Они говорят на иных языках
Джон Шерил
«Книга столь широко читаема благодаря ощутимой личной причастности Джона Шерила ее теме. Для впервые встретившихся с этим явлением эта книга — введение в предмет, разъясняющее азы. Автор честен, и с большой человечностью повествует о сверхъестественном даре, который сегодня изменяет людей и доказывает, что чудеса по-прежнему случаются с простыми, обыкновенными людьми».
Майк Харпер
«Книга представляет собой ценный синтез исторического и библейского опыта, современных событий и собственных необыкновенных переживаний автора. Именно это последнее делает «Они говорят иными языками» такой яркой и запоминающейся книгой».
Кэтрин Маршалл
Содержание
Предисловие
Глава. I — Скачок
Глава. II — Странная история Харальда
Глава. III — Неожиданное свидетельство
Глава. IV — «Причуда Стоуна»
Глава. V— Головокружительные темпы роста
Глава. VI— Стены с грохотом рушатся
Глава. VII — Посещение Лидии
Глава. VIII — Зачем кому-то хотеть говорить языками
Глава. IX — История одного расследования
Глава. X — Крещение Святым Духом
Глава. XI — Комната 405
Глава. XII — Через красную дверь
Эпилог — Соединение старого с новым
Предисловие
Как только я присоединился к последнему куплету, который исполнял наш местный церковный хор, я почувствовал, что совершил ошибку. Чудесные гимны, которыми я наслаждался каждое воскресенье, были, оказывается, более сложными, чем казались по звучанию. По мере того как росло мое восхищение другими, стало падать мое мнение о собственных музыкальных способностях. Но хор нуждался в мужских голосах, и другие подбадривали меня, говорили о важности правильного дыхания, артикуляции, чистоты звучания. Постепенно мой разум впитывал кое-что, но звуки, исходившие из моих уст, были такими же неудобоваримыми, как и всегда.
И вот однажды вечером на репетиции я случайно сел прямо перед Билли Брогеном. Когда рядом загремел прекрасный бас этого высокого ирландца, что-то совершенно удивительное произошло с моим собственным пением. Я сказал об этом после репетиции.
«Если это помогло, — сказал Билли, — Я покажу вам на следующей неделе кое-что еще лучше». В следующий четверг он сел рядом со мной. В середине хорала он прошептал: «Прислонитесь ко мне». Я непонимающе посмотрел на него. «Обопритесь на меня». Все еще не понимая, я стал наклоняться назад, пока моя лопатка не легла на его грудь. И вдруг я понял, что пение было всюду. Резонанс его глубокого голоса разрастался во мне; без всякого напряжения я образовывал модуляции, которых даже не подозревал в себе.
Взлет моей виртуозности продолжался лишь очень недолгое время, но это случай вдвойне поразил меня, так как он явился прообразом того, что произошло со мной в дальнейшем.
Если говорить о проблеме, затрагиваемой в этой книге, то и тут в свое время я тоже от чисто интеллектуального исследования перешел к более глубокому знакомству с самим вопросом, а затем — лично соприкоснулся с ним. Но в этом и заключается сюжет самой книги…
Джон Л. Шерил
Глава 1
Скачок
Я все еще помню, что я посвистывал, когда шел не спеша по Парк-Авеню в Нью-Йорке в то весеннее утро 1959 года, намереваясь побывать у врача. Я вошел в дверь дома № 655 и кивнул регистраторше, — она уже стала хорошей знакомой. Я навещал приемную доктора Даниела Кетлина каждый месяц после того, как два года назад мне сделали операцию по удалению рака. Процедура всегда была одинаковой: опытные пальцы доктора спускались вниз, ощупывая мой затылок следовало похлопывание по спине и слова: «Увидимся через месяц».
Но в этот день было иначе. На этот раз пальцы остановились, стали внимательно ощупывать и задержались на длительное время… Уходя, я получил направление в отделение хирургии Мемориальной больницы на послезавтра.
Как изменилось весеннее утро! Я возвращался по той же улице, под таким же ярким солнцем, но теперь впереди меня шагал холодный страх. Он был мне знаком. Все больные раком знают его. Но мы все стараемся сдерживать его, мы не даем ему взять верх, используя различные приемы самовнушения. Моим приемом было то, что я убеждал себя, что одна операция — это не страшно. Вот если вам снова предложат операцию, то вы уже должны начать беспокоиться. И вот теперь я уже больше не мог подавить страх. Он вырос, разрушив мои доводы.
