Хелстон, Англия. 26 июля, 1854
Одежда Даниила выгорела на солнце, и его щеки были в песке, когда он проснулся на пустынном побережье Корнуолла. Можно было бы предположить , что он был там день, неделю, месяц, блуждая в одиночку. Сколько времени прошло, все это время он провел, наказывая себя за свою ошибку.
Встреча с Люсиндой у портнихи была настолько серьезной ошибкой, что душа Даниэля сгорала каждый раз, когда он думал об этом.
И он не мог перестать думать об этом.
Ее полные розовые губы обвивались вокруг слов: Я думаю, что знаю тебя. Пожалуйста. Подожди.
Такая прекрасная и такая опасная.
Ох, почему это не случилось немного по другому? Некоторый краткий обмен во время их ухаживания? Потом это, возможно, не имело бы столько значения. Но первая встреча! Люсинда Биско сначала встретила его, неправильного Даниэля. Он мог подвергнуть опасности всех. Он мог исказить будущее настолько сильно, что его Люси могла быть уже мертва, мог изменить до неузнаваемости.
Но нет: если бы это было так, то у него в памяти не было бы его Люси. Время пересмотрело бы себя, и тогда ему никогда не было бы прощения, потому что его Люси была бы другой.
Его прошлое само должно отреагировать на Люсинду Биско таким образом, чтобы скрыть ошибку Даниэля. Он не мог вспомнить, как это началось, только то, как все закончилось. Но независимо от того: Он бы не пошел в любое ближайшее свое прошлое сам, чтобы предупредить его, опасаясь нарваться на Люсинду снова и нанести еще больший ущерб. Все, что он мог сделать, отступить и переждать.
Он привык к вечности, но это был Ад.
Даниэль потерял счет времени, дрейфуя в звуках океана, обивающегося о берег. На некоторое время, по крайней мере.
Он мог легко возобновить свои поиски, войдя в Предвестник и преследуя Люси в следующей жизни, которую она посетила. Но по некоторым причинам, он находился поблизости от Хелстона, ожидая, пока жизнь Люсинды Биско не закончится здесь.
Проснувшись в тот вечер, небо было окрашено багровыми тучами, и Даниэль почувствовал это. Летнюю ночь, когда она умрет. Он стряхнул песок с кожи и почувствовал странную нежность в его сложенных крыльях. Его сердце билось все чаще.
Смерть Люсинды не произойдет, пока не наступит темнота.
Прежний Даниэль был бы один в зале Констанции. Он рисовал бы Люсинду Биско в один последний раз. Его сумки стояли бы за дверью, пустые, только пенал в кожаном переплете, несколько альбомов, его книги о Наблюдателях, дополнительная пара обуви. Он действительно планировал уплыть следующим утром. Какая ложь.
В моменты, ведущие к ее смерти, Даниэль редко был честен с самим собой. Он всегда терял себя в своей любви. Каждый раз он обманывал себя, опьянев от ее присутствия, и забывал то, что должно быть.
Он помнил особенно хорошо, как это закончилось в этой жизни в Хелстоне: отрицание, что она должна была умереть прямо вплоть до момента ее смерти, он прижал ее к бархатным рубиновым занавескам и поцеловал ее в забвении.
Он проклял свою судьбу тогда; он устроил уродливую сцену. Он мог все еще чувствовать муки, новые как железное клеймо на его коже. И он помнил кару.
Пережидая закат, он стоял один на берегу и позволял воде целовать его босые ноги. Он закрыл глаза, раскинул руки, и позволил крыльям вырваться из шрамов на плечах. Они вздымались позади него, качаясь на ветру и давая ему невесомость, которая дарила какой-то мимолетный покой. Он мог видеть, насколько яркими они были в своем отражении в воде, каким огромным и жестоким они заставляли его выглядеть.
Иногда, когда Даниэль был наиболее безутешен, он отказывался выпускать крылья. Это было наказание, которое он применял к себе. Глубокий рельеф, осязаемый, неправдоподобный, смысл свободы, который давало разворачивание крыльев, давало душе осознание лжи, подобно наркотику. Сегодня ночью он позволил себе этот порыв.
Он согнул колени к песку и поднялся в воздух.
В нескольких футах над поверхностью воды, он быстро повернулся, так что его спина была повернута к океану, его крылья под ним, как великолепный мерцающий плот.
