— Расслышал, а как же. Тут-то я и поперхнулся, а это уж небось вы
расслышали. Да я нечаянно — ведь такое огорчение!
— Ничего не поделаешь, Сэм, — грустно сказал Фродо. Он вдруг понял, что
прощание с Хоббитанией будет очень трудное и что прощается он не только с
Торбой. — Надо мне идти. А ты, — и он сурово посмотрел на Сэма, — если и
правда за меня тревожишься, то уж держи язык за зубами, ладно? Проболтаешься
хоть о чем-нибудь, что ненароком подслушал, и Гэндальф, чего доброго,
превратит тебя в пятнистую жабу, а с ужами, знаешь ли, шутки плохи.
Сэм задрожал и бухнулся на колени.
— Встань, Сэм! — велел Гэндальф. — Я придумал кое-что пострашнее: ни о
чем ты не проболтаешься и впредь будешь знать, как подслушивать. Ты пойдешь
с Фродо!
Я? С хозяином? — воскликнул Сэм, подскочив, как собака, которую позвали
гулять. — И увижу эльфов и еще много всякого? Урра! — крикнул он и вдруг
расплакался.
Дорога втроем
— Выйти надо втихомолку и как можно скорее, — постоянно напоминал
Гэндальф.
С первого разговора прошло уже две или три недели, а Фродо в путь пока
не собирался.
— Знаю, знаю, — говорил Фродо. — Только это ведь не просто — скорее, да
еще втихомолку. Уйду я, как Бильбо, — и раскатится молва по всей Хоббитании.
— Нет уж, ты, как Бильбо не уходи! — сказал Гэндальф. — Этого еще нам
не хватало! Скорее — да, но не вдруг. Подумай, конечно, как покинуть
Хоббитанию без лишнего шума, а все же не мешкай: как бы не замешкаться.
— Может, осенью, после нашего общего для рождения? — предложил Фродо. —
К тому времени я как раз все устрою.
По правде говоря, когда дошло до дела, у него начисто пропала всякая
охота к путешествиям. Торба вдруг стала донельзя уютной, и он вовсю
радовался последнему своему лету в Хоббитании. А осенью, — думал он, — у
нас поскучнеет, и сердце по-всегдашнему запросится в чужие края. Про себя
он уже твердо решил дождаться пятидесятилетия и стодвадцативосьмилетия
Бильбо. Будет годовщина — тут-то и в путь, по примеру Бильбо. Без этого
примера он бы и шагу не сделал, в жизни бы с духом не собрался. О цели
странствия он старался не думать, и с Гэндальфом не откровенничал. Может,
маг и сам обо всем догадывался, но, по своему обычаю, помалкивал…
— Да-да, все устрою и отправлюсь, — повторил Фродо.
Гэндальф поглядел на него и усмехнулся.
— Ладно, — сказал он, — пусть так, лишь бы не позже. Что-то мне очень
тревожно. Только ты смотри, никому ни слова о том, куда путь держишь! И
чтобы Сэм твой тоже молчал, как убитый, а то он у меня и правда запрыгает
жабой.
— Куда я путь держу, — сказал Фродо, — этого я сам не знаю, так что тут
мудрено проболтаться.
— Без глупостей! — насупился Гэндальф. — Я не к тому говорю, чтоб ты
пропал неизвестно куда. Но Хоббитанию ты покидаешь — и надо, чтобы об этом
никто не знал. Куда-нибудь ты да пойдешь, на север, на юг, на запад или даже
на восток — это вот и надо сохранить в тайне.
— Мне так грустно оставлять Торбу и со всеми прощаться, что я даже не
подумал, куда отправлюсь, — сказал Фродо. — А куда, в самом-то деле? Почем я
знаю, где можно спрятаться? Бильбо — тот ушел за сокровищем, ушел и
вернулся, а мне, значит, нужно вернуть сокровище, а самому сгинуть — так,
что ли?
— Так, да не так, — отозвался Гэндальф. — Тут и я тебе не указчик.