Я бросился в первую же церковь, больше всего ища темноты и уединения. Это была епископальная церковь св. Фомы, на Парк-Авеню. К моему удивлению, впереди выстроился хор мальчиков в белых одеждах, и спустя несколько минут на кафедру поднялся молодой семинарист. Я прочитал один из листков, которые были разложены по местам, и понял, что попал на дневную великопостную службу.
Я тогда не знал еще, что это краткое выступление должно было стать ключом к самому удивительному событию в моей жизни.
В то время оно казалось мне совершенно не относящимся к моим переживаниям. Молодой человек кратко рассказал о Никодиме. Многие из нас пытаются, сказал он, приблизиться ко Христу так, как это делал Никодим, посредством разума. «Равви, мы знаем, что Ты Учитель, посланный Богом», — сказал Никодим и затем обосновал это логическим доводом: «Таких чудес, как Ты творишь, никто не может творить, если не будет с ним Бог» (Иоан. 3:2).
«Но видите ли», — сказал семинарист, — «до тех пор, пока Никодим пытался придти к пониманию Христа через разум, он не мог преуспеть. Не логика, а опыт позволяют нам познать Христа. Сам Христос сказал Никодиму следующее: «Истинно, истинно говорю тебе, если кто не родился свыше, не может увидеть Царства Божия». (Иоан. 3:3).
В то время, как я уже говорил, все это ничего не значило для меня. И все же на следующее утро мне пришлось услышать те же самые слова снова. Моя жена Тиб и я пили кофе после бессонной ночи, когда зазвонил телефон. Это была наша соседка, писательница Кэтрин Маршалл Ле Сур.
«Джон, — сказала она, — не могли бы вы с Тиб сесть в машину и подъехать сюда на несколько минут? Я слышала новость и должна кое-что вам сказать».
Кэтрин встретила нас у дверей одетая в домашний халат, не подкрашенная и без улыбки, что больше всяких слов говорило о ее беспокойстве. Она провела нас в гостиную, закрыла дверь и без всяких предисловий начала говорить.
«Прежде всего я хочу сказать, что я знаю, что это самонадеянно с моей стороны. Я собираюсь говорить с вами о вашей религиозной жизни, и я не имею права полагать, что в ней что-либо не в порядке. В конце концов вы пишите для «Гайдност»* в течение 10 лет, вы уважаете религию, вы изучали её со многих точек зрения. Но есть еще нечто гораздо большее..».
* Религиозная газета (ред.)
Я посмотрела на Тиб: она сидела как каменная.
«Джон», — сказала Кэтрин, — «Верите ли вы, что Иисус был Богом?»
Это был вопрос, которого я ожидал меньше всего. Я предполагал, что она будет говорить что-нибудь о том, что Бог может исцелить, или что молитва дает чудесный духовный подъем, как средство от страха, — иными словами что-то, связанное с тем кризисом, который я переживал.
Но она задала мне этот вопрос, и вот я стал размышлять над ним. Тиб и я несомненно были христианами в том смысле, в котором мы пишем «протестант» на бланке анкеты, посещали довольно регулярно церковь, послали наших троих детей в воскресную школу. И все же я знал, что все это — ряд привычек; факт же состоит в том, что я никогда не сталкивался с этим самым вопросом — был ли Иисус из Назарета действительно Богом? И теперь, когда я подвергся испытанию, оказалось что мне мешают целые годы логики. Я начал перечислять их Кэтрин, но она остановила меня.
«Вы пытаетесь достичь христианства посредством разума, Джон», — сказала она. — «Это просто невозможно».
Кэтрин продолжала. «Одна из особенностей христианства та, что вы не можете придти к нему через разум. Вы должны быть готовы пережить это прежде, сделать что-то, что вы не понимаете — странно, но за этим часто следует понимание. И это как раз то, что я желала бы для вас сегодня… чтобы вы без понимания, даже сами не зная почему, сказали «да» Христу».
В комнате стало тихо. У меня была бездна отговорок. И в то же самое время у меня внезапно возникло желание сделать именно то, что она предлагала. Самой большой отговоркой было, честно говоря, то, что я просто считал нечестным признать, что все эти годы я отклонялся, а теперь готов бежать бегом, потому что у меня рак, потому что я в смятении и приперт к стенке.
Я буду чувствовать себя лицемером», — сказал я. «Джон, — сказала Кэтрин почти шепотом. — Это гордость. Вы хотите придти в Богу своим путем. Когда вы захотите, как вы захотите. Сильным и здоровым. Может быть, Господь хочет вас сейчас, без прикрас, которыми бы вы могли себя рекомендовать с хорошей стороны».