Он осматривал поверхность, напрягая мускулы с каждым длинным ударом крыльев, скользя вдоль волн, пока вода не изменилась от бирюзового до ледяного синего цвета. Тогда он погрузился вниз под воду. Океан был прохладен, его крылья были теплыми и создавали небольшой фиолетовый след, окружавший его.
Даниэль любил плавать. Холод воды, непредсказуемый удар потока, синхронность океана с луной. Это было одно из немногих земных удовольствий, которые он действительно понимал. Больше всего он любил плавать с Люсиндой.
С каждым ударом крыльев, Даниэль представлял Люсинду там, с ним, грациозно скользя через воду, так как она делала это так много раз , наслаждаясь теплым мерцанием.
Когда луна была яркой в темном небе и Даниэль был где-то у берегов Рейкьявика, он вынырнул из воды. Прямо вверх, ударяя своими крыльями с жестокостью, избавившись от холода.
Ветер хлестал его, высушивая в считанные секунды, когда он поднимался все выше и выше в воздух. Он прорвался сквозь толстые серые гряды облаков, а затем повернул назад и начал возвращаться под звездным пространством небес.
Его крылья бились свободно, глубоко, сильно с любовью и страхом и мыслями о ней, колыхая воду под ним так, чтобы она мерцала будто алмазы. Он развил огромную скорость, когда он пролетел обратно над Фарерскими островами и над Ирландским морем. Он проплыл вниз вдоль Канала Св. Георгия и, наконец, назад в Хелстон.
Чтобы против своей натуры смотреть как девушка, которую он любил, появилась только чтобы умереть!
Но Даниэль должен был видеть не только этот момент и эту боль. Он должен был смотреть на каждую Люсинду, которая будет после этой жертвы — и та, которую он преследовал, последняя Люси, которая закончит этот проклятый цикл.
Смерть Люсинды сегодня вечером была единственным путем, обе они на могли победить, единственный путь, которым у них когда-либо будет шанс.
К тому времени, когда он достиг имения Констанс, дом был темным, и воздух все еще был горяч .
Он подобрал крылья близко к телу, замедляя свой спуск вдоль южной стороны имения. Вот белая крыша вышки на крыше дома, вид садов с воздуха. Вот залитая лунным светом дорожка из гравия, по которой она должна была пройти только несколько мгновений назад, крадясь из дома ее отца по соседству после того, как все остальные заснули. Ее длинная ночная рубашка, покрытая длинным черным плащом, ее скромность, о которой она забыла в своей поспешности найти его.
И там — свет в комнате, единственный канделябр, который привлек ее к нему. Занавески были немного приоткрыты. Достаточно для Даниэля, чтобы заглянуть без риска того, чтобы быть замеченным.
Он достиг окна комнаты на втором этаже большого дома, и сделал удары своих крыльев тихими, паря снаружи как шпион.
Была ли она еще там? Он медленно вдохнул, пусть его крылья наполнются воздухом, и прижался лицом к стеклу.
В комнате был только Даниэль, неистово делающий набросок на подушке в углу. Его прошлое я выглядело опустошенным и несчастным. Он точно помнил свои ощущения от взгляда на черные тикающие часы на стене, каждый момент ожидая ее, что она ворвется через дверь. Он был столь ошеломлен, когда она кралась к нему, тихо, почти из-за занавеса.
Он был ошеломлен снова, когда она сделала так сейчас.
Ее красота была выше всех его нереальных ожиданий этой ночью. Каждой ночью. Щеки вспыхнули от любви, которую она чувствовала, но не понимала. Ее темные волосы, падающие от длинного, блестящего шнурка. Замечательная прозрачность ее длинной ночной рубашки, подобно паутинке, покрывающей всю, ее прекрасную кожу.
Именно тогда он в прошлом воплощении встал и обернулся. Когда он увидел великолепное зрелище перед ним, было видна боль на его лице.
Если бы было что-то, что Даниэль мог сделать, чтобы потянуться и помочь прошлому себе, пройти через это, он сделал бы это. Но все, что он мог сделать, читать по его губам.
Что ты здесь делаешь?
Люси приблизилась, и краска прилила к ее щекам. Они оба двигались вместе как магниты под силой большей, чем они сами, то сближаясь, то отталкиваясь почти с той же силой.
Даниэль замер на улице, от боли.
Он не мог на это смотреть. Но он должен был.