Может, ты дойдешь до Ородруина, а может, это вовсе не твое дело — как знать?
Я знаю другое: пока что ты к такому пути не готов.
— Еще бы! — воскликнул Фродо. — Ну а мой-то путь — куда?
— По краю, — ответил маг. — По самому краешку, твердо и осторожно.
Иди-ка ты, пожалуй, в Раздол. Это не слишком опасный путь, хотя на дорогах
нынче неспокойно, а осенью будет даже и страшновато.
— В Раздол?- переспросил Фродо. — Хорошо, пойду на восток, к Раздолу.
Сэм тоже со мной пойдет, повидает эльфов, то-то ему радость!
Он обронил это как бы между прочим; но ему не шутя захотелось побывать
в той блаженной долине, где Дивный Народ все еще жил мирно и счастливо.
Как-то летним вечером в Укромном уголке и Зеленом драконе обсуждали
невероятное — что там великаны и прочая нечисть на границах! Оказывается,
Фродо продает, если уже не продал, Торбу — и кому? Лякошель-Торбинсам!
— Ну, за хорошие деньги, — говорили одни.
— За свою цену, — возражали другие, — будьте покойны, Любелия гроша
лишнего не даст. (Оддо уже успел умереть, дожив до ста двух лет и не
дождавшись свершения своих чаяний).
О цене очень спорили; но больше о том, с чего бы это Фродо вздумал
продавать такое прекрасное именье. Некоторые намекали — на это намекал и сам
господин Торбинс, — что денежки счет любят, а у него они на исходе: еле
хватит рассчитаться в Норгорде и переехать к родственникам в Зайгород.
— Лишь бы подальше от Лякошелей, — добавлял кое-кто. Но все так
привыкли к россказням о несметных богатствах Бильбо, что отвыкать было
невмочь, и многие винили Гэндальфа. Того хоть было не видать, не слыхать, но
жил-то он, известно, у Фродо — прятался небось в Торбе. Положим, было не
слишком понятно, зачем магу нужно, чтобы Фродо переехал в Зайгород, но,
видать, зачем-то понадобилось.
— Да, осенью переезжаю, — подтверждал Фродо. — Мерри Брендизайк
подыскивает там для меня чистенькую норку, а может, и уютный домик.
Мерри в самом деле подыскал и купил премиленький домик в Кроличьей
Балке, чуть подальше Зайгорода. Всем, кроме Сэма, Фродо говорил, что туда он
и задумал перебраться. Путь на восток подсказал ему эту мысль: Заячьи Холмы
— по дороге, Фродо жил там в детстве, так почему бы ему туда не вернуться.
Гэндальф пробыл в Хоббитании больше двух месяцев. Потом, однажды
вечером к концу июня, как раз когда планы Фродо устоялись, он вдруг объявил,
что наутро уходит.
— Надеюсь, ненадолго, — сказал он. — У меня кое-какие дела на юге. Я у
вас и так засиделся.
Сказано это было невзначай, но Фродо показалось, что маг сильно
озабочен.
— Что-нибудь случилось? — спросил он.
— Да пока ничего, но до меня дошли тревожные и не слишком понятные
вести — надо разобраться. Я тут же вернусь или, на худой конец, подам
весточку. А вы поступайте, как решено, только берегитесь, а пуще всего
берегите Кольцо. И непреложный тебе совет: не надевай его! Когда вернусь,
точно еще не знаю, — сказал он, прощаясь на рассвете. — Но уж к вашему
отходу поспею непременно. Пожалуй, придется мне на всякий случай проводить
вас по Тракту.
Сначала Фродо опасливо прикидывал, какие такие вести мог получить
Гэндальф, но потом успокоился: уж очень хорошая была погода. Лето пышное,
осень плодоносная — даже Хоббитания давно такого не видывала. Ветки ломились
от яблок, соты истекали медом, и пшеница вздымала тугие колосья.