Мы поговорили еще возможно с полчаса, и когда мы ушли, я все еще не заставил себя сделать тот шаг, который был, по-видимому, самым важным. Однако, несколькими минутами позднее, как раз когда наша машина проезжала мимо телефонной будки, будки, которую я могу показать и сегодня, я повернулся к Тиб и сказал: «Как они называют это: скачок веры? Хорошо, я сделаю этот скачок: я верю, что Христос был Богом».
Это было убийство, хладнокровное убийство моего глубокого понятия о том, что логично и что нет, почти без всякого эмоционального убеждения. И с ним ушло нечто, что было по существу «мной». Весь узел самосознания, который мы называем нашим «я», казалось, принимал участие в этом решении. Было удивительно, насколько это было болезненно, как отчаянно эта мысль билась за свою жизнь, как будто это было настоящей смертью. Но когда мысль умерла и все успокоилось, во мне осталось место для чего-то нового и непостижимого.
Впервые, то, что я стал в чем-то совсем другим, прояснилось в больнице. Незадолго до операции вошла молодая медсестра, чтобы сделать инъекцию. Еще со времени службы в армии у меня был смертельный ужас перед иглами, независимо от того, вводят ли их хорошенькие или некрасивые девушки. Но на сей раз эта процедура вообще не вызвала у меня страха.
«Ну, давайте перевернемся», — сказала сестра самым профессиональным тоном. Но когда она кончила, ее тон изменился: «Ну и ну — как вы свободно держались! Вы ведете себя, как будто вы здесь в отпуске!»
Лишь когда она ушла, я понял, что это правда, и что это очень интересно само по себе. Я действительно расслабился, глубоко и по-настоящему. Лежа на больничной койке, я начал понимать, что что-то весьма замечательное происходит со мной.
Было такое чувство, как будто в некоей неопределенной части самого себя я знал, что независимо от исхода этой операции, она — только одно из жизненных неудобств, и это было новым, странным и совершенно не зависящим от больницы и хирургов, болезни и излечения.
Несколько позже вошли санитары, и меня переложили с постели на носилки. Я помню их лица, которые смотрели на меня сверху вниз, и щель в потолке коридора, проскользнувшую над головой. Свет в старинном лифте капризничал: он то включался, то выключался. Затем появились другие источники света, один из них ослепительный, прямо над головой. Среди них появилось лицо доктора Кэтлина, обрамленное зеленой шапочкой. Я улыбнулся ему, а он улыбнулся мне и спросил, готов ли я.
— Готов и жду!
Затем снова была инъекция, и мне показалось, что почти сразу же я проснулся снова, на этот раз в комнате, которую я до сих пор никогда не видел. Была ночь. Меня отвезли в операционную в 8 часов утра. Почему все это заняло так много времени? Резиновые трубки высовывались с обеих сторон моей груди и из отверстия моей гортани. Какой- то прибор жужжал и щелкал где-то позади постели.
И боль. Самая худшая, какую я когда-либо знал. Она была в моей груди, где находились трубы. Сестра, видя, что я проснулся, подошла и измерила мой пульс. Я пытался заговорить, но не мог, и только отчаянными жестами показал на трубки.
«Доктор навестит вас утром. Постарайтесь хоть на немного заснуть».
Хорошо бы, если бы можно было сказать, — совершив скачок веры, — что эти часы в реанимационной палате были торжеством души над телом. Но это было не так. Боль полностью деморализовала меня. Что-то изменилось к худшему, когда я лежал на операционном столе, и у меня не было достаточно практики в христианской жизни для того, чтобы думать о чем-то, кроме боли.
Утром я проснулся в другой комнате. Постепенно я осознал, что нахожусь в моей первой больничной палате. Трубки все еще торчали из моей груди и гортани, аппараты все еще булькали позади моей постели. Но я хоть по крайней мере получил какую-то информацию. Доктор Кэтлин пришел меня повидать. Он склонился над кроватью и, находясь в полусознательном состоянии, я уловил слова:
«Теперь с вами все в порядке. Были небольшие трудности на операционном столе. Легкие не выдержали. Трахеотомия.
Тем не менее с вашей шеей все в порядке. Постарайтесь теперь немного отдохнуть».
