пронижут черные пятна. Но никаких пятен, сколько ни гляди, не было, и
слышался только сухой шелест жухлой травы. Близкой и страшной беды, какую
они почуяли на Заверти, как не бывало. Неужели же Всадники так вот сразу и
сбились со следа? Вряд ли: наверняка затаились, выжидают, готовят новую
засаду.
Вечерело в пятый раз, и начался еле заметный подъем: они пересекали
широкую-широкую долину. Бродяжник опять свернул на северо-восток; на шестой
день они одолели долгий пологий склон, и вдали показалось лесистое взгорье.
Где-то внизу виднелся Тракт; справа в жидком солнечном свете поблескивала
тускло-серая река. Другая река угадывалась совсем уж далеко, в затуманенной
каменистой ложбине.
— Боюсь, придется нам, хочешь не хочешь, немного пройти по Тракту, —
задумчиво сказал Бродяжник. — Перед нами, вон она, речка Буйная,
по-эльфийски Митейтиль. Она берет начало в Эттенблате, в излюбленной
логовине троллей к северу от Раздола, и там, на юге, впадает в Бесноватую.
Когда они сливаются, их начинают именовать Сероструй. Широкое у него морское
устье. И никак эту Буйную не обойдешь ниже эттенблатских истоков. Один путь
— Последний Мост, а по нему-то и идет Тракт.
— А другая какая река виднеется? — спросил Мерри.
— Да там-то уже Бесноватая, Бруинен, там и до Раздола рукой подать, —
отозвался Бродяжник. — Но оттуда до Последнего Моста еще идти и идти, Тракт
хорошие петли выделывает. Как мы брод перейдем, этого я еще не придумал. На
первый случай хватит с нас и одной реки. Нам и то повезет, если Последний
Мост покамест свободен.
Рано поутру путники снова приблизились к Тракту. Бродяжник и Сэм
отправились на разведку — никого: ни пешеходов, ни всадников. Тракт пустой,
и конских следов нет — два дня назад здесь, в предгорье, шел дождь, так,
может, смыло, а с тех пор не проезжали.
Прибавили шагу, торопились изо всех сил, и через милю-другую вдалеке
под крутою горой показался Последний Мост. Того и гляди, из-под горы
возникнут черные… — да нет, ничего такого не видать. Бродяжник велел им
спрятаться в кустах, а сам пошел вперед — и вскоре вернулся.
— Врагов у Моста нет и не было, — сказал он. — Хотел бы я знать, куда
они подевались. Зато вот что я нашел — а это совсем уж непонятно. — Он
вытянул руку с бледно-зеленым камнем на ладони. — Лежал на Мосту в грязи
посреди дороги. Это эльфийский берилл. Положили на виду — а может, и
обронили, — но все-таки обнадеживает. Так что через Мост рискнем, а там…
там посмотрим, но дорогой не пойдем, пока не будет указанья пояснее.
Медлить не стали ни минуты и благополучно миновали Мост. Кругом стояла
тишь, только река клокотала под тремя огромными арками. Прошли с милю;
Бродяжник свернул налево в узкую лощину и зашагал еле заметной тропой по
редколесью у подножия угрюмых холмов.
Хоббиты пробирались между сумрачными деревьями и радовались, что
тоскливая низина и страшный Тракт остались позади; но и здесь места были
дикие, глухие, зловещие. По сторонам все выше громоздились горы. На выступах
и вершинах виднелись остатки древних стен, развалины башен — они точно таили
в себе какую-то неясную угрозу. Фродо ехал на пони и мог оглядываться и
размышлять. Он припоминал описания из книги Туда и Обратно, рассказ про
мрачные башни на горах к северу от Тракта, в той лесистой стороне, где
водились тролли и где случилось первое настоящее приключение Бильбо. Не в те
ли края они попали, а может, и в те же места?
— А здесь кто живет? — спросил он. — И кто эти башни выстроил? Это что,
Троллистое плато?
— Оно самое, — сказал Бродяжник. — Только строили не они: тролли
строить не умеют. Теперь здесь никто не живет: жили люди, нынче их нет.
Легенды гласят, будто их поработил ангмарский царь-чародей и они предались
злу, а во время Великой войны сгинули вместе со своим повелителем. Их уже и
горы давно забыли, а тень злодейства, видите, не рассеялась.