Лишь когда вплотную подошла осень, Фродо встревожился не на шутку.
Середина сентября, а Гэндальф как в воду канул. На носу день рожденья и
переезд, а от него ни слуху ни духу. Между тем начались хлопоты. Приезжали и
помогали упаковываться друзья Фродо: Фредегар Боббер, Фолко Булкинс и, уж
конечно, Перегрин Крол с Мерри Брендизайком. Их общими стараниями в Торбе
все было вверх дном.
20 сентября от жилища Фродо к Брендидуимскому мосту отъехали два
фургона, груженные нераспроданной утварью. Следующий день прошел в ожидании
Гэндальфа. Утро пятидесятилетия Фродо выдалось ясное и яркое, такое же, как
в памятный день Угощения. Гэндальфа не было. Под вечер Фродо накрыл на
пятерых праздничный стол, пытаясь разогнать свое уныние. Вот и с друзьями
тоже скоро надо будет расставаться. Молодые хоббиты — Мерри Брендизайк,
Фредегар Боббер, Фолко Булкинс, Перегрин Крол — веселились шумно и беспечно,
прогорланили уйму песен, припомнили всякую быль и небыль, выпили за здоровье
Бильбо, потом за обоих новорожденных вместе, как было заведено на днях
рождения Фродо. Потом вышли подышать свежим воздухом, поглядели на звезды —
и отправились спать. А Гэндальф так и не явился.
На другое утро они быстро, в десять рук, нагрузили последнюю повозку. С
нею отправились Мерри и Толстик (так у них звался Фредегар Боббер).
— Кому-то надо печку для вас, лодырей, растопить в новом доме, — сказал
Мерри. — Ладно, авось послезавтра свидимся — ежели вы не заснете в дороге
мертвым сном.
Фолко позавтракал и ушел, остался один Пин. Фродо был сам не свой: он
все еще ждал Гэндальфа и решил задержаться до сумерек. А там, если уж он
очень понадобится магу, пусть сам идет в Кроличью Балку, глядишь, еще и
первый доберется. Фродо решил пойти к Зайгородной переправе окольным путем,
чтоб напоследок хоть поглядеть на Хоббитанию.
— Заодно и жир сгоню, — сказал он себе, глядя в пыльное зеркало на
стене в пустой прихожей. Он давно уже сидел сиднем и несколько расплылся.
Чуть за полдень явились Лякошель-Торбинсы: Любелия со своим белобрысым
отпрыском Лотто.
— Насилу дождались! — сказала она, переступив порог. Это было невежливо
и неверно: до двенадцати ночи хозяином Торбы оставался Фродо. Но что взять с
Любелии — ведь она ждала на семьдесят семь лет дольше, чем собиралась: ей
уже перевалило за сто. И пришла не просто так, а присмотреть, чтобы
Брендизайки и прочие по ошибке не захватили бы с собой чего чужого, и еще за
ключами. Спровадить ее было непросто: она принесла с собой опись проданного
имущества и желала проверить, все ли на месте. Проверила раз, потом другой,
получила запасные ключи и заручилась обещаньем, что третьи ключи будут ей
оставлены у Скромби в Исторбинке. Она хмыкнула и поджала губы — мол, знаем
ты этих Скромби, утром половины вещей недосчитаешься, — но наконец ушла.
И Фродо ей даже чаю выпить не предложил.
А сам напился чаю с Пином и Сэмом Скромби у себя на кухне. Объявлено
было, что Сэм на всякий случай сходит с ним в Забрендию, приглядит за
хозяином и посмотрит, чего он там посадит. Жихарь такое дело одобрил, не
переставая ворчать, что вот, мол, у некоторых одни прогулки на уме, а ему-то
между делом подсудобили в соседки Любелию.
— Последнее чаепитие в Торбе! — сказал Фродо и решительно отодвинул
стул. Посуду за собой они на зло Любелии не вымыли. Сэм с Пином быстро
увязали три мешка и вынесли их на крыльцо. Пин пошел прогуляться по саду, а
Сэм куда-то исчез.