На следующий день я лежал полуусыпленный на кровати. Обрывками до меня доходило, что меня посещала жена, мать, врачи. К вечеру второго дня я стал осознавать, что кроме меня в комнате есть другие больные. Один из них был пожилой мужчина, который мучился кашлем. Вторым был молодой человек, которого только что спустили из реанимационной. Он испытывал сильные боли.
В последующую ночь я впервые был в состоянии думать о молитве. Я пытался говорить с тем Христом, веру в которого я провозгласил, но это было подобно разговору с пустотой над моей кроватью. Я совершенно не чувствовал, чтобы я был в контакте с кем-то. Я беспокоился о моих больных соседях, о мужчине с кашлем и парнишке с сильными болями. Я пытался молиться за них, но ничего не произошло. Через некоторое время я погрузился в сон, сознавая, что каждый из нас в этой комнате одинок.
Была середина ночи, и я вдруг ощутил, что бодрствую. Полностью бодрствую, без всякой полудремы. Слабый свет проникал в комнату из зала и из окна. Сестра прошла мимо двери в туфлях на резиновой подошве. Оба мои соседи спали беспокойно, один кашлял, другой слабо постанывал.
Я не знаю, как это произошло, но первое, что я ощутил, был свет. Он был здесь, без сомнения, когда я проснулся. Он отличался от света, который проникал через дверь и окно: это было скорее освещение, чем свет из определен ного источника. Но у этого света было нечто замечательное: я испытывал благоговейный трепет, но ни в коем случае не был испуган. Вместо этого было чувство узнавания, как если бы я увидел друга детства, внешне настолько изменившегося, что то, что я узнал, было скорее общим видом, чем характерными чертами.
«Христос?» — спросил я.
Свет слегка двинулся. Двинулся условно: было так, как если бы Он внезапно стал ближе ко мне, в то же время не покидая места, где был прежде. На мгновение я подумал, что боль под моими перевязками уходит, но это было не так. Однако что-то произошло во время этой встречи. У меня было чувство, что я внезапно наполнился и переполнился здоровьем. Мои соседи еще страдали, один кашлял, другой постанывал. «Христос», — сказал я, лишь двигая губами — «не поможешь ли Ты этому пареньку?» Свет не покинул меня, но каким-то странным образом Он был теперь у постели страдающего от боли паренька. Тот слабо произнес «О..». и затем замолчал.
«А мой другой друг?» Свет внезапно сконцентрировался у постели старика, у которого в этот момент как раз был приступ кашля. Кашель остановился. Старик вздохнул и перевернулся.
И тогда свет исчез.
Я поднял голову с подушки насколько мог выше и осмотрел комнату. Но был виден только желтый свет из зала и окна. По залу прошла сестра. На улице сигналил автомобиль. Аппараты позади моей кровати крутились и поскрипывали. Все было таким же, как до этого. Все, кроме того, что лежа там, на койке, в Мемориальной больнице, с перевязанной головой, шеей и грудью, со все еще пронизывающей меня болью, я был наполнен чувством такого умиротворения, какого никогда раньше не знал. Долгое время я плакал от радости.
Я бодрствовал до рассвета, полагая, что необъятный Свет, может быть, вернется. Все это время оба моих соседа спокойно спали. Когда утренняя сестра вошла, неся на подносе термометры, она нашла меня еще бодрствующим.
«Вы выглядите отдохнувшим», — сказала она.
«Так и есть».
Она обернулась к моим соседям: «Это хорошо. И они оба спят. Я полагаю, что займусь этой комнатой попозже».
Я вышел из больницы на целую неделю раньше, чем предсказывал д-р Кэтлин. Так быстро выздоравливало мое
тело.
На протяжении нескольких дней после возвращения домой я пытался рассказать Тиб о чудной встрече в больнице. Но, к моему изумлению, как только я открыл рот, чтобы начать, случалось одно и тоже — я чувствовал, что слезы начинают подступать к моим глазам, и я знал, что если только скажу еще хоть одно слово, то начну рыдать как ребенок. И только тогда, когда я решил, что Тиб все равно должна знать о моем переживании, со слезами или без них, мне наконец удалось преодолеть это затруднение.
«Как ты думаешь, это был сон?» — спросил я, наплакавшись.
«Я не верю, что сон мог повлиять на тебя таким образом».
«Я тоже не думаю».
Я чувствовал, что двое других людей должны услышать эту историю: Лэн и Кэтрин Ле Сур. Я предупредил их, что о моих ощущениях мне будет трудно рассказывать, и действительно — повторилось то же самое: я начал говорить все по порядку, и не смог продолжать, не рассказав и половины, — задохнулся от волнения.