— А ты-то это откуда знаешь, раз людей давным-давно уже здесь нет? —
спросил Перегрин. — Если даже горы забыли, то ведь звери и птицы такого не
расскажут?
— Наследники Элендила хранят память о былом, — отвечал Бродяжник. — Да
и в Раздоле многое помнят, куда больше, чем я вам могу рассказать.
— А ты в Раздоле часто бывал? — полюбопытствовал Фродо.
— Бывал, — отозвался Бродяжник. — Когда-то я там и жил, и возвращаюсь
туда всякий раз, как выпадет случай; но, видно, не судьба мне там
оставаться, не живется мне, вечному страннику, в дивных чертогах Элронда.
Горы обступали их все теснее. Далеко позади остался торный путь к реке
Бруинен. Путники зашли в длинную долину, сущее ущелье, темное и тихое. Над
каменными взлобьями нависали деревья, обнажая узловатые, старческие цепкие
корни; выше по склонам густел сосняк.
Хоббиты вконец выбились из сил. Шаг за шагом пробирались они по
нехоженой низине, загроможденной рухнувшими деревьями и обломками скал.
Низом они шли не только из-за Фродо, которому невмоготу было вскарабкаться
на кручу: зачем карабкаться-то? Все равно там не пройдешь. А на второй день
засмурело. Ровный западный ветер нагнал с моря беспросветную хмарь, и на
темные вершины гор заморосил обмочной дождь. К вечеру на них нитки сухой не
осталось, и ночлег их был безрадостный, даже огня не развели. Наутро горы
показались еще выше и круче, а долина уводила на север, куда вовсе не надо.
Бродяжник, видно, тоже встревожился: уж десять дней, как с Заверти, и
припаса всего ничего. А дождик сеял и сеял.
Заночевали на уступе, в каменной пещерке, скорее выемке скалы. Фродо
мучился. От холода и сырости рана разнылась хуже некуда, и мертвенная,
леденящая боль спать не давала. Он метался, ворочался и с ужасом
прислушивался к ночным шумам и шорохам: ветер свистел в расселинах,
струилась-капала вода, кряхтели горы, скатывались камни. Он вдруг
почувствовал, что черные призраки — вот они, здесь, сейчас конец всему на
свете; сел и увидел спину Бродяжника, который стерег их в бессонном бдении и
курил трубку. Он откинулся на спину и забылся смутным сном, гуляя по свежей,
пахучей траве своего садика — там, в Хоббитании, — и все это было бледно и
странно, а по-настоящему четко чернели одни высокие призраки у входа в
пещеру.
Когда он проснулся утром, дождик уже перестал. Тяжко нависшие облака
расползались, и сквозило бледно-голубое небо. Ветер снова менялся. Вышли
вовсе не спозаранок. После холодного невкусного завтрака Бродяжник отлучился
и велел им покамест носа из пещеры не казать. Взберется, сказал он,
куда-нибудь повыше — и оглядится.
Принес он недобрые вести.
— Далековато занесло нас на север, — заметил он. — Непременно надо
южнее податься, а то, чего доброго, забредем в Эттенблат, в северную
глухомань. Там тролли хозяйничают, и места мне незнакомые. Можно бы,
конечно, попробовать выйти на Раздол с севера, если прямиком; но опять же и
путь долгий, и дороги я толком не знаю, да и припасов не хватит. Придется,
хочешь не хочешь, выбираться к Бруиненской переправе.
Остаток дня они карабкались по осыпям. Нашли ущелье, которое вывело их
в долину, пролегавшую на юго-восток, в самом подходящем направлении; но под
вечер путь им преградил скалистый хребет, выщербленный, на фоне небесной
темени, точно обломанная пила. Либо назад, неизвестно куда, либо уж, куда ни
шло, вперед.
Попытались одолеть его с ходу, но не тут-то было. Фродо спешился и
старался не отстать от друзей, а ноги дрожали и подкашивались. Пони великими
трудами затягивали на кручи; а сами они то и дело теряли тропу, да и была ли
она, эта тропа, неизвестно, а поклажа тяжелая. Почти что стемнело, и сил у
них не было никаких, когда они наконец взобрались на вершину. Между зубцами
оказалась узкая седловина, и впереди был крутой спуск. Фродо упал замертво —
и лежал, вздрагивая и закусывая губу. Левая рука безжизненно свисала;
мертвая хватка ледяной боли впивалась в плечо и в грудь. Деревья и камни
казались смутными тенями.