Солнце село, и Торба казалась угрюмой, опустелой, разоренной. Фродо
побродил по знакомым комнатам — закатный свет тускнел, из углов выползали
темные тени.
Скоро совсем смерклось. Он прошел к дальней садовой калитке: а вдруг
все-таки появится Гэндальф?
В чистом небе разгорались звезды.
— Хорошая будет ночь, — сказал Фродо вслух. — Вот и отлично, идти одно
удовольствие. Засиделись, честное слово. Пойду, а Гэндальф пусть уж
догоняет. — Он повернул к дому и остановился, услышав голоса где-то рядом —
наверно, в Исторбинке. Старый Жихарь и еще кто-то: голос незнакомый, а
мерзкий до тошноты. О чем спрашивает чужак, не разобрать, слышны только
ответы старика Скромби — осторожные и опасливые, чуть ли не испуганные.
— Нет, господин Торбинс уехал. Нынче утром, и мой Сэм с ним; все уже
вывезли. Да вот так и вывезли — что не продали, то вывезли… А зачем и
почему — не мое это дело… да и не ваше. Известно куда — в Кроличью Балку,
а может, и дальше, это все знают. Да вон — прямая дорога. Нет, сам не бывал,
на кой мне, там народ дурной. Не, передать ничего не возьмусь. Спокойной
ночи!
Мягко сошли шаги с Кручи, и Фродо удивился, почему он так рад, что
сошли, а не взошли. Видно, я насмерть устал от расспросов и всякого
любопытства, — подумал он. — Ужас какой у нас любопытный народ!
Он хотел было узнать у папаши Скромби, кто это к нему приставал, но
вдруг раздумал и быстро зашагал к Торбе.
Пин сидел и спал, откинувшись на свой мешок. Сэма не было. Фродо
заглянул в черную дверь.
— Сэм! — позвал он. — Где ты там? Пора!
— Иду, сударь! — откликнулся тот и выскочил откуда-то из глубины,
отирая губы. Он прощался в погребе с пивным бочонком.
Фродо захлопнул и запер круглую дверь, а ключ отдал Сэму.
— Беги давай к себе, — сказал он. — А оттуда напрямик — встретимся у
калитки за лугом. Улицей не пойдем: подсматривают, подслушивают. Ну — живо!
Сэм умчался во тьму.
— Вот и выходим наконец! — сказал Фродо Пину.
Они вскинули мешки на спину, взяли палки и пошли вдоль западной стены
Торбы.
— Прощайте! — вымолвил Фродо, взглянув на черные слепые окна. Он
помахал рукой, повернулся и (точно так же, как Бильбо, только он об этом не
знал) нырнул в садовые заросли вслед за Пином. Они перепрыгнули низкую слегу
и ушли в поле, всколыхнув темноту и прошелестев высокой травою.
Они спустились по западному склону к калитке в узенький проулок. Там
остановились, подтянули мешочные лямки — и вскоре заслышали топоток и
пыхтенье Сэма. Свой до отказа набитый мешок он вздел на самые плечи, а на
голову нахлобучил какой-то мятый фетр — якобы шапку. В темноте он был сущий
гном.
— Что потяжелее — это вы, конечно, мне, — сказал Фродо. — Бедняги
улитки и бедные все, кто носит свой дом и свой скарб на спине!
— У меня мешок совсем легкий, сударь. Можно сколько угодно еще, —
объявил Сэм добрым и лживым голосом.
— Нет уж, Сэм! — сказал Пин. — Как-нибудь снесет, сам накладывал — себе
и нам вровень. Он тут у нас малость ожирел: пройдется, авось его мешок
вместе с ним и полегчает.
— Смилуйтесь над старым, немощным хоббитом! — со смехом взмолился
Фродо. — В конце пути меня будет качать, как на ветру. Однако шутки в
сторону. Ты, Сэм, наверняка взвалил на себя сверх всякой меры, вот сделаем
привал — разберемся и переложим!