«Ну вот видите, что вас ожидает дальше?» — сказал я, пытаясь шуткой заглушить смущение. Но Лэн сказала: «Джон, именно эти слезы больше, чем что-либо другое, убеждают меня в подлинности вашего переживания. Не спешите». И так, я в конце концов рассказал им все. Когда я кончил, Кэтрин спросила: «И больше вы с тех пор не видели этого света?»
«Нет».
«И я не думаю, что вы должны этого ожидать», — сказала она. — «Такая встреча со Христом лицом к лицу обычно случается лишь один раз в жизни. У меня она произошла так же, как у вас. У Лэна она была совершенно иной. Но как бы эта встреча ни произошла, главное в ней то, что мы совершенно ясно узнаем Христа».
И тут Кэтрин высказала одну интересную мысль. Как оказалось потом, это было своего рода пророчество: «Я рада, что вы рассказали об этом нам. Это поможет этому событию остаться в вашей памяти на случай того времени, когда оно уже не будет казаться таким реальным». Тут она улыбнулась несколько печально. «Хотела бы я, чтобы было возможно всегда чувствовать так, как вот вы сейчас. Но, насколько я знаю, это невозможно. Когда мы теряем свежесть переживания этой первой встречи, нам приходится идти одной лишь верой».
Долгое время потребовалось мне, чтобы понять, что она имела в виду. Тогда же и еще многие недели после этого разговора я продолжал переживать эту встречу во всей ее яркости. Когда, наконец, пришло заключение от врача относительно хода моего излечения от рака, оно было ободряющим. Но, к моему удивлению, я обнаружил, что оно для меня значило меньше, чем я было предполагал. Мой разум был занят другим, все более поглощающим мои мысли. Я желал ближе узнать того Христа, которого встретил однажды.
Какое-то время это было для меня легко: я часто думал о Нем. Это происходило совершенно непроизвольно. Чтение Библии было ярким, новым для меня переживанием, потому что теперь я впервые мог понять многое из того, что раньше озадачивало меня. Например, как мог Иисус покорить сердца учеников и заставить их следовать за собой, просто сказав: «Идите за Мной». Теперь в это было легко поверить: та близость, которую я испытал, была чем-то таким, за чем можно было идти хоть на край земли. Места Евангелия, говорящие об исцелениях, вновь напоминали мне ту ночь в больнице… Слова Иоанна «Бог есть Любовь» теперь были для меня описанием, а не простым утверждением.
Однако, по мере того, как проходили недели, а затем и месяцы, первоначальная острота впечатлений стала постепенно слабеть. Прошло какое-то время, и уже не так-то легко стало взять в руки Библию; посещение церкви мед ленно, но верно снова становится данью рутине; и, наконец, навещая однажды друга в больнице, я рассказал ему о том моем переживании, и сделал это с сухими глазами. Это последнее более всего остального убедило меня в том, что я обладаю теперь лишь воспоминанием, но уже не живой реальностью.
И это уже все, больше кроме этого я уже ничего не буду иметь?! Я почувствовал в какой-то мере так, как должны были чувствовать ученики, когда Христос, пройдя некоторое время с ними рядом, внезапно исчез. Я ощущал глубокую грусть и страстное желание опять соприкоснуться с Ним, но, как и предсказывала Кэтрин, мне ничего не оставалось делать, кроме одного — «идти верой».
Из бесед с другими христианами я узнал, что переживание это было очень и очень обычным. Были «встречи на вершине горы» — дни, когда реальность Христа были несомненной, а затем медленное и верное удаление от Него. Был краткий момент сильнейшего переживания любви, радости и глубочайшего мира, время переживания истинной полноты, когда без всякого напряжения и самоконтроля человек видел, что он терпелив, добр, кроток, нежен. Это было время живой веры. А затем, вместо всего этого наступали скучные и безрадостные дни засушья.
Было ли это то, что как раз и должно быть? Жить воспоминаниями — к этому ли предназначены верующие? Я сомневался в этом: ведь воспоминания бледнеют и путаются.
И вот спустя примерно год после встречи в больнице, я встретил человека, который рассказал мне интригующую историю. Она привлекла мое внимание сначала просто тем, что была очень странной. И, конечно, я и не предполагал, что в ней содержится ответ на мой вопрос.
Глава 2
Странная история Харальда
Впервые я услышал о Харальде Бридезене от м-с Норман Винсент Пил — она вместе со своим мужем была редактором газеты «Гайдпост». Мы собрались в понедельник вечером на очередное издательское совещание, когда, слегка запыхавшись, вошла она.