— Дальше идти нельзя, — сказал Мерри Бродяжнику. — Фродо, сам видишь,
на ногах не стоит. Очень я боюсь за него. Ну и что нам делать? Ты думаешь,
как — в Раздоле-то его сумеют вылечить, если мы туда доберемся?
— Там посмотрим, — сказал Бродяжник. — Я больше ничего сделать пока что
не могу; из-за его раны я вас так и подгоняю. Но сегодня — это ты прав —
дальше нельзя.
— А что такое с хозяином? — тихо спросил Сэм, умоляюще глядя на
Бродяжника. — Ранка-то была махонькая и уже затянулась: только белый шрамик
на плече.
— Фродо пронзило оружие Врага, — отозвался Бродяжник. — Ядовитое,
гибельное, колдовское оружие. Мне это черное чародейство неподвластно. Что
еще я могу тебе сказать? Держись, Сэм!
Холодная выдалась ночевка на высоком уступе, хотя и развели костерок
под скрюченными корнями громадной сосны: здесь, наверно, когда-то глину
брали. Хоббиты съежились и прижимались друг к другу. Свиристел ледяной
ветер, и слышны были стоны и вздохи нижних деревьев. Фродо одолел полусон:
ему мерещилось, будто над ним плещут черные крылья, а на крыльях — мертвецы,
отыскивающие, где это он укрылся.
Забрезжило ясное, прозрачное утро; воздух посвежел, и промытые дождем
бледные небеса источали неяркий свет. Путники приободрились: вот бы еще
солнышко пригрело, а то руки-ноги совсем окоченели. Как только рассвело,
Бродяжник, прихватив с собой Мерри, отправился обозревать окрестности на
восточный пик. Когда они вернулись с просветлевшими лицами, солнце уже сияло
вовсю. Шли они почти что правильно, и теперь нужно было спуститься крутым
откосом и оставить горы по левую руку. Бродяжник опять углядел вдали серый
отблеск Бруинена, а путь к переправе хоть пока и не виден, но пролегает
неподалеку от реки, вдоль ее ближнего берега.
— Надо нам снова выбираться на Тракт, — сказал он. — По горам не
пройдем. Будь что будет, а торного пути нам никак не миновать.
Наспех позавтракали и сразу тронулись в путь. Медленно спускались по
южному склону: но он оказался вовсе не так уж крут, не то что вчерашний
подъем, и вскоре Фродо снова усадили на пони. Бывший одер Бита Осинника на
диво сноровисто выбирал путь и даже почти не встряхивал седока, точно
заботился о нем. Путники мало-помалу повеселели. Даже Фродо под лучами
утреннего солнца словно бы полегчало, но в глазах у него то и дело мутилось,
и он поспешно протирал их обеими руками.
Пин шел чуть впереди прочих. Вдруг он обернулся и крикнул:
— Эй, здесь тропа!
Подошли — верно, тропа: она, виясь, выползала их перелесков и терялась
на пути к вершине. Местами она совсем заросла, ее загромоздили сброшенные
валуны и сваленные стволы; но, видно, когда-то по ней очень и очень
хаживали. Проложил ее какой-то дюжий тяжелоступ: старые деревья были
срублены или сломаны и огромные скалы расколоты или отодвинуты.
Они пошли по тропе, потому что по ней легче всего было спускаться, но
шли они очень осторожно, особенно когда забрели в тенистый лес, а тропа
стала шире и отчетливей. Вынырнув из густого ельника, она устремилась вниз
по склону, а потом исчезла за могучей скалой. Они свернули вслед и увидели,
что тропа ринулась под тяжелое взлобье, обросшее деревьями. В каменной стене
была дверца, приоткрытая и висевшая на одной петле.
Перед этой дверцей они все остановились. За нею виднелась то ли пещера,
то ли чертог, утопавший в пыльной мгле. Бродяжник, Сэм и Мерри, нажав изо
всех сил, растворили застрявшую дверцу, и Мерри с Бродяжником зашли внутрь.
Там были груды истлевших костей, пустые кувшины и разбитые горшки.
— Как есть логово троллей! — возгласил Пин. — А ну-ка, выбирайтесь из
пещеры, и ноги в руки. Теперь-то нам известно, кто тропу протоптал, — вот и
припустимся от них подальше!