И он взялся за свой посох.
— Ночная прогулка — чего же лучше-то! — сказал он. — Отшагаем мили
три-четыре по свежему воздуху, да и на боковую.
Пошли проулком на запад, а после свернули налево, в поля, и засеменили
гуськом вдоль живых изгородей, мимо межевых рощиц, в тихой ночной мгле.
Плащи у них были темные, шли они невидимками, будто все трое надели
волшебные кольца. Когда три хоббита идут тишком да молчком — за ними нелегко
уследить. Даже осторожные полевые зверюшки едва замечали бесшумных путников.
Ручей к западу от Норгорда перешли по лавам в одну досточку. Извилистая
черная ручьистая лента с обеих сторон обросла густым ольшаником: ветки
тянулись к воде. Еще миля-другая на юг — и они перебежали большую дорогу от
Брендидуимского моста. Оказались в Укролье и, свернув на юго-восток,
потрусили к Зеленым Холмам. Тропинка взметнулась в гору, они оглянулись и
увидели далеко позади мягкое мерцание огней Норгорда, рассеянных по ласковой
Ручьевой долине. Вскоре оно пропало за спусками и подъемами; вот уже и
Приречье с его мутно-серым прудом. Дальний отсвет окон крайнего домика в
последний раз просквозил деревья. Фродо обернулся и снова помахал рукою.
— Почем знать, увижу ли я еще когда-нибудь нашу долину, — негромко
проговорил он.
После трехчасового пути решено было все-таки отдохнуть. Стояла ясная,
прохладная, звездная ночь, но дымчатые клочья тумана всползали на холмы из
низменных луговин и от глубинных ручейков, — всползали и оседали. Облетевшие
березки, покачиваясь над головами хоббитов, тонкой черной сетью веточек
застилали бледное небо. Они поужинали не по-хоббитски скромно и двинулись
дальше. Вскоре они набрели на узкую дорогу, извивавшуюся вверх-вниз по
холмам, серевшую вдали во мраке: дорогу к Лесному Чертогу и к Заводям, к
Зайгородному парому. Она уводила далеко в сторону от главного пути Ручьевой
долины и, забегая на Зеленые Холмы, вела в Лесной Угол, в глухомань
Восточного удела.
Потом они угодили в овражину между высокими деревьями, по-ночному
шелестевшими сохнущими листьями. Темень была непроглядная. Сначала они
разговаривали, тихо напевали песенки, благо услышать их было уже некому.
Затем шагали молча, и Пин начал отставать. Наконец перед крутым подъемом он
остановился и зевнул.
— Ох, спать хочется, — сказал он, — того и гляди, упаду и засну. А вы
что, на ходу спать будете? Время-то какое: к полночи близко.
— А я-то думал, ты любитель ночных прогулок, — сказал Фродо. — Ну
ладно, торопиться нам пока особенно некуда. Мерри нас ждет не раньше чем
послезавтра, и у нас есть денек-другой в запасе. Вот сейчас подыщем местечко
и заночуем.
— Дует с запада, — заметил Сэм. — Обойдемте-ка этот холм, сударь, там
наверняка найдется укрытное и уютное местечко. Там вроде бы и елового
сухостоя порядочно.
Сэм исходил окрестности Норгорда миль на двадцать, но дальше земля для
него кончалась.
Возле самой вершины пологого лесистого холма они набрели на ельник,
свернули с тропинки в смолистую темень, наломали сухого лапника, насобирали
шишек и разожгли костер. Веселое пламя заплясало у корней столетней ели:
хоббиты пригрелись и начали клевать носами. Каждый по-своему устроился между
корнями, укутался плащом и одеялом и тут же крепко уснул.
Дозорного не оставили: даже Фродо ничего не опасался — они ведь были в
Хоббитании! Костер стал грудой пепла, и кой-какие звери явились поглядеть на
спящих. Лис, который случайно пробегал мимо, замер и принюхался.