«Простите, что опоздала»… — сказала она, и, даже не успев снять пальто, продолжала: «Я только что обедала с молодым человеком, который дал моему уму настоящую встряску — и богатый материал для размышлений!»
Я проработал с Рут Рил десять лет. Все сотрудники ценили ее за уравновешенный и трезвый ум. Всегда можно было расчитывать на нее в том плане, что если только наш образ мыслей примет слишком абстрактное или мечтательное направление, она непременно «вернет нас на землю». Я подчеркиваю, это обстоятельство потому, что история, рассказанная Рут в тот вечер, была весьма необычайной. История эта выглядела настолько фантастической, что если бы она исходила от кого-то другого, я, наверное, сразу же отмахнулся бы от нее как от выдумки.
«Слышали ли вы когда-нибудь выражение «говорить языками»? — спросила Рут. Большинство из нас стали смутно припоминать эту фразу. Я подумал, что она взята из Библии. «Хотя я говорю языками ангельскими и человеческими» — это?» — спросил я.
«Это лишь одна из ссылок», — сказала Рут. — «Об этом есть в Евангелии, и Павел несколько раз говорит об этом, но большинство ссылок на это явление — в книге Деяний. Очевидно, говорение языками представляло собой существенную часть жизни первохристианской Церкви. Значительно большую, чем я представляла себе.
Так вот, мой гость за обедом сказал, что он испытал это лично. И не только он сам, но и некоторые из его друзей. Мы с Норманом сидели как зачарованные на протяжении двух часов, пока он рассказывал нам о людях, с которыми это случилось — и это по всей стране! Очевидно, «язык» иногда оказывается действительно настоящим языком, который кто-то из слушающих может понять, хотя говорящий никогда не учил этого языка и не имеет представления о том, что он говорит. Это звучит как безумие, не правда ли? Но что-то есть в этом человеке такое..». — она остановилась. — «Что касается меня, то я хочу больше узнать об этом».
После собрания я сказал Рут, что мне хотелось бы встретить ее знакомого, говорящего языками, что из этого, я думал, мог бы получиться хороший очерк для журнала.
И я действительно встретился с ним. Но чем глубже я вникал в вопрос, тем больше я понимал, что я столкнулся с чем-то большим, чем просто материал для журнальной статьи.
Харальд Бридезен — рукоположенный служитель, пастор Первой Возрожденной церкви на Маунт-Вернон, Нью-Йорк. Он примерно моего возраста — тогда ему было под сорок. Он носит пасторский воротничок, лысоват и обладает способностью заражать окружающих своим внутренним подъемом. Мы с Бри-дезеном завтракали в ресторане неподалеку от моей редакции, и здесь, за чашкой кофе, он рассказал мне историю, которая казалась слишком фантастичной для нашего мира.
За несколько лет до нашей встречи Харальд Бридезен, несмотря на то, что он был очень занят, посвящая себя делам своей церкви, был все же неудовлетворенным молодым человеком. Ему казалось, что его религиозная жизнь не имеет в себе надлежащей силы, особенно когда он сравнивал ее с жизнью первых христиан. «В раннехристианской церкви был подъем, была бурная, активная жизнь», — говорил Бридезен. — «Современная же жизнь в церкви, в общем-то, все это потеряла. Я уверен, что вы сами это чувствуете. Где полностью измененные жизни? Где исцеления? Где убежденность, где вера, за которую люди готовы были бы умереть?»
У себя дома Бридезен начал по вечерам читать те места Библии, где говорилось о первохристианских церквях, надеясь найти ответы на мучившие его вопросы. И почти сразу же нашел ключ к разгадке. Чем больше он читал, тем больше убеждался в том, что христиане первого столетия получали свою жизненную силу от Святого Духа, а именно посредством некоего переживания, названного в Евангелии «крещением Святым Духом».
Бридезен решил, что он сам должен пройти через это переживание, и отправился на его поиски, взяв предварительно отпуск. Он держал путь в Аллеганские горы. Там он нашел горную хижину и молился в ней круглые сутки. Бридезен решил оставаться здесь до тех пор, пока не достигнет соединения с Богом на совершенно новом уровне. День за днем продолжалась эта непрекращающаяся молитва.