То, как они достигли друг друга было предварительно вплоть до момента когда его кожа прикоснулась к ее. Затем они стали мгновенно, жадно страстными. Они даже не целовались, просто разговаривали. Когда их губы почти прикасались, их души, почти прикасались, жжение, чистая, белая горячая аура формировалась вокруг них, что они не осознавали.
Это было что-то. Даниэль никогда не был свидетелем со стороны.
Было ли это то, что случалось с его Люси после? Визуальное доказательство того, как истинна была их любовь? Для Даниэля, их любовь была такой же частью его, как и его крылья. Но для Люси, она должна быть разной. У нее не было доступа к великолепию их любви. Только к ее огненному концу.
Каждый момент был полным откровением.
Вздыхая он приложил щеку к стеклу. Внутри его прошлого я происходили разрушения, он отказывался от решения, которое, так или иначе, было фарсом с самого начала. Его сумки были собраны, но это была Люсинда, которая должна была уйти.
Теперь его прошлый я взял ее на руки, и даже через окно Дэниель почувствовал запах: богатый, сладкий аромат ее кожи. Он завидовал себе, целующему ее шею, обводящему руками по всей её спине. Его желание было настолько сильным, что он мог бы разрушить это окно, если бы не изволил себя сдерживать.
О, растяни это мгновение, пожелал он своему прошлому я. Заставь это продлиться немного дольше. Еще один поцелуй. Еще одно сладкое прикосновение перед тем, как задрожит комната и Предвестник начнет дрожать в их тенях.
Стекло у его щеки нагрелось. Это произошло.
Он хотел закрыть глаза, но не мог. Люсинда корчилась в объятиях его прошлого я. Ее лицо было искажено болью. Она искала, и ее глаза расширились при виде теней, танцующих на потолке. Полуродившаяся реализация чего-то была уже слишком большой для нее.
Она кричала.
И разразилась пылающей башней огня.
Внутри комнаты прежний Даниэль был отброшен спиной к стене. Он упал и лежал сжавшись, не более чем контур человека. Он уткнулся лицом в ковер и дрожал.
Снаружи Даниэль смотрел с благоговением, он так и не успел закрыть глаза до того, как огонь поднялся в воздух и на стены. Он шипел, как кипящий соус в кастрюле, а потом он исчез, не оставив никакого следа от нее.
Чудесно. Каждый дюйм тела Даниэля покалывало. Если бы это не разрушило его прошлое я настолько полно, он мог бы найти зрелище смерти Люсинды почти красивым.
Его прошлое я медленно поднялся на ноги. Он разинул рот, его крылья вырвались из под его черного пальто, занимая большую часть комнаты. Он поднял кулаки к небу и ревел.
Снаружи Даниэль не мог смотреть это больше. Он разбил окно крылом, разбрасывая осколки стекла в ночи. И влетел через зубчатое отверстие.
— Что ты здесь делаешь? — его прошлое я задыхалось, слезы текли по щекам. С обеими парами крыльев, полностью разложенных, для них почти не было места в огромной комнате. Они опустили плечи до прежнего уровня в максимально возможной степени, чтобы отойти далеко друг от друга. Оба знали опасность соприкосноввения.
— Я наблюдаю, — сказал Даниэль.
— Ты — что? Ты возвращаешься чтобы посмотреть? — Его прошлое я вскинуло руки и крылья. — Это — то, что ты хотел видеть? — Глубина его страдания была болезненно понятна.
— Это должно было случиться, Даниэль.
— Не корми меня этой ложью. Не смей. Ты вернулся снова, прислушавшись к совету Кэма?
— Нет! — Даниэль почти кричал на свое прошлое я. — Послушай: есть время, не так далеко от этого времени, когда у нас будет шанс изменить эту игру. Что-то изменилось, и вещи отличаются. Время, когда у нас есть возможность прекратить проходить через это снова и снова. Когда Люсинда наконец могла бы…
— Разорвать круг? — прошептало его прошлое я.
— Да. — Даниэль начинал чувствовать себя легкомысленным. Один из них был лишним в этой комнате. Ему пора было уходить. — Это займет время, — проинструктировал он, оборачиваясь, когда он дошел до окна. — Но продолжай надеяться.
Тогда Даниэль выскользнул через разбитое окно. Его слова в звучали эхом надежды в его голове, когда он взлетал, глубоко в тени ночи.