— Хоббиты! — сказал он сам себе. — Вот тебе на! Дела кругом, слышно,
чудные, но чтоб хоббит спал в лесу под деревом — да не один, а целых три!
Не-ет, тут что-то кроется.
Настало тусклое, сырое утро. Фродо проснулся первым и, охая, щупал
спину, чуть не насквозь продырявленную еловым корнем, а шея и вовсе не
ворочалась. Ну и прогулочка! Что бы мне было спокойно поехать? — думал он,
как ему обычно думалось в начале всякого похода. — А на моих любимых перинах
спят теперь Лякошель-Торбинсы! Им бы на еловых корнях поспать Он потянулся.
— Хоббиты, подъем! — крикнул он. — Смотрите, что за утро!
— А что за утро? — спросил Пин, одним глазом выглядывая из-под одеяла.
— Сэм! Завтрак чтоб был готов в полдесятого! Умывальную воду разогрел?
Сэм вскочил, как встрепанный, и мутно огляделся.
— Нет, сударь, не разогрел, сударь! — выговорил он спросонья.
Фродо сорвал с Пина одеяло, пихнул его раз-другой и ушел на опушку. На
восточном краю неба красный солнечный диск показался над волнистым покровом
тумана. Деревья в червонно-золотом убранстве, казалось, уплывали в туманное
море. Внизу слева дорога круто уходила в овраг и там исчезала.
Когда он вернулся, Сэм с Пином уже развели костер.
— Воду! — заорал Пин. — Где вода?
— Я воду в карманах не ношу, — сказал Фродо.
— А мы думали, ты пошел за водой, — огорчился Пин, раскладывая еду и
расставляя кружки. — Хоть теперь-то сходи.
— Вместе с тобой, — сказал Фродо. — И фляжки тоже не мешает прихватить.
Под горой шумел ручей. Они наполнили фляжки и походный котелок под
струей водопадика с уступа серого камня в хоббитский рост. Вода была
ледяная; они умывались, пыхтя и отфыркиваясь.
Не спеша позавтракали, старательно упаковали мешки и снялись в
одиннадцатом часу; день выдался ясный, и солнце пригревало все горячее.
Спустились напрямик, перешли ручей, клокотавший в трубе под дорожной
насыпью, а там опять вверх-вниз по склонам, и так от холма к холму; их мешки
с плащами, одеялами, флягами, съестным припасом и прочей поклажей, казалось,
тяжелели с каждым шагом. Скор они притомились и запарились, а дорога все
петляла, вползала на холмы и снова ныряла вниз, но потом обернулась плавным
спуском в широкую долину. Перед ними простерлось редколесье, сливавшееся
вдалеке с бурой стеною деревьев. Вот он, Лесной Угол, а за ним и река
Брендидуим. Ох как еще далеко; а дорога вилась и вилась нескончаемой
бечевой.
— Дорога уходит вдаль, — сказал Пин. — Ну и пускай уходит, а я пока
дальше идти не согласен. И вообще давно пора обедать.
Он уселся на обочине и устало поглядел на восток, где за бескрайним
знойным маревом текла знакомая река, возле которой он жил, сколько себя
помнил. Сэм стоял рядом. Его круглые глаза были широко распахнуты — он-то
попал невесть куда, в незнакомые края.
— А эльфы живут в этом лесу? — спросил он.
— Ни про каких эльфов слыхом не слыхивал, — отрезал Пин. Фродо молчал.
Он тоже глядел на дорогу, уводившую на восток: глядел, точно в первый раз ее
увидел. Вдруг он произнес громко и раздельно, ни к кому не обращаясь:
В поход, беспечный пешеход,
Уйду, избыв печаль, —
Спешит дорога от ворот
В заманчивую даль,
Свивая тысячи путей
В один, бурливый, как река,
Хотя, куда мне плыть по ней,
Не знаю я пока!