Наконец однажды утром он молился вслух, стоя у дверей своей хижины, и казалось, над холмами застыла тишина: все ткани его тела были напряжены, и Бридезен словно всем своим существом вступал в какую-то новую область познания. На миг он замолчал, а когда начал молиться снова, из его губ вышли… Но вот его собственные слова о том, что он услышал, — так, как я записал их в день встречи с ним.
Из его губ вышли… прекраснейшие сочетания звуков: гласных и еще каких-то странных гортанных звуков. Я не мог понять ни одного из них. Это было так, как если бы я слушал речь на иностранном языке, но только она звучала из моих собственных уст.
Потрясенный, удивленный и несколько испуганный, Бридезен побежал вниз с горы, продолжая громко говорить на этом языке. Он добежал до окраины небольшого поселения. На ступеньках крыльца одного из домиков сидел старик. Бридезен продолжал говорить на языке, который так легко и естественно сходил с его губ. Старик ответил, быстро заговорив на незнакомом Бридезену языке. Когда выяснилось, что они не понимают друг друга, старик заговорил по-английски.
«Как вы можете говорить по-польски, но не понимать польского языка?» — спросил он. «Я говорил по-польски?!» Старик рассмеялся, думая, что Бридезен шутит: «Ну конечно по-польски!»
Но Бридезен не шутил. Насколько он мог помнить, он никогда раньше не слышал польского языка.
Я все еще барабанил пальцами по столу, размышляя над первой историей, как Бридезен рассказал мне о втором подобном случае, на сей раз произошедшем в вестибюле одного нью-йорского отеля. Бридезен пришел сюда для деловой встречи, которая должна была состояться в гостиничной столовой, и оставил шляпу на стуле в вестибюле. Когда нужно было уезжать, он подошел к стулу, но увидел на нем не шляпу, а хорошенькую молодую леди. Завязался разговор, который вскоре вышел за пределы формального вопроса: «Извините, не видели ли вы мою шляпу?» Девушка обратила внимание на священский воротничок Бридезена, и через несколько минут они уже увлеченно беседовали о религии. Почти сразу же молодая леди призналась, что она не удовлетворена собственной христианской жизнью. И вот Бридезен уже рассказывал ей о том, что и у него была та же проблема, но что его духовная жизнь получила совсем иное измерение благодаря… говорению на языках.
«Благодаря чему?!» — переспросила девушка.
«Говорению на языках, которые дает Бог», — сказал Бридезен, и продолжал вкратце рассказывать ей о своем переживании. В глазах девушки он прочел недоверие и даже что-то вроде страха. «И вы можете говорить этими языками в любое время, когда только захотите?» — спросила она, причем Бридезен заметил, что она почти бессознательно отодвинулась от него как можно дальше.
«Они нам даны для молитвы».
«Ну, так вот можете ли вы молиться языками, когда захотите?»
«Да, вы бы хотели, чтобы я помолился ими сейчас?»
Девушка с откровенной тревогой во взгляде оглянулась вокруг. «Не волнуйтесь, я не скомпрометирую вас», — сказал Бридезен. Затем он слегка склонил голову и после краткой мысленной молитвы начал говорить на языке, слова которого ему были совершенно непонятны. Звуки текли сплошным потоком, и среди них было много «п» и «к». Когда он кончил, то открыл глаза и увидел мертвенно-бледное лицо девушки. «Но почему… почему… я поняла вас… вы славили Бога! Вы говорили на очень древнем арабском».
«Откуда вы знаете?» — спросил Бридезен. И тут он узнал, что девушка была дочерью ученого египтоведа, и что сама она говорит на нескольких современных диалектах арабского языка и изучает древний арабский. «У вас превосходное произношение. Вы произносили слова абсолютно правильно», — сказала она. — «Ради Бога, где вы выучили древний арабский?» Харальд Бридезен покачал головой. «Я не учил его», — сказал он. — «Я даже не знал, что есть такой язык».
Моя беседа с Харальдом Бридезеном скорее увеличила мое замешательство, нежели внесла какую-то ясность. Несомненно должно было существовать какое-то логическое объяснение всех тех «сказок», которые он мне рассказывал. Или же то, на что притязает, полностью можно расценивать как чудо. Это просто не согласовывалось со всем тем, что я знал о мире на сегодняшний день.
Бридезен сказал мне, что после своего переживания он узнал, что есть целая ветвь христианства, отличительной чертой которой является именно говорение на языках. Это — пятидесятники, которые взяли это название от дня Пятидесятницы, когда впервые произошло говорение языками. Я слышал о них и прежде, но особенно не обращал внимания; я полагал, что это еще одна из тех сект на периферии настоящего христианства, — «околохристианских» сект.