— Куда торопиться, — сказал Бродяжник, выходя из пещеры. — Логово-то
логово, но уж очень заброшенное. Бояться, по-моему, нечего. Спустимся
потихоньку, а там уж и припустимся, если на то пошло.
От натоптанной площадки у дверцы тропа вела круто вниз, лесистым
склоном. Не желая трусить на глазах у Бродяжника, Пин побежал вперед и
присоединился к Мерри. Сэм с Бродяжником шли за ними по бокам пони, везшего
Фродо: тропа была такая широкая, что хоббиты могли при желании шествовать
строем по четыре или по пять.
Но прошествовали они недалеко: Пин вернулся бегом, а за ним и Мерри,
оба насмерть перепуганные.
— Тролли, ну тролли же! — вопил Пин. — Там, внизу, прогалина, и мы
увидели их из-за деревьев. Огромные-то какие!
— Пойдем поглядим, — сказал Бродяжник, подобрав суковатую дубину. Фродо
промолчал; Сэм таращил глаза.
Солнце поднялось высоко и пронизывало почти безлистные ветви, ярко
озаряя прогалину. Они подобрались к ней и застыли, затаив дыхание. Вот они,
тролли: три громадных чудовища. Один склонился, а два других смотрели на
него.
Бродяжник подошел к ним как ни в чем не бывало.
— Ну, ты, каменная дохлятина! — сказал он и обломал свою дубинку о
задницу склонившегося тролля.
И хоть бы что. Хоббиты так и ахнули, а потом даже Фродо расхохотался.
— Ну и ну! — воскликнул он. — Хороши, нечего сказать: забываем
собственную семейную историю! Это же те самые трое, которых подловил
Гэндальф, когда они спорили, как вкуснее изготовить тринадцать гномов и
одного хоббита!
— Вот уж не думал, что мы в тех местах! — удивился Пин. Он прекрасно
знал семейную историю: сколько раз рассказывали ее что Бильбо, что Фродо;
но, по правде-то говоря, он ей ни на грош не верил. Да и теперь тоже он
очень подозрительно глядел на каменных троллей, ожидая, что они вот-вот
оживут.
— Ладно там ваша семейная история, вы хоть бы о троллях что-нибудь
помнили! — усмехнулся Бродяжник. — Время за полдень, солнце сияет, а вы туда
же: тролли, мол, в прогалине засели! Дела не знаете — пусть; ну как не
заметить, что у одного за ухом старое птичье гнездо. Хорош был бы живой
тролль с таким-то украшением!
Всех одолел хохот. Фродо точно ожил, радостно припоминая первую удачную
проделку Бильбо. И солнце правда так тепло сияло, и муть перед глазами
немного рассеялась. Они сделали привал в этой прогалине: так вкусно было
закусывать в тени огромных ног тролля.
— Может, кто-нибудь надумает спеть, пока солнце светит? — предложил
Мерри, когда ложки отстучали. — А то ведь мы давно уж ничего этакого ни
слыхивали, а?
— С Заверти не слыхивали, — сказал Фродо. Все поглядели на него. — Да
не во мне дело! — сказал он. — Мне-то как раз говорили… я гораздо лучше
себя чувствую, но куда мне петь! Разве вот Сэм что-нибудь такое сообразит…
— Ну, Сэм, давай, раз уж никуда не денешься! — сказал Мерри. — Пускай
голову в ход, ежели больше нечего!
— Там разберемся, чего до времени в ход пускать, — сказал Сэм. — Вот,
например, чего же… Ну, стихи не стихи, а в этом роде: так, пустяки. Был
разговор, я и подумал.
Он встал, сложил руки за спиной, точно в школе, и произнес, то ли
пропел на старинный мотив:
На утесе, один, старый тролль-нелюдим
Думает безотрадно: И-эхх, поедим!..
Вгрызся, как пес, в берцовую кость,
Он грызет эту кость много лет напролет —
Жрет, оглоед! Тролль-костоглот!
Ему бы мясца, но, смиряя плоть,
Он сиднем сидит — только кость грызет.
Вдруг, как с неба упал, прибежал, прискакал,
Клацая бутсами, шерстолап из-за скал.
— Кто тут по песьи вгрызается в кости
Люто любимой тещи моей?
Ну, лиходей! Ох, прохиндей!
Кто тебе разрешил ворошить на погосте
Кости любимой тещи моей?