— Смахивает на вирши старины Бильбо,- сказал Пин. — Или это ты сам
сочинил в его духе? Не очень-то ободряет.
— Даже и не знаю, сам или не сам, — отозвался Фродо. — Пришло на язык
так, будто сочинилось; но, может, мне это просто памятно с очень давних пор.
А на Бильбо и правда очень похоже, особенно на Бильбо в последние годы,
перед его уходом. Он часто повторял, что на свете всего одна Дорога, что она
как большая река: истоки ее у каждой двери и любая тропка — ее проток.
Знаешь, Фродо, как опасно выходить из дверей, — бывало, говорил он. —
Ступишь на дорогу — и сразу хватайся за ноги, а то живо окажешься там, куда
ворон костей не заносил. Вот видишь тропку? Так это она самая ведет через
Лихолесье к Одинокой горе, а оттуда прямиком в тартарары Это он
приговаривал после всякой дальней прогулки про тропку от крыльца
Торбы-на-Круче.
— А я так скажу: часок-другой эта вот дорога меня никуда не уведет, —
заключил Пин, высвобождаясь из лямок.
За ним выпростались и Сэм с Фродо — и тоже прилегли к обочине, мешки
под головы, ногами на дорогу. Отдохнули, хорошенько поработали, потом опять
как следует отдохнули.
Солнце клонилось к западу, разливая предвечерний свет, когда хоббиты
спускались с холма. Покамест они не встретили ни одной живой души — в Лесной
Угол мало кто ездил, да и зачем? Три путника брели по заросшей дороге час
или два; но вдруг Сэм остановился и прислушался. Дорога, вдоволь
напетлявшись, шла теперь прямо, прорезая травяные заросли; там и сям
высились купы деревьев, предвестников близкого леса.
— Нас вроде догоняет лошадь, не то пони, — сказал он.
Только что был поворот, а за поворотом не видно.
— Может, Гэндальф? — предположил Фродо, но тотчас почувствовал, что
нет, не Гэндальф, и ему вдруг захотелось укрыться от этого всадника, кто бы
он ни был. -Чепуха, конечно, — сказал он, как бы извиняясь, — а все-таки не
надо, чтоб нас видели на дороге, ну их всех. А если это Гэндальф, — с
усмешкой прибавил он, — то мы ему устроим встречу, чтоб впредь не опаздывал.
Ну-ка, раз-два-три, разбегайся и смотри!
Сэм и Пин, отбежав налево, исчезли в ложбинке неподалеку от обочины.
Фродо помедлил: любопытство или какое-то другое чувство мешало ему
спрятаться. Стук копыт приближался. Он едва успел юркнуть в густую траву за
деревом у дороги и выставил голову поверх толстого корня.
Из-за поворота показался черный конь, не хоббитским пони чета; а на нем
— высокий всадник, ссутуленный в седле. Из-под широкого черного плаща
виднелись только стремена да сапоги с длинными шпорами. Лицо его скрывал
капюшон.
Конь поравнялся с деревом, за которым лежал Фродо, и замер. Недвижим
был и всадник: он словно прислушивался. Сиплое сопенье донеслось до Фродо, и
голова всадника повернулась направо, потом налево. Казалось, он ловил нюхом
какой-то чуть слышный запах.
Внезапный и безрассудный ужас охватил Фродо: его видно, его сейчас
найдут… и неожиданно ему вспомнилось Кольцо. Он не смел вздохнуть, боялся
пошевелиться; но Кольцо вдруг стало его единственной надеждой, и рука сама
поползла к карману. Только надеть, надеть его, и все в порядке, и он в
безопасности. Гэндальф не велел… да ладно! Бильбо надевал же Кольцо, и
ничего. Я ведь у себя, я в Хоббитании, — подумал он, и рука его коснулась
цепочки. В этот миг всадник выпрямился и тронул поводья. Конь неуверенно
переступил, шагнул вперед и пошел ровной иноходью.
