая мамина сослуживица по школе, — мама работает учительницей. Эта комнатка была раньше мастерской художника, потом он от нее отказался, и тете Люсе отдали ключи. Она поставила сюда старый диван, а стол тут и так был, и два стула.
Учительской зарплаты им на двоих не хватает, у мамы ставка маленькая, и по вечерам она поет в переходе метро. У нее голос хороший, чистый, только в этом переходе холодно, и мама все чаще стала кашлять и болеть. Во дворе темнеет. Дед Мороз у очередной парадной щелкает зажигалкой, разглядывает номера квартир. Интересно, а чего он без Снегурочки?.. Лампа на столе тусклая, у Насти устали глаза, а еще надо решить три примера. Мама придет поздно — она хочет больше собрать денег и купить еловую лапку и мандарины для Насти. Сегодня — Рождество.
Настя смотрит в совсем уже темный двор, он, как пропасть, проваливается вниз, и вдруг ей становится так холодно и так плохо, что на глаза наворачиваются слезы. Будет ли когда-нибудь снова хорошо? Чтобы папа, мама и она вместе? И чтобы папа не пил, и мама не кашляла… Почему все так плохо? Нет, не все! Они с мамой вместе и ждут папу. И Настя любит маму с папой больше всех на свете. Значит, не так уж все и плохо, значит, Бог, Который сегодня родится, их не забыл! Дверь за спиной Насти открывается. Легко и тихо, а обычно она скрипит. Настя и подумать не успевает, что ведь закрывала дверь на задвижку, и почему-то совсем не пугается, а просто встает и поворачивается к двери. На пороге стоит священник, высокий, седой, борода густая и пушистая. — Здравствуй, Настенька. Она никогда не слышала такого ласкового и доброго голоса. И глаз таких не видела никогда. Они большие и светлые, в морщинках, но такие молодые, будто морщинки кто-то нарочно пририсовал… А доброты в этих глазах столько, что в них хочется улететь, как в небо весной. И где-то она уже видела эти глаза.
— Благословите, батюшка! — вспоминает Настя и складывает руки лодочкой. — Бог благословит. Настя, вот твои подарки. Бери. В руках батюшки — корзинка с румяными грушами (как Настя их любит и как давно их не ела!), шелковый, большой-пребольшой бант и кукла, что сидела на витрине магазина, мимо которого Настя каждый день ходит в школу. Она с этой куклой всегда разговаривала и даже имя ей придумала — Вера… — Это от меня, — священник улыбается в ответ на Настин изумленный взгляд. — И еще, — Он услышал все, о чем ты Его просила, и скоро все будет хорошо. Весной вернется папа. А маму Он берет к себе в храм — там тепло и все свои… Девочка хочет спросить, откуда батюшка все это знает. Она поняла, что Он — это Господь Бог, но неужели Господь Сам все сказал батюшке? И тут Настя вспоминает, где видела эти глаза… Она стремительно оборачивается к иконе — да, это он, Святитель Николай Мирликийский. Как она сразу не поняла и не узнала!?
Девочка вновь поворачивается, но… в комнате уже никого нет. И дверь закрыта на задвижку. И корзина с грушами стоит у ее ног, сверху лежит бант, а куклу Веру она крепко прижимает к груди. В дверь стучат четыре раза, коротко и резко. Мама! Настя дрожащими пальцами, продолжая обнимать Веру, отодвигает задвижку. Мама не входит, а влетает в комнатку, и от ее распахнутого пальто веет солнечной вьюгой, хотя на улице — темным-темно. — Настюха! — мама кидает на пол сумку, из которой торчат густые, с шишками еловые лапы. — Папа прислал письмо… Слышишь! Он пишет, чтобы мы его простили (а мы и так простили, да?), чтобы ждали — его весной выпускают досрочно… Он пишет что никогда больше не будет пить, потому что они там, в колонии, строят храм, и он поверил в Бога и понял, что нас с тобой любит…
Настя плачет. Плачет потому, что ей очень хорошо. И тепло вдруг стало — можно снять пальто. — Настя! — вдруг пугается мама. — Ты что, открывала кому-то? Откуда груши, кукла? Кто сюда приходил? — Приходил Николай Чудотворец, — серьезно и тихо отвечает девочка. — И я не открывала, он так вошел. И он тоже сказал про папу… И еще: он сказал, что Бог возьмет тебя к Себе в храм… — Уже взял, — мама смеется и, кажется, совершенно верит Насте. — Я сегодня на исповеди все рассказала отцу Владимиру из нашего храма, и он меня позвал петь в церковном хоре. И школу можно не бросать — у меня часов не так много. А потом они сидели, обнявшись, на старом диване, ели груши и от души веселились. Где-то во дворе-колодце, в одной из квартир, часы гулко пробили двенадцать. Наступило Рождество Христово.