— Я без спроса их спер, — объяснил ему тролль, —
А теперь вот и ты мне ответить изволь:
Продлили бы кости, тлевшие на погосте,
Жизнь опочившей тещи твоей?
Продлили бы, дуралей?
Ты ж только от злости
Квохчешь над прахом тещи своей!
— Что-то я не пойму, — был ответ, — почему
Мертвые должны служить твоему
Безвозмездному пропитанью для выживанья.
Ропщет их прах к отмщенью, а проще —
Мощи усохшей тещи —
Ее священное посмертное достоянье,
Будь она хоть трижды усопшей.
Ухмыльнулся тролль с издевкой крутой,
— Не стой, — говорит, — у меня над душой,
А то, глядишь, и сам угодишь
Ко мне в живот,
Крохобор, пустоболт,
Проглочу живьем, словно кошка — мышь:
Я от голода костоед, а по норову — живоглот!
Но таких побед, чтоб живой обед
Прискакал из-за скал, в этом мире нет:
Скользнув стороной у обидчика за спиной,
Пнул шерстолап его,
Распроклятого эксгуматора вороватого, —
Заречешься, мол, впредь насмешничать надо мной
И тещу грызть супостатово!
Но каменный зад отрастил супостат,
Сидя на камне лет двадцать подряд.
И тяжкая бутса сплющилась, будто
Бумажный колпак или бальный башмак.
Истинно, истинно так!
А ведь если нога ненадежно обута,
То камень пинать станет только дурак!
На несколько лет шерстолап охромел,
Едва ковыляет, белый как мел.
А тролль по-песьи припал на утесе
К останкам тещи —
Ледащий, тощий, —
Ему не жестко сидеть на утесе,
И зад у него все площе.
— Это нам всем в науку! — рассмеялся Мерри. — Ну, Бродяжник, повезло
тебе, что ты его дубиной двинул, а то бы рукой, представляешь?
— Ну, ты даешь, Сэм! — сказал Пин. — Я такого раньше не слыхал.
Сэм пробормотал в ответ что-то невнятное.
— Сам небось придумал, не то раньше, не то сейчас, — решил Фродо. —
Сэммиум меня вообще чем дальше, тем больше удивляет. Был он заговорщиком,
теперь оказался шутником, ишь ты! И чего доброго, окажется волшебником — а
не то и воителем?
— Не окажусь, — сказал Сэм. — То и другое дело мне не с руки.
Предвечернее солнце озаряло лесистый склон; и вниз их вела, должно
быть, та самая тропа, по которой когда-то шли Гэндальф и Бильбо с гномами.
Прошагали несколько миль — и оказались над Трактом, возле его обочины, на
вершине громадной насыпи. Тракт давным-давно прянул в сторону от реки
Буйной, клокочущей в узком русле, и размашисто петлял у горных подножий, то
ныряя в лес, то прорезая заросли вереска: стремился к еще далекой Переправе.
Бродяжник указал им в траве у гребня грубо отесанный, обветренный валун,
испещренный гномскими рунами и какой-то еще тайнописью.
— Здрасьте пожалста! — сказал Мерри. — Да это же небось камень-отметина
у сокровищницы троллей. У Бильбо-то много ли от тех сокровищ осталось, а,
Фродо?
Фродо поглядел на камень и подумал: Вот бы ничего не принес Бильбо,
кроме этих неопасных сокровищ, с которыми так легко было расстаться!
— Ничего не осталось, — сказал он. — Бильбо раздал все до грошика: мол,
краденое впрок не идет.
Вечерело, тени удлинялись; сколько хватало глаза, Тракт был по-прежнему
пуст. Да все равно другого пути у них теперь не было; они сошли с насыпи,
свернули влево и припустились во всю прыть. Сбоку выдвигался длинный отрог,
скрывая закатное солнце, и навстречу им с гор повеяло стужей.
Они уже начали высматривать по сторонам место для ночевки, когда сзади
вдруг донесся отчетливый и памятный до ужаса стук копыт. Все разом
оглянулись, но напрасно: дорога только что круто свернула. Стремглав
бросились они вверх по склону, поросшему вереском и голубикой, и укрылись в
густом орешнике, футов за тридцать от сумеречного, смутно-серого Тракта.
Копыта стучали все ближе, цокали дробно и четко; послышался тихий,
рассеянный ветерком перезвон, легкое звяканье бубенцов.
— Что-то непохоже на Черных Всадников, — сказал Фродо, вслушиваясь.