Фродо подполз к обочине и глядел всаднику вслед, пока тот не исчез в
сумеречной дали. Далеко-далеко черный конь свернул направо, в придорожную
рощицу.
— Что-то это странновато, чтоб не сказать: страшновато, — пробормотал
Фродо, направляясь к своим спутникам.
Пин и Сэм лежали в траве пластом и ничего не видели; он рассказал им
про непонятного всадника.
— Не знаю уж почему, но я был уверен, что он меня ищет и вынюхивает. И
как-то мне очень не хотелось ему попасться. Странно все это: в Хоббитании
никогда таких не бывало.
— Какое вообще до нас дело Большому Народу? — проворчал Пин. — И чего
это он сюда приперся? Чего ему здесь надо?
— Да тут люди бывают, — сказал Фродо. — Кажется, в Южном уделе
случилась какая-то передряга с бестолковыми Громадинами. Но про этаких
всадников разговору не было. Не знаю, откуда он взялся.
— Прошу прощенья, — вмешался вдруг Сэм. — Я знаю, откуда. Из Норгорда
этот черный всадник, ежели только он здесь один-единственный. И знаю даже,
куда он путь держит.
— То есть как? — сурово спросил Фродо, метнув на Сэма изумленный
взгляд. — Знаешь — и не сказал?
— Да я только сейчас вспомнил, простите, сударь, великодушно. Оно ведь
как было: я давеча к моему старику с ключами, а он мне и говорит: Вот тебе
раз, — говорит, — а я-то, дурак, думал, что ты уехал с господином Фродо
нынче поутру. Тут, понимаешь, приставал один: куда, говорит, делся Торбинс
из Торбы-на-Круче? А куда ему деться, уехал, и все тут. Я и послал его в
Кроличью Балку, но он мне, понимаешь ли, здорово не понравился. Уехал,
говорю, уехал господин Торбинс и обратно не будет. Так он на меня,
представляешь, зашипел, ровно змеей. — А он из каких был-то? — это я у
отца спрашиваю. Да кто его знает, — говорит, — только уж точно не хоббит.
Высокий такой и черный, наклонился надо мной и сопит. Небось дальний, из
Большого Народа. Выговор такой шепелявый. Особо-то мне было некогда отца
расспрашивать, вы же меня ждали; ну а потом позабыл вам сказать. Да и старик
мой подслеповат, а этот когда подъехал, уже стемнело. Отец ведь все вроде
правильно сказал, а что я не вспомнил, так подумаешь, чего особенного,
правда, сударь?
— Да старик-то, что с него взять? — отозвался Фродо. — Я и сам слышал,
как он говорил с чужаком, который про меня расспрашивал; даже собрался было
пойти узнать у него, в чем дело. Жаль, не пошел, и досадно, что ты мне сразу
не сказал. Нам бы надо поосторожнее.
— А может, это вовсе и не тот всадник, — вмешался Пин. — Вышли мы
тайком, шли без шума, не мог он нас выследить.
— А сопел и вынюхивал, как и тот, — сказал Сэм. — И тоже весь черный.
— Зря мы Гэндальфа не дождались, — пробормотал Фродо. — А может, и не
зря, трудно сказать.
— Так ты про всадника-то про этого что-нибудь знаешь? Или просто
догадки строишь? — спросил у Фродо Пин, расслышавший его бормотание.
— Ничего я толком не знаю, а гадать боюсь, — задумчиво ответил Фродо.
— Ну, твое дело, милый родственничек! Пожалуйста, держи про себя свои
секреты, только дальше-то как будем? Я бы не прочь передохнуть-поужинать, но
лучше возьмем-ка ноги в руки. А то мне что-то не по себе от ваших россказней
про нюхающих всадников.
— Да, нам лучше не задерживаться, — сказал Фродо. — И давайте не по
дороге, а то вдруг этот всадник вернется или другой объявится. Прибавим
шагу: до Заячьих Холмов еще идти да идти.
Длинные тени деревьев протянулись по траве, провожая снова пустившихся