Но хороша «секта»! В библиотеке я выяснил, что по всему миру насчитывается 8500 тысяч пятидесятников, и более двух миллионов из них — в Соединенных Штатах.* В одном только Нью-Йорке, как, оказалось, находится 350 пятидесятнических церквей и миссий, большинство из них, правда, лишь небольшие постройки в наиболее бедных районах города.
* Книга написана в 1964 голу, и автор приводит данные начала 60-х годов, (ред.)
«Любопытно, не правда ли», — сказал я Тиб в этот вечер за ужином. — «И как это я смог все эти годы проработать в религиозном издании и не разу не переступить порога пятидесятнической церкви!»
Мы решили, что ситуация вполне поправима. Бридезен сказал мне, что каждый четверг днем идет служение в Рок-Черч, пятидесятнической церкви в районе Восточных шестидесятых улиц. В следующий же четверг Тиб пригласила для детей няню, и мы с ней встретились в городе.
Было очень холодно, когда мы с ней вышли из такси на углу 3-й авеню. Интересное место: это был один из беднейших пригородов Нью-Йорка, пока до 3-й авеню не добралось метро. Теперь это был район, меняющийся на глазах, быстро превращающийся в одну из наиболее благоустроенных и богатых частей города. Старые лавки на авеню, прежде торговавшие уцененной мебелью, теперь продают антикварные вещи, а запыленный хозмаг на углу стал пунктом по приему металлолома. Бездомный старик, словно воплощающий в себе прошлое этого района, толкал по тротуару детскую коляску, полную лохмотьев и бутылок. Рядом прохаживалась дама, выгуливая трех пуделей, и все пудели были в пальто.
Сама церковь представляла собой белое кирпичное здание, некогда бывшее частным домом. Внутри были све- жепокрашены в пастельный голубой цвет стены, очень просто. Позади лестницы, ведущей на хоры, жалкие вентиляторы героически пытались сохранить в помещении свежий воздух. Церковь не отличалась от дюжины других церквушек, в которых я бывал, — за одним только исключением: она была так переполнена людьми, что мы с трудом нашли место, где сесть.
«Никогда не видела, чтобы днем, в четверг, в церкви было так много народу», — прошептала Тиб.
Мы нашли два места далеко в задней части церкви, и начали осматриваться. Паства была более разнородной и состояла из более широкого круга людей, чем это обычно бывает во многих церквях. Тут было несколько норковых шубок, и тут же простые синие рабочие блузы. На передних рядах я заметил несколько человек в форме; некоторые были медсестрами из ближайшей больницы, другие выглядели как детские няни, которые часом раньше, может быть, прогуливались в парке, с детскими колясками на высоких колесах. Был еще человек в форме шофера. По-моему, каждый пятый на этом собрании был негр.
Я не мог сказать, шло ли уже служение или нет. Собрание казалось ожидающим, внимательным, и в то же время не видно было руководителя или кого бы то ни было, кто установил бы порядок в ходе служения. Внезапно женщина, сидящая на один ряд впереди нас, воскликнула вслух: «Слава Иисусу!» — воскликнула, почти пропела, и по всей церкви послышались легкие вздохи согласия. Рядом с нами сидела негритянка с поднятой головой, с плотно закрытыми глазами. Вот ее руки стали медленно подниматься, и, наконец простерлись над головой вверх ладонями, словно прижимая сверху какое-то незримое благословение. Теперь по всей церкви были подняты руки с раскрытыми ладонями — тот же самый жест получения. С другого конца помещения мужской голос выкрикнул: «Слава Богу!»
Меня заинтересовал во всем этом психологический аспект — так называемая «психология массы». Я слышал о «групповом сознании», но пока мы не вошли в эту церковь, я не знал, что такое существует. Между каждой отдельной личностью в этом помещении была какая-то не поддающаяся определению связь, ощутимое, почти осязаемое единение сердец. В собрании был порядок, но он был чем-то живым и естественным, не соблюдением правил и не подчинением указаниям председателя. Это было следование какому-то внутреннему побуждению, это было подобно функционированию клеток одного тела.
Время от времени кто-нибудь из собравшихся вставал с места, шел по проходу и исчезал во второй из комнат, находящихся позади кафедры. Через какое-то время я почувствовал себя легко и свободно; наклонившись к Тиб, я спросил ее, не хочет ли она пройти со мной в эту дверь. «Пойдем», — сказала она.