Хоббиты согласились — вроде не похоже, но оставались начеку. После
ужасов многодневной погони во всяком звуке за спиной им слышалась опасность
и угроза. Зато Бродяжник подался вперед, приложил ладонь к уху, и лицо его
просияло радостью.
Смерклось; шелест пробегал по кустам. А бубенцы раздавались все звонче,
дробный перестук приближался — и вдруг из-за поворота вылетел белый конь,
блеснувший в сумерках, словно светлая птица. Уздечка мерцала самоцветами,
как звездными огоньками. За всадником реял плащ; капюшон был откинут, и
золотые волосы струились по ветру. Фродо почудилось, будто фигура верхового
пламенеет ясным светом.
Бродяжник выпрыгнул из кустов и с радостным окликом кинулся к Тракту;
но прежде, чем он вскочил и вскрикнул, всадник поднял взгляд и придержал
коня. Завидев Бродяжника, он спешился и побежал ему навстречу.
— Аи на вэдуи, Дунадан! Маэ гвэринниэн! — воскликнул он.
И слова незнакомца, и его звонкий голос сразу успокоили их: во всем
Средиземье только у эльфов был такой переливчатый выговор. Однако в
приветствии его прозвучала тревога, и говорил он с Бродяжником быстро и
озабоченно.
Потом Бродяжник призывно махнул рукой, и хоббиты поспешили вниз, на
дорогу.
— Это Всеславур; он из замка Элронда, — сказал Бродяжник.
— Привет тебе, долгожданный гость! — обратился к Фродо эльф-воитель. —
Меня выслали тебе навстречу: мы опасались за тебя.
— Значит, Гэндальф в Раздоле? — вскричал Фродо.
— Нет. Когда я уезжал, его там не было, — ответил Всеславур, — но уехал
я девять дней назад. До Элронда дошли худые вести: мои родичи по пути через
ваши края за Барандуином, проведали и тотчас дали нам знать, что по западным
землям рыщут Девятеро Кольценосцев, а вы пустились в дальний путь с опасным
бременем и без провожатого, не дождавшись Гэндальфа. Даже у нас в Раздоле
мало кому по силам противостоять Девятерым лицом к лицу, но Элронд все-таки
набрал и направил нарочных на север, на запад и на юг: ведь вы, уходя от
погони, могли заплутаться в глуши. Мне выпало наблюдать за Трактом; семь
суток назад я достиг Моста Митейтиля и оставил вам знак — берилл. За Мостом
таились трое прислужников Саурона; они отступили передо мной и умчались на
запад. Я ехал по их следам и встретил еще двоих: те свернули на юг. Тогда я
стал искать ваш след, нашел его два дня назад и снова проехал Мост, а
сегодня приметил, где вы спустились с гор. Однако будет, остальное потом.
Вам придется рискнуть и выдержать страх открытого пути — вечером и ночью. За
нами пятеро; когда они нападут на ваш след, примчатся быстрее ветра. Где
прочие, не знаю — должно быть, стерегут Брод. Об этом пока лучше не думать.
Тем временем вечерние тени сгустились, и Фродо сковала неодолимая
усталость. Еще на раннем закате перед глазами его задернулась темная пелена;
теперь и лица друзей были почти не видны. Боль впивалась ледяной хваткой и
не отпускала. Покачнувшись, он припал к плечу Сэма.
— Хозяин мой ранен, ему плохо, — сердито сказал Сэм. — Он ехать не
сможет, если не отдохнет.
Всеславур подхватил падающего Фродо, бережно принял его на руки и с
тревогой глянул ему в лицо.
Бродяжник в кратких словах рассказал об атаке на вершине Заверти, о
смертоносном кинжале; достал и протянул эльфу сбереженную рукоять. Тот
брезгливо взял ее в руки, но рассмотрел очень внимательно.
— Здесь начертаны колдовские, лиходейские письмена, — сказал он. —
Незримые для вас. Спрячь-ка ее, Арагорн, у Элронда пригодится. Только спрячь
подальше и не касайся ее. Нет, такие раны мне залечивать не дано. Сделаю,
что сумею, но об отдыхе вам пока что и думать нечего.
Чуткими пальцами прощупал он плечо Фродо, и еще суровее стало его лицо:
видно, учуял недоброе. А Фродо вдруг почувствовал, что цепкий холод
приразнял когти, рука немного согрелась и боль приутихла. Сумеречная завеса
проредилась, точно стаяло тяжелое облако. Выплыли из тумана, прояснились
лица друзей, и ему прибыло сил и надежды.
— Поедешь на моем коне, — сказал Всеславур. — Стремена я подтяну к
чепраку: устроишься поудобнее. И не бойся ничего — с коня не упадешь, раз я
ему скажу, чтоб ты не падал. Скачет он ровно и легко; а если что случится,
он тебя вынесет, будь уверен — даже вражеские черные скакуны ему не
соперники.
— Никуда он меня не вынесет! — воспротивился Фродо. — Что же, я
спрячусь в Раздол или где там у эльфов, а друзья — пропадай? Нет уж!
— Не пропадут без тебя твои друзья, — улыбнулся Всеславур. — Погоня за
тобой, а не за ними. Ты и твоя ноша, Фродо — вот наша главная опасность.
Тут возразить было нечего, и Фродо согласился сесть на белого коня.
Зато свои мешки они навьючили на пони и пошли гораздо быстрее, даже очень
быстро — да разве за эльфом угонишься! Он вел их вперед: сначала сквозь
тусклый вечерний сумрак, потом — сквозь ненастную ночную тьму, и не было ни
звезд, ни луны. Остановился Всеславур, когда хмуро забрезжило утро. Пин,
Мерри и Сэм еле на ногах держались; Бродяжник и тот как-то сгорбился, а
Фродо приник к холке коня: его сморил тяжкий сон.
Они отошли с Тракта в заросли вереска, упали наземь и мгновенно
заснули. И едва, кажется, сомкнули глаза, как сторожевой Всеславур их
разбудил. Утреннее солнце бередило глаза; ночная непогодь рассеялась.
— Ну-ка, выпейте! — велел Всеславур, что-то разливая по кружкам из
своей оправленной серебром фляги.
Они выпили — вода и вода, чистая вода, вроде весенней, не теплая и не
холодная, без всякого особого вкуса, но она разливала по телу силу и вселяла
бодрость. Съеденный после нее затхлый хлеб и ссохшиеся яблоки (больше ничего
не осталось) утолили голод лучше самого обильного завтрака в Хоббитании.
Проспали они меньше пяти часов, а потом снова шли, шли и шли по
бесконечной ленте древнего Тракта — только два раза за день позволил им
отдохнуть Всеславур. К вечеру они одолели миль двадцать с лишним и оказались
у крутого поворота направо, в низину, напрямую к Бруиненскому броду. Хоббиты
прислушивались и присматривались — пока никого, но Всеславур все чаще
останавливался и с тревогой на лице поджидал их, если они отставали. Раз или
два он даже заговорил с Бродяжником по-эльфийски.
Но как бы ни тревожились провожатые, а хоббиты нынче свое прошли. Они
спотыкались и пошатывались, мечтая только об одном — дать роздых ногам. Боль
терзала Фродо вдвое против вчерашнего, и даже днем все виделось ему
призрачно-серым, точно мир выцвел и странно опустел. Теперь уж он
нетерпеливо ждал ночи как избавления от тусклой пустоты.
Наутро, в предрассветный час, хоббиты снова брели по дороге —
заспанные, усталые, унылые. А Переправа была еще далеко, и они, чуть не
падая, каким-то чудом поспевали за провожатыми.
— Страшнее всего будет здесь, на пути к реке, — молвил Всеславур, — ибо
чует мое сердце, что погоня скачет по пятам, а у Переправы нас ждет засада.
Дорога спускалась под гору меж травянистыми склонами, и хоббиты шли по
мягкой траве, чтобы отдохнули ступни. К вечеру с обеих сторон вдруг
надвинулся густой сосняк, а потом дорога втиснулась в ущелье, между сырыми
отвесными утесами из бурого гранита. Эхо преследовало путников стуком
несчетных копыт и несметных шагов. Внезапно дорога вырвалась на простор из
теснины: перед ними лежал пологий спуск к Броду, а на том, крутом и
утесистом берегу вилась наверх тропа и громоздились горы, заслоняя
бесцветное небо.
Из ущелья выкатилось оставленное ими эхо — шарканье подошв, стук копыт,
— и вздрогнули нижние ветви сосен. Всеславур обернулся, прислушался — и
вдруг опрометью ринулся к спутникам.
— Скачи! — крикнул он Фродо. — Скачи! Прочь от врагов!
